Содержание

Сила Библии

По повести Н.С. Лескова "Однодум"

Глава III

 Шли годы. И вот в Кострому был назначен новый губернатор Сергей Степанович Ланской. (Впоследствии он стал графом и министром внутренних дел государства.) Этот сановник, по отзывам его современников, "имел сильный ум и надменную внешность". Но Ланской был добр, уважал в людях честность и справедливость, любил Россию.

Вступив в должность губернатора, Ланской прежде всего "размел губернию", то есть уволил со службы множество чиновников, которых считал ленивыми и злоупотреблявшими своими должностями. В числе изгнанных был и городничий города Солигалича, при котором Рыжов служил квартальным.

По изгнании со службы негодных лиц новый губернатор не спешил замещать их другими, чтобы не попасть на таких же, а может быть, еще и на худших. Чтобы избрать людей достойных, он хотел оглядеться, или, как нынче по-русски говорят, "сориентироваться".

Должности удаленных лиц были поручены временным заместителям из младших чиновников. Губернатор же вскоре предпринял объезд всей губернии, затрепетавшей от слухов о "надменной фигуре".

Тогда пришлось Александру Рыжову вступить на должность городничего. По-прежнему Рыжов не брал ни с кого взяток, даже образ жизни своей и отношения к людям тоже нисколько не изменил. Рыжов даже не стал сидеть перед зеркалом на стуле прежнего городничего, но поместился за столиком у входной двери, а подписывался "за городничего". У Александра Афанасьевича после многих лет службы так и не было форменного платья, и он правил теперь в прежнем засаленном и перештопанном бешмете. Поэтому на предложение письмоводителя пересесть на высшее место Рыжов отвечал:

- Не могу, одежда не позволяет.

Надо учесть, что в те годы приезд нового начальства наводил на всех страх. В городе начиналось всеобщее оживление, в котором участвовали все. Из деревень на дальние дороги сгоняли и женщин, и мужчин, которые по месяцам кочевали, чиня дорожные топи, мосты и гати (Настил из бревен для проезда через болото - прим. ред.).

В домах чистили сапоги, белили рейтузы, приготовляли слежавшиеся и поточенные молью мундиры. Ломали старые заборы, ставили новые, красили двери, дома и все, что возможно.

Ожидание губернатора в те годы длилось долго и мучительно, так как железных дорог еще не было. Никто не знал ни дня, ни часа, когда сановник нагрянет. Особенно тревожно было ожидание у самой высокой колокольни города. Очередной будочник был обязан наблюдать за трактом день и ночь, охраняя его от внезапного наезда губернатора. Но случалось, что сторож ошибался, принимая карету помещика за губернаторскую. Он ударял в колокол, и в городе поднимался ложный переполох. Но еще хуже было, если сторож медлил со звоном. Тогда чиновники не успевали надеть мундиры и выбежать навстречу начальству. Городничий должен был первым скакать навстречу губернатору, первым приветствовать сановника, а потом, стоя в повозке, скакать на своей тройке впереди губернаторской кареты до самого собора. Там у крыльца ожидал губернатора протопоп во всем церковном ярком облачении, с крестом, с кропилом в чаше со святою водою.

Встреча губернатора во многом зависела от городничего. Александр Афанасьевич действительно мог привести кого хотите в отчаяние; он ни о чем не беспокоился и в ожидании губернатора держал себя так, как будто предстоявшее страшное событие его совсем не касалось. Он не сломал ни у одного жителя ни одного забора, ничего не перемазал ни мелом, ни охрою и вообще не предпринимал никаких средств не только к украшению города, но и к изменению своего несообразного костюма, а продолжал прохаживаться в бешмете. На все предлагаемые ему проекты он отвечал:

- Не должно вводить народ в убытки: разве губернатор изнуритель края? Он пусть проедет, а забор пусть останется.- Требования же насчет мундира Рыжов отражал тем, что у него на то нет достатков и что, говорит, имею,- в том и являюсь: дело не в платье, а в рассудке и в совести,- по платью встречают - по уму провожают.

