Оглавление
"Вертушка" ушла на Баграм
За 40 лет службы прошел путь от курсанта авиационного училища до генерал-полковника - командующего Армейской авиацией ВС России. Имеет высшую степень боевой квалификации - летчик-снайпер. Службу проходил во многих округах и во многих "горячих точках". По поручению Правительства СССР, РФ организовывал и обеспечивал участие подразделений Армейской авиации в составе миротворческой миссии ООН в Анголе, Камбодже, Сьерра-Леоне. За эти годы Армейская авиация не потеряла там ни одного летчика, выполняя двойную-тройную норму налета.
За время службы за заслуги перед Родиной неоднократно отмечался командованием и правительством.
Награжден 27 орденами и медалями. Герой Советского Союза. Виталий Егорович навечно зачислен в списки Сызранского авиационного училища летчиков. Удостоен звания почетного гражданина г. Сызрань. Женат. Двое детей. В настоящее время работает заместителем генерального директора по техническому сотрудничеству на авиационном заводе "Роствертол".
Часть I
ША, ТОВАРИЩ ГЕНЕРАЛ!..
В 1979 году мне предложили должность командира полка. Хотя предстояло еще только формировать этот полк: существовало название и решение Правительства СССР, Министерства обороны. Базой был заброшенный после войны старый аэродром в Бердичеве. Там меня ждали восемнадцать солдат, шесть техников, ни одной единицы техники и начальник штаба полка Ефим Борисович Айзенберг. Мне выделили Ми-8, который и перевез меня, семью и весь скарб; с нами переехал на новое место службы и кот. На месте меня встретил коренастый, русый, с глазами, как у большинства евреев, чуть на выкате, косолапый человек, с походкой, как у старого моряка, вразвалочку. Так в первый раз я увидел Айзенберга. Он, хоть и начштаба, был на летающей должности. Очень любил летать.
Мы долго оформляли документы на получение авиационной техники с базы сборки, которая находилась в Гродно. Готовились к приему эскадрильи и личного состава из Белоруссии. Еще одна эскадрилья из Белоруссии пришла слетанная, но без техники. Конечно, среди летного состава было определенное недовольство: они полагали, что отправятся потом в Чехословакию. Но ведь я-то знал, и знал Айзенберг, что полк готовится на Дальний Восток, в Забайкалье. Айзенберг уже прослужил на Дальнем Востоке девятнадцать лет, что вообще для еврея уникально. Он был командиром эскадрильи, затем начальником штаба - летающим. Могу сказать честно: он был больше чем хороший летчик. У нас говорят, что на "пять" летает только Бог, а хороший летчик летает чуть выше, чем на "четыре". Вот Айзенберг летал на "четыре с плюсом". Он был старше меня на четыре года, но это никак на наших отношениях не сказывалось, они были корректные и дружественные.
Наш аэродром находился в восьми километрах от города. Мы жили в Бердичеве на Красной горе, где стоит памятник Котовскому. За нами приходил "уазик", и мы вместе с Ефимом Борисовичем приезжали в семь утра в полк. Нас встречал дежурный по полку, докладывал, что случилось за ночь. Я сказал: "Ефим Борисович, вообще-то это не мое дело - выслушивать все эти мелочи. Эти вопросы решают начальники штабов эскадрилий и вы". Он понял правильно. После этого выезжал на двадцать минут раньше вместе со всеми офицерами. И встречал меня вместе с дежурным. В докладе ставились те вопросы, которые необходимо решать лично мне.
Жена у Айзенберга - украинка Светлана, ростом где-то метра полтора и в ширину - метр, ее называли Колобком. Лет с восемнадцати работала в торговле, в основном, в военной, очень деятельная женщина. Мы шутили, что там, где Света прошлась, Айзенбергу делать нечего. Она на это не обижалась.
