Для тех, кто любит Россию

Меньшиковские
чтения

Михаил Осипович Меньшиков

Оглавление

"О любви"

ЛЮБОВЬ СУПРУЖЕСКАЯ

Михаил Осипович Меньшиков

Часть I    Часть II

XII

Один из модных аргументов, на который опираются порочные современные женщины, дает так называемый "женский вопрос". "Женщина равноправна мужчине и баста! Почему мужчины разрешают себе любить кого хотят, а мы этого не можем? Почему они волочатся, имеют содержанок, ходят в дома терпимости, любезничают с горничными, а мы должны быть верными им? Вздор! Мы имеем те же права, и было бы унижением от них отказываться!" На основании этого иная emancipee заводит себе - даже без особой нужды - любовника или сходится с лакеем. В одном романе 70-х годов автор-нигилист вывел такую героиню. Девица, вдохновившись "правами женщин", отправилась на улицу. Идет здоровый студент в косоворотке, видимо радикал и честных убеждений. "Вы мне нравитесь, - объявляет ему девица, - пойдемте ко мне".

На другое утро, проснувшись около студента, девица возвела очи к портретам Писарева и Добролюбова, висевшим на стене, и воскликнула: "Учители! Довольны ли вы мною?"

Я лично точь-в-точь таких девиц не встречал, но знавал образованных, приличных барышень, которые серьезно считали хожденье мужчин в публичные дома какою-то прерогативою сильного пола, оскорбляющею равноправность. Сами притоны эти их не возмущали или, по крайне мере, не вызывали протестов, а оскорбляло то, что "мужчины могут ходить куда им угодно, а женщины не могут". Напрасно вы стали бы доказывать таким девицам, что все хорошие места одинаково открыты и для женщин - церкви, библиотеки, театры и т.п. - это только возбуждает гнев их. Знавал я когда-то барышню, еще гимназистку, хорошенькую как херувим, которая обрезала свою пышную косу и, переодевшись в платье брата, ходила с товарищами его по трактирам и притонам. Чем все это кончилось - не спрашивайте... Вдумайтесь в жизненный роман одного, другого, третьего из ваших знакомых (если себя казнить больно) - какая беспорядочная и неустроенная семья, если есть она. А часто и нет вовсе ее, или сразу три семьи. Поколение 60-х, 70-х годов - донельзя расстроено в семейном своем быту, и мудрено ли, что юноши, учащаяся молодежь, выходят из подобных семей какими-то дикарями в сравнении с прежней одушевленной молодежью. Та выходила из семей религиозно сплоченных, строгих, с понятиями о долге, теперь же выходит из омута всяких измен и драм, насыщенная мыслью, что "все позволено".

Мужчинам, конечно, нечего прибегать к дамским аргументам для оправдания супружеской измены. У них есть свои, подобные же. "Почему я должен быть верен жене? Это рабство, крепостное право! Я человек свободный. Было бы подлостью стеснять себя в священнейшем праве человека - распоряжаться собою, как он хочет". На основании этого муж думает, что поступает по праву, обманывая жену, изменяя ей, и ее протесты считает покушением на свои права. "Права" в наш век один из пунктов всеобщего нравственного помешательства; все кричат о правах, подразумевая под ними свои желания, все хотят, чтобы эти желания были сочтены священными. "Я хочу" сменило древнее понятие "я обязан", которое совсем почти вышло из употребления, и раз нет солдата с палкой, который бы указывал, что "запрещается", - современный человек сам не в состоянии разобраться в этом вопросе. Он идет к чужой жене с таким же легким сердцем, как к своей - пока не увидит направленного на него дула револьвера. "А-а, - значит, нельзя!" - сконфуженно решает он и поворачивает спину.

XIII

Брак расторжимый, супружество с допущением измены, есть не высшая, а низшая форма полового союза. Такой брак ничем не отличается от проституции, кроме лицемерия, которым замаскирован. Ведь что такое проституция по существу своему? Это такое половое соединение, где допущена измена. Если бы "падшая женщина" всю жизнь была верна одному мужчине, то ведь ее нельзя было бы назвать проституткой. Она только потому презренна, что изменяет беспрерывно и сходится с мужчиной не как помощница ему, по слову Божию, а как предмет полового наслажденья. В основе мимолетного союза с проституткой лежит сладострастие (с его стороны) и расчет - с ее стороны. Но половая страсть и расчет служат, как сказано, основами и большинства браков, так что чем же они будут отличаться от проституции, если допустить еще и измену? Ничем. Дело не в числе измен, не в характере расчета и половой страсти: раз эти элементы допущены - брака уже нет, есть проституция. На проституцию следует смотреть как на древнюю, еще доязыческую форму брака, оставшуюся доселе для тех слоев, где держатся еще дикие, доязыческие инстинкты. Наряду с облагороженными, нравственными супружествами существует и этот безнравственный брак, господство которого гораздо шире, чем принято думать. Нельзя называть проституцией только регламентированную полицией продажу женского тела. Даже этот класс - профессиональный - составляет по многочисленности целое сословие - сотни тысяч душ в каждой стране, а если прибавить и мужчин, пользующихся проституцией, то это сословие вырастет до миллионов. Но оно еще более вырастет, если прибавить те бесчисленные связи в обществе, которые, как и проституция, основаны на расчете и половой страсти и где допущена измена. В сущности, не проституция - "исключение", а скорее - чистый, христианский брак, до такой степени удачные случаи его редки.