Переупрямить Рыжова никто не надеялся, а между тем это было очень важно не столько для упрямца, как для всех других, потому что губернатор, конечно, разгневается, видя такую невидаль, как городничий в бешмете.

Дорожа первым впечатлением ожидаемого гостя, солигаличские чины добивались только двух вещей: 1) чтобы был перекрашен шлагбаум, у которого Александр Афанасьевич должен встретить губернатора, и 2) чтобы сам Александр Афанасьевич был на этот случай не в полосатом бешмете, а в приличной его званию форме. Но как этого достигнуть?

Мнения были различные, и более склонялись все к тому, чтобы и шлагбаум перекрасить и городничего одеть в складчину. В отношении шлагбаума это было, конечно, удобно, но по отношению к обмундировке Рыжова никуда не годилось.

Он сказал: "Это дар, а я даров не приемлю". Тогда восторжествовало над всеми предложение, которое подал зрелый в сужденье отец протопоп. Он не видал нужды ни в какой складчине ни на окраску заставы, ни на форму градоправителя, а сказал, что все должно лечь на того, кто всех провиннее, а всех провиннее, по его мнению, был откупщик (Владелец откупа - человек, имевший право за денежный взнос в казну государства получать какие-либо доходы или продавать какие-либо товары (устар.) - прим. Ред.). На него все должно и пасть. Он один был обязан на свой собственный счет окрасить заставу, за что протопоп обещал, встречая губернатора, упомянуть об этом. Кроме того, отец протопоп рассудил, что откупщик должен дать заседателю (Выборное должностное лицо, участвующее в работе какого-либо учреждения (устар.) - прим. Ред.) тройную порцию рому, до которого заседатель охоч. И пусть заседатель за то отрапортуется больным и пьет себе дома и на улицу не выходит, а свой мундир, одной с полицейским формы, отдаст Рыжову.

План этот тем более был удачен, что заседатель ростом походил на Рыжова и имел мундирную пару в полном порядке. Следовательно, оставалось только упросить его, чтобы он для общего блага к приезду начальства слег в постель под видом тяжкой болезни и сдал свою форму на этот раз Рыжову, которого отец протопоп, надеясь на свой духовный авторитет, тоже взялся убедить - и убедил. Не видя в этом даров, справедливый Александр Афанасьевич согласился надеть мундир. Произведена была примерка и пригонка форменной пары заседателя на Рыжова, и после некоторого выпуска со всех сторон всех запасов в мундире и в рейтузах дело было приведено к удовлетворительному результату. Александр Афанасьевич, хотя чувствовал в мундире весьма стеснительную связанность, но мог, однако, двигаться и все-таки был теперь сносным представителем власти.

Глава IV

Рыжов решил "быть всегда на своем месте": перевел тройку от своего забора к заставе и сам в полном наряде-в мундире и белых рейтузах, с рапортом за бортом, сел тут же на раскрашенную перекладину шлагбаума. Вокруг него собрались любопытные, которых он не прогонял, а напротив, вел с ними беседу. Среди беседы он увидел, как на тракте заклубилось пыльное облако. Это катил губернатор.

Рыжов быстро спрыгнул в телегу и хотел скакать навстречу губернатору, как вдруг был поражен общим стоном и вздохом толпы, крикнувшей ему:

- Батюшка, сбрось штаны!

- Что такое? - переспросил Рыжов.

- Штанцы сбрось, батюшка, штанцы,- отвечали люди.- Погляди-ка, на коем месте сидел, так к белому весь шланбов припечатал.

Рыжов оглянулся через плечо и увидел, что все невысохшие полосы национальных цветов шлагбаума действительно с удивительной отчетливостью отпечатались на его рейтузах.

Он поморщился, но сейчас же вздохнул и сказал: "Сюда начальству глядеть нечего", и пустил вскачь тройку навстречу "надменной особе".

Люди только руками махнули:

- Отчаянный! Что-то ему теперь будет?

Скороходы из этой же толпы быстро успели дать знать в собор духовенству и наибольшим, в каком двусмысленном виде встретит губернатора Рыжов, но теперь уже всем было самому до себя.