Айзенберг мог и ругнуться матом, но это не выглядело вульгарно. Ему многое прощалось, потому что он был один из немногих, кто мог выслушать любого солдата или прапорщика. Если те не правы, мог и отругать, и отматерить, но всегда давал людям дельный совет.
В 1981 году начальник боевой подготовки воздушной армии предложил мне должность начальника отдела вертолетной авиации армии. Я отказался по двум причинам. Во-первых, я еще был молодой, тридцать пять лет. Не накомандовался полком, не налетался по-настоящему. И еще: избирался депутатом городского Совета и депутатом областного Совета Житомирской области. Секретарь обкома Житомирской области Кавун предложил мне уволиться, чтобы пойти по партийной линии - вторым секретарем райкома в Бердичеве. Бердичев был город в то время приличный, чистенький, красивый, сто тысяч человек населения. Перспектива, казалось, неплохая. Но я ответил однозначным отказом. "Меня не поймут летчики! Мы все-таки готовимся полком на Дальний Восток".
Через три месяца мне сказали: "В Афганистан пойдешь, командиром полка. Там и накомандуешься, и налетаешься". С иронией начальник отдела кадров спросил - может, я и здесь откажусь?.. Я спросил только:
- Когда ехать?
- С завтрашнего дня ты в отпуске.
Дома сказал жене и детям, что едем в отпуск. Отдыхали в санатории ВВС километрах в сорока от Адлера. Пробыли там дней десять, и меня вызвали в Бердичев. Жена сказала: "Поедем вместе".
Две ночи и один день я сдавал дела по полку.
Инна, жена, конечно, понимала, что Ташкент - это прямая дорога на Афганистан. Но отнеслась к назначению вполне спокойно: все вертолетчики там будут.
Полк в Бердичеве "отбили" от Сибири и стали готовить в Афганистан. Моя жена работала в батальоне нашего полка в Бердичеве в медсанчасти фельдшером. Она спрашивала все время Айзенберга: "Фима, собираешься в Афганистан?" Он отвечал, что собираться не собирается, но "ужо в туалет бегает часто". Все знают, что у всех наших была в Афганистане дизентерия. Когда ему тоже предложили Афганистан - не отказался. Приезжает на беседу в Ташкент к начальнику управления кадров. Тот говорит, что поедешь, мол, начальником штаба вертолетного полка в Кандагар. Подполковник Айзенберг возмутился: "Почему в Кандагар?! Мой командир в Кабуле служит! Мы вместе полк формировали!" Начали они ругаться. Айзенбергу объясняли, что у меня смешанный полк. Много, тридцать с лишним единиц транспортной крылатой авиации. Мол, Павлову нужен начштаба из числа транспортников. Начальник кадров ТуркВО не выдержал напора и позвонил ЧВСу Селезневу. Селезнев только и успел спросить в чем дело, как Айзенберг на него просто налетел: "Товарищ генерал, я с Павловым работал, полтора года служил, полк формировал, а меня суют в Кандагар!" Генерал стал советовать начкадров отправить все бумаги Айзенберга в Москву, чтобы там разбирались. Тут Ефим Борисович буквально вскричал: "Ша, товарищ генерал! Приеду я в Москву, меня оттуда завернут в Бердичев. И шо я скажу летчикам?! Что еврей наложил в штаны и не поехал?! Согласен в Кандагар". Так он оказался в кандагарском полку начальником штаба.
Он там и снайпера получил. Был награжден двумя орденами. В один из жарких дней 82-го года Айзенбергу доложили, что сбит вертолет из их полка. Командир полка был в это время на военном совете в Кабуле. Все замы разлетелись по точкам. Вот Айзенберг бежит по гарнизону и кричит, чтоб готовили вертолет лететь на помощь, спрашивает, где дежурные силы. Навстречу идет прапорщик из числа обслуживающего состава, пьяный. Айзенберг бывал не сдержан и в сердцах говорит: "Пьяная ты морда!.." Тот пьяно ухмылялся. И Ефим не выдержал - еще и ударил его. Побежал дальше собирать народ по палаткам, где все, как обычно, спали. Метров с пятнадцати по нему сзади выстрел. Этот пьяный прапорщик стрелял так, чтоб попугать, но панаму, или, как мы ее называли, мабуту, сбил. Айзенберг, повернувшись, пообещал, что, если вернется живым, убьет. Вылет прошел удачно, забрали раненых, потерь не понесли.
