Политтехнологии наступают на русский язык

 Почти двести лет назад, 14 марта 1811 г., в Санкт-Петербурге в особняке на Фонтанке состоялось первое собрание "Беседы любителей русского слова".

И вот теперь, почти так же, как два столетия назад, в музее-усадьбе Г.Р. Державина был покрыт зелёным сукном стол... Это в рамках программы "Русский язык и современная Россия" проходил круглый стол "Беседы любителей российского слова: писатели о языке", в котором приняли участие писатели из Москвы и Петербурга, а также студенты и преподаватели вузов города, журналисты и исследователи современного русского языка.

Предлагаем вниманию читателей выступление писателя Николая Михайловича КОНЯЕВА.

Разговоры о состоянии современного русского языка в последнее десятилетие ведутся с такой интенсивностью, что превращаются в своеобразный литературный жанр, в котором самовыражения и рефлексии больше, чем попыток проанализировать, что же происходит на самом деле.

Как справедливо заметил Сергей Стратановский, проблема языка в России не филологическая, а социальная.

Сегодня многие выражали беспокойство в связи со снижением культуры речи и расширением употребления ненормативной лексики. Причину этому следует искать прежде всего в переводе всей нашей жизни на экстремальный уровень. Увы, и раньше мысли о нашей горячо любимой власти не вмещались в нормативную лексику, что же говорить сейчас?

Другое дело, что сейчас мы сталкиваемся с парадоксом, когда впервые в нашей истории легализация ненормативной лексики, расширение сферы её применения осуществляются если не на высшем государственном уровне, то, по крайней мере, на уровне государственных СМИ, на уровне финансируемых государством программ. И понять, почему это происходит, неизмеримо важнее, чем возмущаться самой матерщиной.

Позволю себе высказать предположение, что мы имеем здесь дело не со случайностью, а с достаточно точным и конкретным исполнением заказа, смысл которого... в снижении протестности. И рассматривать это следует как одно из прямых воздействий на язык для подготовки его к размещению тех политтехнологий, которыми сейчас обрабатывается наше население.

Если мы не будем сводить разговор о языке до уровня только лишь филологической проблемы, то увидим, что и падение речевой культуры тоже отчасти связано с развёртыванием этих политтехнологий, и требовательность к речи снижается не сама по себе, а, прежде всего, потому, что сознательно занижаются нравственные критерии.

Нет ничего хорошего, когда личное обогащение становится главным смыслом жизни. И всё-таки когда капиталистическое обогащение происходит посредством личной предприимчивости, развивающейся в строго определённых рамках законов, оно сопровождается созданием новых материальных ценностей и становится общественно оправданным...

Совсем другое дело - обогащение в постсоветском пространстве. Капиталисты нынешнего российского "розлива" обогащались за счёт присвоения того, что было создано не ими, и присвоение это осуществлялось не в результате частных инициатив, а как целенаправленная, в государственном масштабе, деятельность Бориса Ельцина и его окружения. Сама приватизация и изменение законодательства в направлении, необходимом для такой приватизации, происходили одновременно, и именно это и определило тот чудовищный дисбаланс в распределении всенародного достояния, который произошёл в нашей стране.

Но очевидно и другое... Бесстрастно анализируя ход реформ последнего десятилетия, мы видим, что едва ли нынешним олигархам удалось бы так лихо "кинуть" всю Россию, если бы не придумали они свои загадочные "ваучеры", не переименовали знакомые и привычные русскому уху слова в "маркетинга" и "консалтинга", если бы пороки, замаскированные льстиво звучащими американизмами ("киллеры", "рэкетиры"), не скрыли свой омерзительный облик убийц и вымогателей, не сумели притвориться респектабельным, хотя и непривычным для обывателей, стилем жизни...

Не случайно поэтому, когда Государственная Дума предыдущего созыва попыталась принять Закон о защите русского языка, поднялся настоящий вой в наших средствах массовой информации. И как всегда, всё в этой критике было перевернуто с ног на голову. Дескать, опять "мокроступы" вместо "калош" придумывают... Ну что тут возразить?