Всех страшнее было протопопу, потому что чиновники притаились в церкви, а он с крестом в руках стоял на сходах. Но вот трепет страха сменился окаменением: на площади показалась борзо скачущая тройкою почтовая телега, в которой с замечательным достоинством возвышалась гигантская фигура Рыжова. Он был в шляпе, в мундире с красным воротом и в белых рейтузах. Он всем казался чем-то величественным, и действительно таким и должен был казаться. Твердо стоя на скачущей телеге, на облучке которой подпрыгивал ямщик, Александр Афанасьевич не колебался ни направо, ни налево, сложив на груди свои богатырские руки и обдавая целым облаком пыли следовавшую за ними шестериком коляску и легкий тарантасик. В этом тарантасе ехали чиновники. Ланской помещался один в карете и, несмотря на отличавшую его солидную важность, был, по-видимому, сильно заинтересован Рыжовым, который летел впереди его, стоя, в кургузом мундире, не закрывавшем разводы национальных цветов на его белых рейтузах. Очень возможно, что значительная доля губернаторского внимания была привлечена именно этой странностью, значение которой не так легко было понять и определить. Телега в свое время своротила в сторону, и Александр Афанасьевич соскочил и открыл дверцу у губернаторской кареты.

Ланской вышел, имея, как всегда, "надменную фигуру", в которой, впрочем, содержалось доброе сердце. Протопоп, осенив его крестом, сказал: "Благословен грядый во имя Господне", и затем покропил его священной водой.

Сановник приложился ко кресту и вступил первый в церковь. Все это происходило на самом виду у Александра Афанасьевича и чрезвычайно ему не понравилось,- все это было "надменно". Неблагоприятное впечатление еще более усилилось тем, что, вступив в храм, губернатор не перекрестился и никому не поклонился - ни алтарю, ни народу, и шел как шест, не сгибая головы, к амвону.

Это было против всех правил Рыжова по отношению к богопочитанию и к обязанностям высшего быть примером для низших. Благочестивый дух Александра Афанасьевича всколебался.

Рыжов все шел следом за губернатором, и по мере того, как Ланской приближался к солее (Возвышение перед алтарем - прим. Ред.), Рыжов все больше сокращал расстояние между ним и собою и вдруг неожиданно схватил его за руку и громко произнес:

- Раб Божий Сергий! Входи во храм Господень не надменно, а смиренно, представляя себя самым большим грешником,- вот как!

С этим он положил губернатору руку на спину и, степенно нагнув его в полный поклон, снова отпустил и стал навытяжку.

Сергей Степанович не подал ни малейшего повода к продолжению беспорядка, а, напротив, "сменил свою горделивую надменность умным самообладанием". Он не оборвал Александра Афанасьевича и даже не сказал ему ни слова, но перекрестился и, оборотясь, поклонился всему народу. Затем скоро вышел и отправился на приготовленную ему квартиру.

Здесь Ланской принял чиновников, которые ему показались достойными большего доверия, расспросил о Рыжове: что это за человек и каким образом он терпится в обществе.

- Это наш квартальный Рыжов,- отвечал ему голова (Лицо, занимающее выборную начальственную должность - прим. Ред.).

- Что же он... вероятно, в помешательстве?

- Никак нет: просто всегда такой.

- Так зачем же держать такого на службе?

- Он по службе хорош.

- Дерзок?

- Самый смирный: на шею ему старший сядь,- рассудит: "поэтому везть надо" - и повезет, но только он много в Библии начитавшись и через то расстроен.

- Вы говорите несообразное: Библия книга божественная.

- Это точно так, только ее не всякому читать пристойно: в иночестве от нее страсть мечется, а у мирских людей ум мешается.

- Какие пустяки! - возразил Ланской и продолжал расспрашивать: - А как он насчет взяток: умерен ли?

- Помилуйте,- говорит голова,- он совсем ничего не берет...

Губернатор еще больше не поверил.

- Этому,- говорит,- я уже ни за что не поверю.