Прапора сразу после происшествия отправили первым же самолетом в Ташкент. Только через три месяца вернулся рассчитываться в полку. Документы забрал и уехал. Попросил у всех прощения.
Об Айзенберге я говорю не просто так. Своим начальникам штабов и эскадрилий много раз повторял: если б они были такие, как Айзенберг, порядка было бы больше.
Приказов зажимать евреев нам, конечно, не поступало. Но как-то где-то это все равно присутствовало. Не на бытовом уровне, а очень в верхах. Внеочередное повышение в звании было нормальным для летчика-снайпера, а ему запороли. Он уволился в итоге. Но меня о личном никогда не просил. Хотя я ему говорил: проси, как друг, что хочешь. А он отвечал, что попросит один раз за всю жизнь, с надеждой, что тогда уж я не откажу.
Единственное, что запомнилось о нем, как "еврейское", так это поведение на рынках в Афганистане. Мы получали в чеках одинаково - что полковник, что майор. В восьмидесятые годы все, конечно, стремились купить видики, магнитофоны и прочую импортную технику. Он это не покупал. Ходил по базарам, выискивал очень хорошие ручной работы изделия. А мастера там изумительные, и делают они все из бронзы, меди, серебра. Все это штучно, в единственном экземпляре. Он говаривал нам, покупавшим магнитофоны "СОНИ", что не так богат, чтобы покупать эту дрянь.
Родился он в Свердловске. Отец погиб на войне. Сам из-за послевоенной голодухи чуть не попал в бандиты. Тряс вместе с ребятами ларьки, грабили рабочих в день получки, если те пьяные. Но в доме жил военком, который отвел его в ДОСААФ. Оттуда Айзенберг и попал в военное летное училище...
ДВА АВТО ЗА БЕЛОГО ИШАКА
17 мая 1982 года - особенный день для личного состава ограниченного контингента советских войск в Афганистане. В этот день началась ставшая потом известной всему миру Панджшерская операция. Ее будут помнить все участники, от солдата до генерала. Первый же день штурма Панджшера привел к тяжелым многочисленным потерям среди состава десанта из 103-й дивизии, афганских подразделений и летного состава, особенно пятидесятого смешанного авиаполка. К этой операции мы готовились усиленно и долго, начиная с марта 1982-го. Первоначально планировалось сосредоточить основные силы на севере со стороны Кундуза и Файзабада. Предполагалось зайти в тыл Панджшера и высадить десант с севера за сто - сто пятьдесят километров от начала ущелья. Однако 4 мая, когда началась операция, погодные условия не позволили в полной мере использовать артиллерию и авиацию. В первый день потерпели катастрофу два вертолета с десантом на борту. Пришлось провести перегруппировку сил и начать штурм Панджшера с основной базы аэродрома Баграм. Группировку, первоначально создававшуюся второстепенной, усилили и сделали основной. Здесь и спланировали новое направление главного удара.