К проституции принято относиться с притворным состраданием, как к чему-то униженному и оскорбленному. Принято ужасаться участи проституток, как самой будто бы горькой на свете. Действительно, с нравственной точки зрения, судьба этих женщин ужасна, но забавно лицемерие, с каким мы сострадаем этим несчастным. Я заметил, что когда хотят изобразить проститутку на краю бедствий, выводят обыкновенно голодную девчонку, которая пристает к прохожим ради куска хлеба. В ненастный зимний вечер худенькое посинелое от холода лицо, молящие глаза действительно вызывают жалость. Но я не понимаю, что имеет общего проституция с голодом и холодом? В каждой профессии не менее голодных, а во многих - гораздо более. На той же улице, где голодная девчонка ловит "гостя", к вам - если бы разрешила полиция - потянулись бы сотни и тысячи окоченевших рабочих рук за тою же милостыней. Очевидно, положение проституток вовсе не так печально, раз приходится выдвигать прежде всего голод и холод. Очевидно, иных ужасов мы не замечаем в их положении, или они не бросаются в глаза. В действительности, материальные беды проституток вовсе не так велики. Голод и холод между ними исключение; общее правило - роскошь, сравнительная, конечно. Беднее всего живут те женщины, которые не совсем отдались проституции - швеи, папиросницы и т.п. Как побочный промысел, проституция невыгодна, но если женщина, заглушив остатки совести, решается сделаться профессиональной "жрицей любви", - будьте уверены, что масса мужчин устроит ей хорошую материальную обстановку. То помещение, то обилие и роскошь пищи, праздность, туалеты, развлечения, которые имеют проститутки, составляют недоступную мечту большинства женщин на земле.

Самая дешевая уличная девица одета как барыня, у нее есть золотые кольца, серьги, браслеты. Она пьет кофе со сливками, ест котлеты, пьет пиво и вино. Иной матери семейства нужно работать две-три недели, чтобы получить столько, сколько девица получит за полчаса - без всякой работы. Девица средней рыночной цены живет материально гораздо богаче иной курсистки и гувернантки, и даже горничная ее живет лучше, чем иная народная учительница. Проститутки же высокой "марки", как известно, живут роскошнее иных принцесс, имеют свои отели, рысаков, они осыпаны бриллиантами и под старость, в классической стране таких кокоток, во Франции - они делаются капиталистками и помещицами, пред которыми снимают шапку тысячи народа. А сколько кокоток выходит замуж за титулованных, блестящих кавалеров! О, что касается карьеры в проституции, она ничуть не хуже, чем в большинстве честных ремесел, и несравненно легче очень многих. Позор общественный? Полноте лицемерить! Ведь мужчины только при своих женах и матерях делают вид, что презирают этих "подлых созданий", - на деле же эти "создания" видят у себя в салонах, у своих ног совершенно то же общество, что и наши жены, а иногда и лучшее. Сельская учительница, бедная чиновница, жена священника - они в жизнь свою не встретят князя или графа, а если встретят, то в таком недоступном отдалении, что смешно и мечтать о какой-нибудь близости. А "падшие создания" видят, проводят вечера, танцуют и любезничают с этими господами, заключают их в свои супружеские объятия, хотя бы на одну или несколько ночей. Честной, высокообразованной труженице иной писатель или ученый не протянет и пальца руки (нет повода), а падшие создания - случается - видят и эти известности у своих ног. А молодежь: студенты, офицеры, начинающие художники и пр.? Ведь страшно сказать - лучшие соки своей ранней весны, самую первую свежесть юности молодежь эта дарит не своим невестам, а падшим созданиям: именно им достается очарование красоты и распускающейся силы, самая жгучая страсть мужчин; для своих законных жен мужчины, уже ослабленные, полинявшие приносят, так сказать, объедки, оставшиеся от роскошного пира "падших созданий". Tarde venienribus- ossa. Скажите, если вы язычник, не лицемеря: в чем особенное страдание проституток? Чем они несчастнее законных жен и матерей? Они, как древние гетеры, гораздо счастливее их. Пусть гетер - как образованных - уважали больше, чем теперешних кокоток, но последние и теперь едва ли в общем менее уважаемы, чем многие "честные" женщины в иных кругах. О почти каждой "честной" женщине слышишь за глаза столько грязи, и часто столь вероподобной, что начинаешь большинство женщин считать нравственными... malgre elles.