Когда говорилось о необходимости Закона о защите русского языка, подразумевалось, что закон этот будет бороться не со словами "лазер", "компьютер" или "галоши", а с тем нравственным обманом, который протаскивают в нашу жизнь льстиво звучащие синонимы, с попытками легализации порока в нашей жизни.

Сегодня много говорят о постмодернизме, не миновала постмодернизма и наша "Беседа"...

Если принять "матричную" терминологию, о которой говорил А. Столяров, то постмодернизм, пожалуй, можно определить как полное размонтирование матриц. Постмодернизм действительно не различает практику гуманизма и практику фашизма, он одинаково успешно паразитирует на любой эстетике, разрушая её.

Но это - филологические проблемы современного российского постмодернизма. Интереснее понять, как сумело протестное, во многом салонное литературное направление занять положение некоей тоталитарной эстетики, усиленно насаждаемой телевидением и другими государственными СМИ.

Нынешнее положение постмодернизма обусловлено, видимо, тем, что тенденция постмодернизма к разрушению любых матриц, способных хоть как-то структурировать общество, задающих хоть какие-то нравственные ориентиры, очень точно совпадает с задачей политтехнологов, обслуживающих правящий класс собственников.

После того как всё судопроизводство в нашей стране оказалось перестроенным для защиты богатых людей, тоталитарной обработке средствами массовой информации подвергается и само общественное сознание, и оно уже практически не различает, как показывают и выборы, и социологические опросы, добро и зло, свет и тьму.

Цель почти достигнута. И если где ещё и пробуксовывают сейчас политтехнологии, то только в пространстве языка, который и необходимо теперь "зачистить" от нравственности, которая за тысячелетие нашей православной истории растеклась по словам, суффиксам и приставкам нашего языка...

Но если бессмысленно рассматривать происходящие в языке явления, замыкаясь только в филологической проблематике, то ещё более нелепо ограничивать филологией последствия.

Расшатывание нравственных норм языка - опасность, быть может, более серьёзная, нежели недавний распад нашей страны. То удручающее положение, в котором пребывает наша словесность, - лишь верхушка айсберга надвигающихся на нас проблем.

После революции, едва только отбушевала Гражданская война, появились великие книги, осмысляющие произошедшее. Тут можно говорить и о первых книгах "Тихого Дона" Михаила Шолохова, и о "Белой гвардии" Михаила Булгакова... А сейчас? Почему, понимая и замечая всё, современная литература не может описать это, осмыслить?

Разгадка проста. Чтобы осмыслить, что произошло с нами, мы должны знать слова, которыми это можно назвать. Ведь название - это совершение суда; назвать - это и значит произвести суд. И этот суд вершит не писатель. Он, если развивать наше сравнение, лишь зачитывает приговор. И даже не народ вершит этот суд, а слово... Потому что вершится он не только от лица живущих сейчас, но и от лица тех, кто жил, кто будет жить после нас в нашей стране, в нашем языке.

И так и замыкается на наших глазах этот круг... Нет писателей, потому что нет языка. Нет языка, потому что нет читательского круга, объединённого единой национальной идей. Нет такого читательского круга, потому что нет писателей и мыслителей, которые бы выдвинули образы, способные захватить и объединить русских людей...

Открывая заседание "Беседы любителей русского слова", Александр Семёнович Шишков на вопрос, каким образом может возвышаться словесность, с адмиральской прямотой ответил: "Единственным: когда все вообще люди любят свой язык, говорят им, читают на нём книги; тогда только рождается в писателях ревность посвящать жизнь свою трудам и учению".

193 года спустя никто уже не решится предложить столь простой план возвышения словесности. Впрочем, ведь и круглый стол у нас называется теперь "Беседой любителей российского слова"...

Содержание номера       Главная страница номера       Начало страницы