50-й смешанный авиационный полк, которым я командовал в то время, участвовал в операции в полном составе. Нам были приданы авиационные подразделения Кандагарского и Кундузского полков, подразделения авиации из Джелалабада. Участвовали штурмовики и полк, который базировался в Баграме. Это была мощная сила. Одних только вертолетов Ми-8 было задействовано 84 машины. Для прикрытия и патрулирования - больше полусотни вертолетов Ми-24. Все самолеты АН-12, Ан-26 и Ил-76, которые пришли из Союза. Планировалось высадить десант более четырех тысяч человек. Подобного десанта в мировой практике еще не было. Мы отдавали себе отчет, что при проведении такой масштабной операции с участием вертолетов в горах будут и трудности, и неожиданности. Особенно, если учесть, какая мощная оборона была выстроена душманами в Панджшерском ущелье к тому времени. В течение 1980 и 1981 годов нашим командованием не раз предпринимались попытки завладеть Панджшерским ущельем, результаты были самыми неутешительными. Дело осложнялось и географическим положением ущелья. Вход в него - одна-единственная дорога вдоль реки Панджшер. Она начинается с узкой горловины. Скалы поднимаются над рекой на километровую высоту. Ширина прохода между ними не превышает двухсот-трехсот метров. Душманы могли малыми силами оказывать сопротивление даже довольно крупным войсковым группировкам.
Я, конечно, имел общее представление о противнике, в основном, в том, что касалось возможностей его ПВО. Информация о самих панжшерцах у меня была отрывочная. Я знал, что ущелье процентов на девяносто заселено таджиками. Судьба этих таджиков, постепенно ставших как бы отдельным народом в своем ущелье, была связана с гражданской войной в Средней Азии. В двадцатые годы части Красной Армии стали теснить басмачей, их часть, в основном таджики, забрав свои семье, отступили в Афганистан. Красноармейцы, преследуя их, прошли и в Афганистан вплоть до Кундуза, но в горы не поднимались. Басмачи с семьями вошли в Панджшерское ущелье через Саланг. Там они столкнулись с отличными условиями для жизни. В долине ущелья особый микроклимат, собирают по два урожая за сезон. Пришельцам эти места понравились. Началась борьба за выживание, власть. Разрешение на поселение им дал лично король Дауд. Помощи пришельцам афганский монарх не оказывал, но и не препятствовал их расселению в ущелье.
С тех пор там и возникло что-то вроде отдельного государства потомков басмачей из Средней Азии. В Афганистан они входили лишь формально, выплачивали Кабулу какую-то дань, но особо не подчинялись. Они даже свои деньги пытались чеканить, говорили на своем языке, по своим законам жили.
Это было почти средневековье. Автомобилей не было, они и не ценились. За белого ишака на базаре давали два авто типа "Симургов". Мало было образованных людей, мало кто знал, что происходит в мире. Даже радиоприемники были редкостью. Они считали, что до них никто не доберется. Вооружены многие были ружьями двадцатых годов, которыми воевали еще их прадеды. Было в ходу и оружие конца девятнадцатого века, что-то вроде английских "буров". Хотя "бур" и сейчас может "утереть нос" многим современным ружьям.
Было оружие и поновее - пулеметы М-14, ДШК, легкие пушки калибра двадцать три миллиметра. Мы ее называли ЗГУ - зенитно-горная установка. Эта пушка обычно работала в паре с двумя пулеметами. Много было автоматов, пистолетов самого разного производства. Оружие вообще в тех краях свободно "гуляет". Мины были итальянские - страшная вещь, ее собаки плохо чуют, щуп редко улавливает из-за пластмассовой оболочки. Потом у них появились и "Стрелы". Говорят, что им продали двести комплектов арабские страны, которым во времена войны с Израилем их поставил Советский Союз через третьи страны. Интересно, что индивидуальные медицинские средства у душманов в Панджшере были гораздо лучше, чем у наших летчиков. Перфорированным лейкопластырем с дырочками и антисептиком мы потом, когда захватывали аптечки и склады, старались разжиться: советский был слишком плох, да часто и не помогал заживать ране.
Тактика у душманов в Панджшере была самая обычная для нерегулярной, партизанской армии. Это укол, сразу отход, выход из соприкосновения. Они понимали, что против лома нет приема, против техники не попрешь. Наносят удар, и если видят, что помощи советским войскам нет, то, конечно, добьют. Как только появляются вертолеты или подкрепления по земле, боевики моментально рассасываются. Уходят в горы, где с ними ничего не сделаешь.