XIV

Весь позор проституции должны бы, конечно, разделять те мужчины, которые ее поддерживают, но они этого позора не несут - доказательство лицемерия, с каким мы относимся к этому вопросу. Если считают проституткой женщину, "продающую" свои ласки, то следует считать проституткой и мужчину, покупающего эти ласки. Почему продавать в этом случае безнравственнее, чем покупать? Ведь если я подкупаю убийцу, то считаюсь таким же убийцей, как и он, продавший мне себя. В обоих случаях грех не в купле и продаже, а в совершении акта, который сам по себе позорен. Проститутка, не извлекшая выгоды из своего соединения с случайным мужчиной, как и этот последний, не заплативший ничего, все-таки остаются преступниками друг перед другом и перед Богом. Даже если бы соединение их произошло по их влечению - от этого дело не меняется: влечение к греху не освящает его нисколько. Все это была бы проституция, так как тут в принципе допущено, что влечение к одной особе может смениться таким же влечением к другой, третьей и т.д. Совершенно то же и в обществе. Как бы ни была таинственно и пристойно обставлена половая связь, как бы ни любили пылко мужчина и женщина, но если они допускают возможность разрыва и новой связи - их союз есть проституция, безусловно ничем не отличающаяся от самого зловонного разврата. Половая связь только тогда делается браком, когда она признается вечной, когда соединение тел введено в границы неодолимого минимума, т.е. когда грех стеснен до пределов всей возможности, какая доступна человеку. В таком браке люди, немощные и слабые, делают все-таки попытку отстоять свою чистоту и уж если не в силах отказаться от физической связи, то ограничивают ее самими собой. И это усилие к совершенству оценивается в Вечном Разуме, как заслуга. Обручение друг другу, обручение их навеки придает священный характер связи: в нее входит божеский элемент вечности. Напротив, когда связи меняются, каждая из них основана на эфемерном начале случая, в каждую входит элемент безумный, по природе своей безнравственный. Случайность безнравственна, как отрицание разума в мире и ответственной души человеческой. Возьмите какой хотите роман, каких хотите чистых людей, но если связь и начинается изменой, и оканчивается ею - может ли она давать удовлетворение именно чистым-то людям?

От одной дамы, считающей себя религиозной, я слышал такое замечание: "Ну что-ж такое, что такая-то бросила мужа и живет с любовником. Раз они любят друг друга, значит, она нашла своего истинного мужа, значит их Бог соединил". "Значит ли?" - позволю я себе усомниться. Если во взаимной половой любви любящих соединяет сам Бог, то спрашивается, почему же эта любовь столь преходяща? Воля Божия тем отличается от человеческой, что она вечна, - таковы законы природы и законы нравственные. Они одни и те же на все времена и сроки. И почему половая любовь бывает так часто только с одной стороны? Если бы эта любовь выражала волю Божью, она всегда была бы взаимною, и не была бы иногда столь безумною, ревнивою, злобною, жадною, лживою, вероломной. Бог не устраивает наших земных дел, не принуждает ни к чему; человеку дан разум, чтобы проникать в вечные законы, и предоставлена свобода - подчиняться им добровольно. Наши человеческие отношения устанавливаются счастливо, если мы сами хороши, и счастье дается в меру доброты нашей. Можно ли приписывать Богу устройство романа каждой дамы? Неужели Бог подсказал ей изменить мужу, хотя бы пожилому и нелюбимому? То, что она живет с любовником пока благополучно, уже несколько лет, - ни она ему, ни он ей не изменяет (хотя кто знает тайны людей, уже раз изменивших!), - это не обеспечивает им взаимной верности до гроба. Предположим даже, что эти любовники - по тем или иным причинам - не изменяли друг другу до конца, - все же связь их еще не будет истинным супружеством. Мы часто видим, что какой-нибудь крупный вор, похитив изрядный куш, всю остальную жизнь ведет безмятежно, без всякого видимого наказания свыше. Но благополучный результат воровства нельзя же приписывать тому, что сам Бог благословил его совершить (как именно и думают воры, благодаря Господа за свои успехи). Возмездие когда-нибудь, здесь или в иной жизни непременно настигнет преступника: в этом сущность веры в волю Божию, как закон жизни. И вор, и изменивший супруг иногда могут выиграть в наслаждении или ином расчете, но всегда проигрывают в высшем интересе - нравственной чистоте. Ничто не в силах изгладить из истории душ их гадкого поступка; этот поступок перейдет с ними в вечность, как несмываемое пятно. И кто знает, какими горькими слезами пытается омыть себя в ином мире запятнанная здесь душа?