- Нет, действительно, не берет.

- А как же,- говорит,- он какими средствами живет?

- Живет на жалованье.

- Вы вздор мне рассказываете: такого человека во всей России нет.

- Точно,- отвечает,- нет; но у нас такой оказался.

- А сколько ему жалованья положено?

- В месяц десять рублей.

- Ведь на это,- говорит,- овцу прокормить нельзя.

- Действительно,- говорит,- мудрено жить - только он живет.

- Отчего же так всем нельзя, а он обходится?

- Библии начитался.

- Хорошо, "Библии начитался", а что же он ест?

- Хлеб да воду.

И тут голова и рассказал о Рыжове, каков он во всех делах своих.

- Так это совсем удивительный человек! - воскликнул Ланской и велел позвать к себе Рыжова.

Александр Афанасьевич явился и стал у притолоки.

- Откуда вы родом? - спросил его Ланской.

- Здесь, на Нижней улице родился,- отвечал Рыжов.

- А где воспитывались?

- Не имел воспитания... у матери рос, а матушка пироги пекла.

- Учились где-нибудь?

- У дьячка.

- Исповедания какого?

- Христианин.

- У вас очень странные поступки.

- Не замечаю: всякому то кажется странно, что самому не свойственно.

Ланской подумал, что это вызывающий, дерзкий намек, и, строго взглянув на Рыжова, резко спросил:

- Не держитесь ли вы какой-нибудь секты?

- Здесь нет секты: я в собор хожу.

- Исповедуетесь?

- Богу при протопопе каюсь.

- Семья у вас есть?

- Есть жена с сыном.

- Жалованье малое получаете?

Никогда не смеявшийся Рыжов улыбнулся.

- Беру,- говорит,- в месяц десять рублей, а не знаю: как это - много или мало.

- Это не много.

- Доложите государю, что для лукавого раба это мало.

- А для верного?

- Достаточно.

- Вы, говорят, никакими статьями не пользуетесь?

Рыжов посмотрел и промолчал.

- Скажите по совести: быть ли это может так?

- А отчего же не может быть?

- Очень малые средства.

- Если иметь великое ограничение, то и с малыми средствами обойтись можно.

- Но зачем вы не проситесь на другую должность?

- А кто же эту занимать станет?

- Кто-нибудь другой.

- Разве он лучше меня справит?

Теперь Ланской улыбнулся: квартальный совсем заинтересовал его не чуждую теплоты душу.

- Послушайте, - сказал он, - вы чудак; я вас прошу сесть.

Рыжов сел vis-a-vis (Напротив (франц.) - прим. Ред.) с "надменным".

- Вы, говорят, знаток Библии?

- Читаю, сколько время позволяет, и вам советую.

- Хорошо; но... могу ли я вам верить, что вы можете говорить совсем откровенно и по справедливости.

- Ложь заповедью запрещена - я лгать не стану.

- Хорошо. Уважаете ли вы власти?

- Не уважаю.

- За что?

- Ленивы, алчны и пред престолом криводушны, - отвечал Рыжов.

- Да, вы откровенны. Благодарю. Вы тоже пророчествуете?

- Нет; а по Библии вывожу, что ясно следует.

- Можете ли вы мне показать хоть один ваш вывод?

Рыжов отвечал, что может,- и сейчас же принес целый сверток бумаги с надписью "Однодум".

- Что тут есть пророчественного о прошлом и сбывшемся? - спросил Ланской.

Квартальный перемахнул знакомые страницы и прочитал: "Государыня в переписке с Вольтером назвала его вторым Златоустом (Святитель Иоанн Златоуст, святой архиепископ Константинопольский - прим. Ред.). За сие несообразное сравнение жизнь нашей монархини не будет иметь спокойного конца".

На отлинеенном поле против этого места отмечено: "Исполнилось при огорчительном сватовстве Павла Петровича".

- Покажите еще что-нибудь.