"КОМАНДИР УБИТ. Я РАНЕН..."
Решили 17 мая одновременно десантировать войска на семь площадок. В воздух поднялись больше семидесяти вертолетов Ми-8, около сорока вертолетов Ми-24 с десантом на борту. На каждом борту было от восьми до четырнадцати десантников, в зависимости от того, какой экипаж на какую площадку производил десантирование. В составе десанта были солдаты и офицеры Советской армии из состава ограниченного контингента войск и бойцы афганской армии: где-то шестьдесят процентов наших и сорок процентов афганцев.
Десант производился на высотах 3500-3600 метров. Это было на грани возможного для вертолетов с нагрузкой, на грани профессиональных способностей самих летчиков. Хотя все летчики, задействованные в операции, были первого и второго класса, на эти площадки некоторые из них допущены не были. Работал летный состав, специально подготовленный и привезенный в республику.
После первого вылета на Панджшер было тяжело смотреть в глаза друг другу: уже с первого вылета не вернулось два вертолета. Погиб экипаж командира эскадрильи Грудинкина: на правом сиденье у него находился штурман эскадрильи, бортовой техник-инструктор и шесть десантников. Среди десантников были офицеры 103-й дивизии и старший штурман авиации нашей армии. Они не долетели 300 метров до площадки высадки.
Судя по всему, эффекта внезапности мы не достигли. Только моя пара, шедшая первой, не испытала на себе огневого воздействия с земли. Мы смогли успешно десантироваться. По нам активно вели стрельбу, когда мы после высадки десанта взлетали с площадки и по пути возвращения на базу. Стрельба по моему вертолету шла, когда были на высоте примерно триста-четыреста метров относительно площадки десанта. Но уже очередные пары были встречены ураганным огнем пулеметов и пушек. Я был на высоте девятьсот метров относительно площадки высадки десанта, когда услышал по радио доклад командира экипажа Грудинкина. Он докладывал: "Командир убит. Я ранен". Я сразу развернул вертолет, запросил, где он находится. "На снижении на площадку". В этих условиях действительно единственно верным решением было посадить машину на эту площадку. Я спросил, в состоянии ли он это сделать. Штурман ответил, что будет стараться, и пошел на снижение. Здесь уже на моих глазах еще одна очередь ударила по кабине вертолета, и машина плавно перешла на кабрирование. С углом в пятнадцать градусов на малой скорости вертолет пошел вверх. Поднялся с высоты метров тридцать до семидесяти метров над ущельем, перевернулся и упал на дно ущелья. Из всего экипажа и состава десанта остался в живых один солдат...
Ведомый Грудинкина, замполит эскадрильи капитан Садохин, видел, откуда били пулемет и зенитка. Он быстро, не долетая до площадки около километра, приземлил вертолет и высадил десантников. Пустой, резко, с набором высоты, начал расстреливать то место, откуда велся душманами огонь по нашим приближающимся вертолетам. И видно было, как пулеметные трассы и неуправляемые ракеты шли с вертолета, и трассеры душманских пулеметов и вспышки пушек как бы встречались на участке между вертолетом и укрытиями моджахедов. Казалось, некуда деваться ракетам и снарядам - они должны были сталкиваться между собой, так метко в упор били друг в друга. Одна из очередей прошила кабину вертолета капитана Садохина. Управление взял на себя правый летчик. Он доложил по радио: "Командир убит. Висит на ручке. Мне тяжело". Наверное, борттехник ему помог, правый летчик все-таки отвернул от скалы. Последним залпом они уничтожили зенитную установку душманов и пулеметное гнездо. Потом правый летчик рассказывал, что в кабине было настолько дымно, что не было видно, куда летишь. Чувствуя, что вот-вот врежется в скалу, он отвернул вправо. Но все-таки боком и винтами зацепил скалу. Вертолет прополз вниз метров шестьдесят по земле. При ударе о грунт правого летчика выбросило из кабины. Очнувшись, он помог вытащить раненного в ногу борттехника. Потом побежал к машине, чтобы вытащить мертвого командира экипажа. Вертолет уже начал гореть, особенно полыхало в задней части, где топливные баки. Летчик упал, а когда поднялся, вертолета уже не было. Взорвался.