Жена, полюбившая другого, должна оставаться верною мужу - таково древнее нравственное правило. Любовь не создает супружества и не разрывает его. Если жена полюбила другого любовью дружеской, то тут нет измены мужу: любить святой любовью мы должны всех. Измена начинается лишь тогда, когда к чистой любви примешивается половая страсть. Пока одержимый этой страстью человек борется с нею и не пользуется случаем, чтобы изменить, измены нет. Но если он не вступает в новую связь только по отсутствию взаимности или по другим препятствиям, если он оправдывает вожделение - он изменник, совершенно такой же, как если бы соединение с предметом любви произошло на самом деле. Изменник и человеку, и Богу.

XV

Один из лозунгов лжелиберального движения - свобода брака, сведение его к гражданской сделке, которая может быть нарушена ad libitum, тою или другою стороной.

Развод облегчается этим до того, что всем доступен, и местами разводы стали почти столь же обычны, как и самый брак. В некоторых государствах Германии, в некоторых штатах Северной Америки брак сделался почти срочною сделкой: сходятся на три-четыре года и расходятся, чтобы попытать нового счастья. Такая "свобода" отношений служит предметом самой горячей зависти католических (где нет гражданского брака) и многих православных дам и кавалеров; всюду идет агитация в пользу введения этой "свободы".

Мне кажется, что это очень грустное явление, опасное для самых жизненных интересов общества. Я не стою, конечно, за насильственный брак: насилие всегда зло, но насильственных браков и не бывает, по крайней мере ни гражданский закон, ни церковь никого не принуждают к браку. Если в грубых слоях общества держался (почти исчезнувший теперь) обычай принуждения в деле брака, то церковь всегда считала это беззаконием. Для венчания необходимо добровольное согласие брачующихся, "произволение благое и непринужденное, и крепкая мысль", как гласит чин венчания. Церковь не тянет насильно к аналою, и все могут жить невенчанными, но раз мужчина и женщина обращаются к церкви, она не может уступить ни йоты из своего вечного нравственного закона и может ставить только его в основу брака. Если вы требуете от "общества верующих" признания брака, то это общество должно напомнить вам его нравственные условия - не имущественные, не эстетические, не физиологические, а духовные. Нравственный закон, сознанный обществом, состоит в том, что раз сошедшиеся плотски мужчина и женщина должны быть верными друг другу до смерти. Никаких исключений и послаблений совесть здесь не разрешает; как не вправе церковь понизить требования заповедей - "не убий", "не укради" и пр. и разрешить "немножко", "в виде исключенья" убить или украсть, так и в деле брака. Общество, желающее быть хранителем нравственного закона, не может разрешить измены, хотя бы легонькой, хотя бы "по уважительным причинам". "Но мы не любим друг друга, - заявляют супруги, - душевно мы - чужие. Разрешите нам не именоваться супругами и соединиться с другими, любимыми существами". На это церковь может сказать: "Общество верующих вас не насилует; от вас зависит жить или не жить вместе, но разрешить вам этого церковь не может. Это было бы отрицанием вечной правды, за выражением которой вы когда-то обратились к церкви. Закон был и остался и останется навсегда нерушимым; вы - если у вас нет уважения к закону - можете от него отступить, - вы, но не мы. Разрешая супругам измену, церковь отменяла бы тем самым вечное свое начало, отменяла бы самое себя".

Так, мне кажется, могла бы ответить церковь на бесчисленные вопли мужей и жен, соскучившихся друг с другом и желающих освежить свою половую жизнь. Этим дамам и кавалерам мало изменить: им хочется еще общественной санкции измены, им хочется, чтобы измена была признана делом хорошим, чтобы и сам Бог благословил ее для полного комфорта души. Тут даже совсем неверующие люди, даже презирающие церковь обращаются к ней, не жалеют денег на подкуп лжесвидетелей и устраивают фиктивное прелюбодеяние или ложно берут его на себя, словом, не стыдятся самой гадкой лжи, чтобы удовлетворить требования церкви и вынудить ее дать развод. У нас жалуются на трудность разводов, а я желал бы видеть их совсем невозможными - со стороны церкви.

XVI

"Что ж, по вашему, муж имеет право насильственно удерживать жену? - спросит меня читатель. - Любишь не любишь, а изволь жить со мной?"