Рыжов опять заметал страницы и указал новое место, которое все заключалось в следующем: "Издан указ о попенном сборе (Сбор пакли с населения - прим. Ред.). Отныне хлад бедных хижин усилится. Надо ожидать особенного наказания". И на поле опять отметка: "Исполнилось,- зри страницу такую-то", а на той странице запись о кончине юной дочери императора Александра Первого с отметкой: "Сие последовало за назначение налога на лес".

- Но позвольте, однако,- спросил Ланской,- ведь леса составляют собственность?

- Да, а греть воздух в жилье составляет потребность.

- Вы против собственности?

- Нет; я только, чтобы всем тепло было в стужу. Не надо давать лесов тем, кому и без того тепло.

- А как вы будете судить о податях: следует ли облагать людей податью (Налог - прим. Ред.)?

- Надо наложить, и еще прибавить на всякую вещь роскошную, чтобы богатый платил казне за бедного.

- Гм, гм! Вы ниоткуда это учение не почерпаете?

- Из Священного Писания и моей совести.

- Не руководят ли вас к сему иные источники нового времени?

- Все другие источники полны суемудрия.

- Теперь скажите в последнее: как вы не боитесь ни того, что пишете, ни того, что со мною в церкви сделали?

- Что пишу, то про себя пишу, а что в храме сделал, то должен был учинить, цареву власть оберегаючи.

- Почему цареву?

- Дабы видели все слуг царских почтительными к вере народной.

- Но ведь я мог с вами обойтись совсем не так, как обхожусь.

Рыжов посмотрел на него "с сожалением" и отвечал:

- А какое же зло можно сделать тому, кто на десять рублей в месяц умеет с семьей жить?

- Я мог велеть вас арестовать.

- В остроге сытей едят.

- Вас сослали бы за эту дерзость.

- Куда меня можно сослать, где бы мне было хуже и где бы Бог мой оставил меня? Он везде со мною, а кроме Его никого не страшно.

Надменная шея склонилась, и левая рука Ланского простерлась к Рыжову.

- Характер ваш почтенен,- сказал он и велел ему выйти.

Но, по-видимому, он еще не совсем доверял этому библейскому социалисту и спросил о нем лично сам несколько простолюдинов.

Те, покрутя рукой в воздухе, в одно слово отвечали:

- Он у нас такой-некий-этакий.

Более положительного из них о нем никто не знал.

Прощаясь, Ланской сказал Рыжову:

- Я о вас не забуду и совет ваш исполню - прочту Библию.

- Да только этого мало, а вы и на десять рублей в месяц жить поучитесь,- добавил Рыжов.

Но этого совета Ланской уже не обещал исполнить, а только засмеялся, опять подал ему руку и сказал:

- Чудак, чудак!

Сергей Степанович уехал, а Рыжов унес к себе домой своего "Однодума" и продолжал писать в нем, что изливали его наблюдательность и пророческое вдохновение.

Со времени проезда Ланского прошло довольно времени. Вдруг неожиданно в город Солигалич пришло известие: бывшему квартальному А. А. Рыжову был прислан в награду орден - "Владимирский Крест". Получившему этот орден одновременно даровалось почетное звание дворянина.

Самый орден приехал вместе с предписанием возложить его на Александра Афанасьевича и носить по установлению. И крест и грамота были вручены Александру Афанасьевичу с объявлением, что удостоен он сея чести и сего пожалования по представлению Сергея Степановича Ланского.

Рыжов принял орден, посмотрел на него и проговорил вслух:

- Чудак, чудак! - А в "Однодуме" против имени Ланского отметил: "Быть ему графом",- что, как известно, и исполнилось.

Божий праведник Рыжов прожил около девяноста лет, аккуратно отмечая все происходящее в своем "Однодуме". Пред кончиной Александр Афанасьевич исполнил все православные обычаи, которые установлены Церковью.

Современному человеку следует поучиться у Рыжова жить по законам Священного Писания и не подчиняться "духу времени", но смело возлагать свои надежды на Господа Бога, помня Его слова: "Я избрал вас от мира". Так, с помощью слов Библии, простой чиновник смог устоять против соблазнов общества и остаться верным заповедям Господа Иисуса Христа.

Содержание