За время первого вылета мы потеряли командира, штурмана, замполита эскадрильи. По возвращении на аэродром у всех было подавленное состояние. Кроме двух сбитых вертолетов, еще шесть были повреждены, хоть им и удалось высадить десант и вернуться на основную базу. Второй вылет мы готовились выполнить на шестидесяти восьми вертолетах. Нужно было принимать какие-то срочные и кардинальные меры, потому что растерянность была особенно заметна среди солдат афганской армии. Они откровенно не желали садиться в вертолеты...
Командный пункт операции находился прямо на аэродроме. Была хорошо слышна громкая связь наших наводчиков в составе оперативных групп десанта, докладывавших обстановку. Мы слышали через ретрансляторы: десантники уже просили помощи, а через час боя просили боеприпасов. А ведь их брали, как минимум, на трое суток. Шли доклады об очень большом числе раненых и убитых.
Я был вынужден собрать весь летный состав и обратиться к товарищам. Если мы не сделаем в этот день второй вылет, третий и четвертый с десантом на борту на эти же самые площадки, то мы потеряем четыреста человек, которых высадили в первый заход. Они не выживут без подкреплений. Как бы ни было тяжело, но в этот же день поднялись в воздух и выполнили еще четыре вылета с десантом.
Как мне показалось, со вторым вылетом было легче. Наши войска стали занимать господствующие высоты. Они продолжали нести большие потери, но тем не менее охраняли и обеспечивали площадки десантирования.
Этот день очень многое перевернул в нашем сознании. Мы отлично понимали, что без жертв и усилий мы бы не достигли успеха. Не решили бы той задачи, какую получили от командования. Мы даже не могли проводить тела наших погибших товарищей в Союз, потому что операция в Панджшере была в самом разгаре и продолжалась много дней.
Прощание с погибшими состоялось только спустя два месяца после гибели наших товарищей на нашей основной базе. Были тризна, поминки по нашим друзьям. Тем, которые уже никогда не вернутся в наш строй...
17 мая 1982 года зам командира эскадрильи подполковника Грудинкина майор Сурцуков был в воздухе, работал в войсковой поисково-спасательной группе. Он выполнил за этот день одиннадцать (!) посадок. Эвакуировал летный состав и раненых с поля боя. Сурцуков за один этот день потерял семь килограммов своего веса. Когда прилетел на базу с крайнего вылета, то самостоятельно не мог выйти из кабины.
А это было только начало. Никто и не ожидал быстрого захвата Панджшерского ущелья. Силами оппозиции командовал Масуд, очень грамотный и умный военачальник. Он погиб в наше время от руки террориста. Горы Гиндукуш и Саланг - особенный театр военных действий. Для нас, русских, мало знакомых с горной местностью, живших и учившихся на Среднерусской равнине, эта территория была особенно сложной. Нужно жить в горах, там родиться, чтобы понимать эту местность. С высоты кажется, что все видно, а когда летишь ниже скал, которые над тобой нависают, на них полно противника. Становится страшно. Очень трудно определить, где какой отрог, куда он уходит, на сколько. Были случаи, когда мы залетали от ущелья влево-вправо и подымались вверх. С трудом успевали дать вертолету набор высоты, чтоб не столкнуться с горами. А развернуться на "сто восемьдесят" и выйти из этого отрога практически невозможно. В ущелье ты отдан на волю случая. Всегда есть повороты, которые, естественно, заранее пристреляны душманами. Эти повороты обставлены наблюдателями, зенитчиками. Тогда по тебе ударят с расстояния метров пятьсот в упор. А скорость на таких высотах у вертолета не больше ста двадцати километров в час.