Конечно, нет, отвечу я. Насилие и в этом случае, как во всяком, я считаю и грехом, и ошибкой. Пусть будут сняты все юридические принуждения, пусть супруги расходятся и изменяют, если это люди слишком слабые, дурные, - но на это не должно быть дано даже и тени разрешения нравственного. Тогда бы все знали, что есть в жизни хоть одно требование абсолютное, несговорчивое, неизвиняющее, есть некий вечный суд неумолимый, для всех одинаково равный, неизменный. Я считаю, что общество верующих не может принуждать к браку никакими иными средствами, кроме нравственного мнения; поэтому юридическое деление браков на законные и незаконные с ограничением прав супругов и детей, прав по наследованию и пр., юридическое подчинение жены мужу - все это мне кажется заслуживающим отмены. "Незаконные", например, дети, чем они виновны в грехах родителей? Они не должны быть унижены; обида их не нужна обществу и составляет грех. Точно также законные супруги не должны быть принуждаемы жить друг с другом. Ничего нельзя иметь и против полного гражданского равенства невенчанных супругов с венчанными, но нравственного равенства супругов верных и неверных друг другу не может быть допущено. Тут я желал бы со стороны общества верующих в нравственный закон неумолимой строгости, так как, повторяю, не только человеку не дано, но даже и с Божьей властью несовместимо изменить нравственный идеал. А все дело церкви - в бережении этого идеала, в торжественном его провозглашении, в утверждении его среди людей, как некоей неподвижной твердыни, на которой могла бы строиться жизнь человека.

Часто слышишь: "Он должен дать ей развод", "она так великодушна, что дала ему развод". Считается нравственным освободить супруга от его обязанностей. Но мне кажется, тут большая и странная ошибка. В совершенно той же мере, в какой супруги не имеют нравственного права принуждать друг друга к чему-либо, они не могут и освобождать один другого от обязанностей, которые не ими созданы, а предустановлены вечно, на все роды и века, как всякий Божий закон. Муж не смеет разрешить жене измену, как и жена мужу, так как ни земная, ни небесная власть не может разрешать греха. Муж, конечно, должен помиловать неверную жену, пожалеть ее, простить, но только простить: оправдать же ее он не может. Простить - это значит привести себя в такое состояние, когда обиды не чувствуешь, не сердишься за нее, а по-прежнему любишь человека (и даже больше любишь, жалея его грех). Простить не только должно, но и нужно, т.е. это вовсе не трудно для доброго человека. Но как можно оправдать дурной поступок, разрешить его, если у вас есть совесть? Ничто в мире не может сделать правым - неправое, и в этом-то и заключается абсолютное значение всякого поступка, хорошего и дурного. Это самая первоначальная из основных аксиом: всякая вещь есть то, что она есть и не может быть одновременно иной. Грех прощенный все же есть грех и ничто не может сделать его как бы добродетелью.

Супруг изменяет супругу - нигилисты, как и большинство псевдохристиан, считали это вздором, нарушением частной сделки. Но в этой измене затронуто и третье лицо - Бог, необходимый член всех наших союзов и отношений. Брак, как и всякая иная связь, есть в то же время и соединение с Богом (если союз свят) или разрыв с ним. Измена человека человеку есть в то же время измена Богу. И напрасно думают, что Бог - "долготерпеливый и многомилостивый" - равнодушно относится к отступничеству от Него. Высочайший закон жизни не карает и не казнит никаким иным способом, кроме того, который заключается в самом грехе: вы отступили от закона и сразу очутились в условиях внезаконных, внежизненных и потому мучительных, а иногда и гибельных. Если вы, стоя на вершине башни, вздумаете пренебречь законом тяготения и броситесь в пространство, то в самом этом поступке будет и наказание ваше. Закон жизни, благодетельный, жизнетворный, тотчас обращается в смертный приговор, раз вы не подчинились ему. Он-то, закон, исполнится: "скорее небо и земля прейдут, нежели нарушена будет йота из закона". Воля Божия исполняется ненарушимо, хотим мы этого или нет, и если хотим, то мы живы, если нет - мы страдаем и умираем. Изменивший человек напрасно думает, что он избегнет кары: в том или ином виде она его настигнет. Мы видим, что в брачных отношениях всего счастливее супружества целомудренные, не связанные похотью (напр. хорошие влюбленные до венца или хорошие старики, на склоне дней). Менее счастливы супруги верные друг другу, но живущие только плотским союзом: ссоры между ними неизбежны. Но все же, раз зло физических вожделений ограничено до минимума, до границ одной пары людей, оно еще выносимо и представляет даже предмет зависти для других семей. Несравненно несчастнее браки нецеломудренные и нечестные, где жена изменяет мужу или он ей, или оба вместе. Такое супружество ужасно, оно - сплошная драма, часто безмолвная, с проглатываемыми слезами, с невидимыми терзаньями... но тем она ужаснее.

XVII

Но что делать, если одна или обе стороны ошиблись в выборе и брак вышел неудачным? Неужели оставаться весь век прикованными друг к другу, ненавидящими, презирающими один другого? Не разумнее ли попытаться снова выбрать, с большим тщанием, с меньшим риском ошибки? "Семь раз примерь и один отрежь", - говорит мудрая пословица...

Я согласился бы с этою мудрой пословицей, если бы не видел, что на основании ее большинство "примеривают" к себе возлюбленных слишком заботливо - и даже больше, чем по семи раз... Иные весь век занимаются этой примеркой под предлогом, что их возвышенная душа не может, видите ли, найти совершенного, вполне достойного их человека. До седых волос, до фальшивых зубов примеривают... Но я не знаю, зачем таким дамам и кавалерам прибегать к софизмам, зачем оправдываться? Вы скажете: но если одна сторона опротивела другой, неужели она имеет право требовать продолжения плотской связи? Не превратится ли такая связь в нечто крайне безнравственное и гадкое? Не явится ли подобный брак худшим из возможных рабств, не будет ли он ложью и перед Богом, и перед людьми?

На эти вопросы я отвечаю: да, да, подобный брак будет развратом, рабством, ложью, и требовать продолжения плотской связи не может нелюбимая сторона. Я замечу только, что требовать соблюдения этой связи не может даже и любимая сторона. В самом счастливом браке, при взаимном влечении, связь ни для одной стороны необязательна; напротив: даже в таком браке соединение плотское есть некоторый грех, простимый лишь в меру его невольности. Но если каждый из супругов имеет нравственное право отказаться от продолжения плотского союза, то это не значит, что тем самым она дает или получает право на новую плотскую связь. Брак есть взаимный и вечный долг сотрудничества с обоюдной порукой, и отказаться от него честные люди могут только при безусловной невозможности выполнить его когда-нибудь. Неуплата одного долга не дает человеку права заключать другой. Доказанное банкротство в одном случае, наоборот, лишает всякого кредита и в будущем. Я думаю, что если супруги сходились без отвращения, то и в дальнейшей жизни не может возникнуть идиосинкразии, того неодолимого физического отвращения, при котором брак был бы невозможен. Если отвращение является, то как гипноз очень дурной совести. Дурной муж искусственно старается уверить себя, что жена его состарилась, сделалась безобразной, и добивается того, что, наконец, и действительно она ему делается противной. А если вступать в брак честно - по искренней симпатии, - честно оберегать его, воспитывая взаимную любовь, то отвращенье никогда не явится. И ничто так не способствует охлаждению физическому, как мысль, что можно переменить человека; в любовных связях вне брака люди охладевают друг к другу гораздо быстрее, чем в браке, а если брак нерасторжим не только по закону, но и по обычаю, как в религиозных общинах, то о физическом отвращении между супругами и вовсе не слышно. Все дело в окружающем соблазне и внутренней способности сопротивления ему. Опасность физического охлаждения в самом счастливом браке не только возможна, но и неизбежна, но следует, готовясь к ней, охранять свою любовь духовную с величайшим тщанием, избегая соблазна, а не ища их. Если же влюблены души, то и тела охотно мирятся с отсутствием страсти; некоторое физическое равнодушие для людей нравственных не тягость, а облегчение.

Что же делать, если брак вышел неудачным? Да что же делать, - нужно, я думаю, посмотреть, отчего он неудачен и устранить причины раздора. "Но я его не люблю, он мне противен!" - восклицает жена. "Не любить человека грех, - отвечу я. - Постарайтесь усовестить себя, взглянуть на нелюбимого мужа как на человека, как на существо такое же, как и все, слабое, несовершенное, но нуждающееся в любви, и как все достойное любви". "Я люблю другого, я стремлюсь к нему всем существом моим, только с ним я могу быть счастлива". На это можно заметить: если вы любите другого любовью страстной, то она преходяща и на ней нельзя основывать брака, если же любите его любовью чистой, как брата, то это не мешает вам оставаться при муже. Именно потому, что вы мужа не любите, ваш нравственный долг остаться при нем до тех пор, пока не будет восстановлена любовь. Вашею жизненною задачей должно сделаться примирение с человеком, который стал противен вам. "Заставить себя любить противного человека нельзя. Насильно мил не будешь. Любовь от человека не зависит". Да, дурная любовь - плотская - от него не зависит, но она и не нужна для брака. Нужна любовь дружеская, святая, и сознание долга. Святая любовь упраздняет грешную, и она в меру усилий зависит от человека. Не для телесного наслаждения вы заключали союз супружеский, и если оно исчезло, союзу еще нет основания рушиться. Если же вы вступали в союз для наслаждения, то проституировали оба, и брак ваш опоганен в его корне; нужно возвратиться к тем условиям, которые делают брак чистым. А чист брак бывает лишь тогда, когда жена, по слову Божию, есть помощник мужу во всем, что составляет жизнь их. Помогать нельзя в наслаждении; помогать можно только в страдании, при недостатке сил ближнего. Как в трогательной молитве Товия, когда в первый раз он остался с молодой женой, в которую был влюблен демон: "И ныне, Господи, я беру сию сестру мою не для удовлетворения похоти, но поистине как жену: благоволи же помиловать меня и дай мне состариться с нею!" И она сказала с ним: Аминь". Вот если бы все браки заключались при таком чистом взгляде на брак, не было бы, я думаю, "неудачных" союзов, настолько неудачных чтобы захотелось повторить опыт. И муж, и жена, глядя друг на друга не как на предмет наслаждения, а как на помощника в жизни, были бы легко удовлетворены, так как в качестве помощников все люди - если захотят - бывают удовлетворительными, тогда как давать наслаждение или давать выгоду не зависит от воли человека и обусловлено случайностью крайне шаткой. Способность давать наслаждение дается половою страстью - чувством, крайне обманчивым, мимолетным, почему и браки, основанные на этой страсти, рвутся как платье, сшитое гнилыми нитками. Способность же быть хорошим помощником в жизненном пути дается сердечной дружбой, уважением, согласием миросозерцании, вкусов. И браки, основанные на такой любви, единственно прочные; они одни не ведут к изменам, так как истинная дружба постоянна; на нее не действует ни потеря красоты и молодости (как в половой любви), ни потеря здоровья, ни разлука, ни новое "увлечение". Если бы брак ваш, отвечу я на предложенный выше вопрос, был основан на святом чувстве, то оно не обмануло бы вас и не было бы никакой измены, никакой неудачи, никаких загадок: "что делать, если" и пр. Половая страсть, как и расчет - одинаково mesalliance души, союз неестественный и потому неизбежно несчастный.