ДВА ВЕДРА КЕРОСИНА
Однажды мы, парой выполнив задание, возвращались на базу. У меня на правом сиденье был подполковник Харитонов. Он начальник огневой и тактической подготовки. Нас вызвал "Ворон" - это позывной десантного батальона. Он дал информацию, что у них трое тяжело раненных бойцов и двое важных пленных. Надо забрать. У нас было топлива уже в обрез. Я рассчитал, что если зайду и быстро заберу, то смогу эту задачу выполнить. Но проскочил отрог, где находился батальон. Хорошо еще, что десантники мне визуально показали ракетами, что я ушел мимо. Так я потерял минимум восемь-двенадцать минут.
С повторного захода я нашел нормальную площадку. Приземлился на дно ущелья. Они мне доложили по радио, что через полчаса спустятся и приведут пленных и раненых. Само собой у меня такого времени не было. Наступали сумерки. Оставлять тяжело раненных и пленных в горах вместе с подразделениями, которые постоянно ведут бой, нельзя. Я попросил, чтобы они себя обозначили, полетел к ним. Уменьшая скорость, завис на высоте полметра над склоном горы. Начал тихонечко прижимать правое колесо к земле. Левое колесо, конечно, висит в воздухе. Таким образом, в режиме полувисения мы забрали раненых и пленных. Полетели на основную базу в Баграм. Топливо уже давно было на пределе. Мы успели набрать высоту четыре с половиной тысячи метров, перевалили через перевал. Но надежды дойти до базы уже было мало. Решили один двигатель выключить, идти со снижением. Оставалось сорок два километра. Со снижением один-полтора метра мы с высоты 4 800 шли до высоты 800-700 метров на площадку аэродрома Баграм. Когда приземлились на аэродроме, я сразу срулил с полосы. Туда, где стояли "вертушки". Выключил. Мне что-то говорили, что я не там остановился... Я сказал, чтобы забирали всех прямо отсюда. При осмотре машины техники сообщили, что еще ведра два керосина в баках оставалось.
ФУТБОЛ ПРОТИВ ВОЙНЫ
Многие считают, что война - это сплошные полеты, бомбежки, стрельбы, взрывы. Нет. В первую очередь это, безусловно, тяжелая и изнурительная работа, связанная с величайшими психологическим потрясениями. Иногда несколько дней подряд летчик выполняет боевые задачи, совершая в день по два-три вылета. И все это человек спокойно выдерживает. Но наступает момент, когда уже после первого вылета даже без сильного противодействия противника летчик сникает. Это сдают нервы. В таких случаях очень важна сплоченность экипажей, взаимовыручка. Важно, чтобы товарищи правильно понимали ответственность друг перед другом, не скрывали своих проблем. Летчик сам должен прийти к командиру и все рассказать о своем самочувствии. Если сам не решался, его товарищи докладывали командиру, что у члена экипажа наблюдаются срывы. В этом нет ничего зазорного, и мы принимали очень простые меры. Надо дать человеку хорошенько выспаться, отдохнуть, спокойно с ним поговорить. У нас был очень хороший медперсонал. Очень сильные были командиры эскадрилий, командный состав и управление полка; офицеры, которые могли быть и командирами, и воспитателями, и психологами.
Я, как командир полка, мои заместители и командиры эскадрилий не давали возможности летчикам, инженерам, тыловикам и всем специалистам раскиснуть, старались не оставлять их наедине с собой. Занимали свободное время, в основном, спортом. Проводили турниры по футболу, волейболу.
Помню один из неудачных вылетов с потерями. Так получилось, что на следующих день было очень мало боевых вылетов. К нам в полк приехал один из заместителей командующего воздушной армией ТуркВО генерал Табунщиков. Я знал, что он - страстный фанат футбола. Он прошелся по эскадрильям, посмотрел на людей. Говорит мне: "Командир, ну-ка вызывай весь личный состав, собирай две футбольные команды, я буду играть вместе с ними. А ты организовывай волейбол, чтоб люди забегали, заработали". К ужину появились на лицах улыбки, ушла апатия, безразличие, которое царило до игры.