Но что же делать, однако, если люди все-таки впали в ошибку, по недостатку ли нравственности или... "Всегда по этому последнему недостатку", - прерву я. Только по недостатку совести подобные ошибки возможны. И раз у людей не достает этого "Духа Святого", никакие решения невозможны. Если от недостатка совести у вас первый брак вышел дурным, то будьте уверены, что то же самое повторится и при следующих связях. Во все свои "пробы" вы внесете ту же свою бессовестность, ту же способность идти на компромисс, тот же злой и вздорный характер и пр. "Не я виновата в нашем неудачном браке; муж виноват. Он меня не понимает, мучит" и пр. и пр. Вот именно то, что вам кажется, что не вы виноваты, доказывает более всего, что виноваты именно вы, - целиком или в значительной мере. Правые люди (справедливые) склонны всегда винить себя, и всегда найдут достаточно для этого оснований.

Конечно, брак немыслим при физическом отвращении супругов: при нем немыслима даже проституция. Но это не значит, что брак должен быть основан и на физической любви. Предлогом для брака не может быть ни половая любовь, ни даже любовь братская. Половая любовь слишком непрочна: она длится не долее двух-трех лет, а чаще и того менее, на нее влияет здоровье, возраст, появление соперников и т.п. Брать основою брака столь зыбкую почву все равно что строить здание на песке. И какой же это нравственный союз, раз основа симпатии - физиологическая? Стоило Абеляру потерпеть увечье - и он охладел к Элоизе. А сколько Абеляров охладевает даже без этой, даже без всякой причины к своим женам и те к ним!

Не может быть поводом к браку и дружеская любовь; любить такою любовью можно многих, если не всех. Нельзя же на основании этого вступать в брак со многими. Дружеская любовь необходима для хорошего брака, но не как повод, а как одно из коренных условий - вроде того, как для брака необходимо иметь и рассудок, и некоторое физическое здоровье. Без них нельзя, но поводом к браку они служить не могут; точно так же и дружба. Поводом и основою брака может служить только цель, указанная при творении: необходимость человеку иметь помощника, помощника не только в жизненном труде, но и в нравственном подвиге, для которого человек посылается в мир, и для деторождения, необходимого для совершенствования тех душ, которые еще слишком далеки от идеала. И если встречаются мужчина и женщина, которые из всех пригоднее для помощи друг другу, - это есть и повод, и основа брака, а вовсе не любовь.

XVIII

Закон ненарушимой супружеской верности, конечно, труден для людей безнравственных. Он может показаться им даже губительным законом, отравляющим всю радость жизни. Для человека с издерганными нервами, с раздраженной похотью, целомудрие столь же тяжело, как для запойного пьяницы - воздержанность от водки. Чахоточная грудь не выносит свежего воздуха, больные глаза не выносят света. Но до сих пор еще никто не признавал свет и чистый воздух ошибкою природы, тогда как супружескую чистоту многие считают заблуждением. Нравственный закон дан не для больной совести, а для здоровой, и для той он не труден; здоровый дух не только не губится этим законом, но извлекает именно из него силу жизни, как здоровая грудь из чистого воздуха. Для людей нормальных супружеская верность есть не только не трудное, но естественное состояние, самое приятное и полезное. Потому-то это и закон, что он указывает наилучшее состояние, от которого отступая вы впадаете в болезнь. "Прекрасно, - решит иной читатель, - если я человек порочный, то значит, для меня нужен другой закон. Если мои больные глаза режет свет, то не должен ли я заслониться от света? Если изменять жене - моя потребность, то не должен ли я удовлетворить ее? Ведь иначе я буду страдать, как пьяница без водки. Пусть для здоровых, нравственных людей пригоден один закон, - позвольте нам, больным и безнравственным, иметь другой!