Были, помимо "военных" проблем, самые обычные проблемы со здоровьем. В городе не было канализации. Все отходы местные жители веками привыкли вываливать в выгребные ямы. А каждый день бывают сильные ветры, которые разносят заразу. Наверное, все до единого, кто побывал в Афгане, не раз переболел дизентерией: очень многие перенесли гепатит. Это тоже отражалось на жизни гарнизонов. Хотя медики чаще всего лечили нас прямо на месте. Только для операций людей отправляли в Ташкент. Дизентерию переносили на ногах, без отрыва от боевой работы. Скажу по себе, как ни странно, "дизель" напоминает о себе только на земле. В воздухе забываешь обо всем, весь погружаешься в работу, в бой. Хотя, бывает, как только приземлился, даже не можешь нормально доложить командиру, сперва бежишь...
СКОЛЬКО СТОИТ ЖЕНА?..
Мой полк базировался на центральном аэродроме Афганистана в Кабуле. Туда было стянуто очень много авиации. Дивизия афганских ВВС - транспортный и вертолетный полки, мой полк, который по количеству техники превосходил два стандартных, отдельная эскадрилья советников, эскадрилья разведчиков на МиГ-21Р. Мы сразу нашли общий язык с командиром транспортного полка и дивизии Гамза, с полковником Расулом, который командовал вертолетным полком. Кроме этого, на аэродроме находился афганский полк охраны, штаб советской десантной дивизии и один из ее полков.
Я, как старший авиационный начальник, отвечал за весь аэродром, за принятие самолетов, выполнявших международные рейсы. Этот аэропорт являлся единственным международным в республике. Его начальником был порядочный человек и хороший специалист Факир-Ахмад. Он окончил в свое время Киевский инженерный институт гражданской авиации по специальности "аэродромное строительство и эксплуатация"; был активным сподвижником Бабрака Кармаля, два года сидел в тюрьме. Потом уже в 1998 году мы встретились с ним в Москве. Он вместе со своей семьей прибыл сюда, как беженец, жил в одном из пригородов Москвы, потом уехал к своим родственникам в Канаду. За полтора года, что мы служили вместе, никогда у меня не возникало проблем ни с обслуживанием, ни с принятием самолетов и вертолетов на аэродроме. Он нам даже помогал иногда, как посредник, в наших отношениях с афганцами. Помню случай, когда один из водителей нашего полка на легковом автомобиле сбил на улице женщину. Конечно, скорость была небольшая, но женщина, закрытая паранджой, неожиданно выскочила на узкую проезжую часть и погибла. И Факир-Ахмад, выступая от нашего имени, договаривался с потерпевшей стороной - мужем погибшей. Разговор велся насчет возмещения мужу убытка за погибшую жену. Конечно, тяжело, что человек погиб, но нам было просто удивительно, как оценивается и исчисляется здесь ущерб за погибшего человека. Афганец, муж погибшей, в моем присутствии долго ругался с Факиром-Ахмадом. Взмыленный начальник аэропорта говорит мне, что надо отдавать мужу двенадцать тысяч афганей, дешевле не соглашается.
Двенадцать тысяч афганей в то время составляли тысячу чеков. Я спросил, насколько это все законно. Мне объяснили, что законнее не бывает. Оказывается, муж просил восемнадцать тысяч афганей, но ему доказали, что восемнадцать стоит гораздо более молодая жена, чем та, что погибла у него. Тем более, у него осталось еще две. Я вышел на улицу, позвал своих заместителей и комэска, сказал им, какое получилось решение. Быстро собрали тысячу чеков и вручили пострадавшему мужу. Мы потом долго обсуждали среди летчиков положение женщины, да и вообще афганцев в собственной стране.