На это я замечу, что если вы хотите оставаться больными и безнравственными, то, конечно, для вас нужны иные условия: не греша, нельзя быть грешником. Вопрос в том только, хорошо ли, имея больные глаза - не лечить их, или будучи пьяницей - не вытрезвиться?

К болезни и пороку человек иногда так привыкает, что эти состояния делаются для него второю природой: несчастному трудно отстать от того, что составляет его радость. Дошедшие до такого перерождения почти безнадежны. Не верьте пьянице, когда он раскаивается в пьянстве, не верьте развратнику, который бранит этот порок. Оба неискренни; в глубине сердца оба любят эти свои язвы и стараются растравить их. У них уже нет воли, чтобы захотеть здорового, чистого счастья. Им хочется поганого. Они почти безнадежны, но именно потому-то им и нужно собирать в себе все остатки духа, чтобы стряхнуть с себя этот кошмар и хоть медленно придти в себя. Если они не сделают этого спасительного усилия, они погибнут - нравственно, если не физически; по наклонной плоскости греха они дойдут до его пределов. Но спасительное усилие доступно не всем: для этого нужно все-таки сознавать себя больным, порочным. Всякий возврат начинается в сознании, и только тут, где человек свободен, он может начать эту необходимую борьбу. Ни в какой иной области, кроме сознания, в таинственном первоисточнике наших действий. Но как бы чувствуя, что именно в сознании возможен поворот к лучшему, дамы и кавалеры, стоящие за свободу брака, стараются всячески затемнить свое сознание, смутить его теориями и софизмами, направить подальше от совести. Оба пола - особенно в лице своих литературных представителей - беллетристов и беллетристок, поэтов и поэтесс - ухищряются измену выставить как право, прелюбодеяние как любовь, половую страсть как самый разум жизни. Поразительна горячность, с которою нечистая совесть хочет оправдать себя, когда не чувствует сил отказаться от грязи.

Нравственное требование нерасторжимости брака непонятно тем людям, которые не знают пределов нравственности вообще. Большинство людей признают лишь один предел - верхний, так называемый идеал, который, по ложному современному учению, будто бы недостижим и достигать который поэтому необязательно. Поэтому верхний предел нравственной жизни реально не существует для людей. О том же, что кроме верхнего предела поведения есть еще и нижний, большинство даже не догадывается. Допускают, что по слабости своей человек может творить любую мерзость и нет разницы между большим и малым грехом. Но нравственное сознание устанавливает предел для падения человека, ниже чего он спускаться не должен - если не желает гибели своей. Кроме идеала, достижимого лишь при крайнем напряжении духа, существует заповедь, соблюдать которую доступно даже малым силам, если не рассеивать их в распутстве. Для каждого порядка отношений человека - к Богу, людям и себе - установлены заповеди; в отношении супружества такою заповедью служит верность брачная. Падать ниже этой ступени не только опасно (опасность начинается уже в нарушении целомудрия), но прямо гибельно, что и доказывается тысячью примеров.

XIX

В правильно устроенном, нравственном обществе люди должны вырастать в сознании, что брак нерасторжим, что это не шутка, не "инцидент" в жизни мужчины и женщины, а великое таинство, как бы второе рождение в мире, начало новой жизни. На брак должны глядеть с трепетом, как на священный и роковой союз, из которого нет выхода и к которому приступать нужно не с легким сердцем, а в сосредоточении духа своего, приняв великое решение, как бы заклятье. До брака человек ответственен только за себя; вступая в брак, он возлагает на себя царственный венец забот за жену и детей и внуков, за нравственную судьбу всего рода. Вступая в брак плотский, человек падает с своей духовной высоты, как бы теряет "ангельский чин", состояние невинной свободы и чистоты. До этого ничем не связанный телесно, кроме самого себя, вступающий в брак погрязает в чужой плоти и начинает какую-то новую животную жизнь рядом со своею. Великое испытание - и нужна большая сила, чтобы выдержать его. Раз человек оказывается не в силах удержаться от этого падения, он должен найти в себе силы остановиться на пределе греха невольного, и неразрывный супружеский союз именно представляет такой предел. Ниже этой ступени начинается вольный грех, нарушение закона жизни, разврат. Человек, один лишь раз изменивший человеку, изменит и второй, и третий раз, как справедливо говорит Ларошфуко: "On peut trouver des femmes qui n'ont jamais eu de galanterie; mais il est rare d'en trouver qui n'en aient jamais eu qu'une" ("На свете немало таких женщин, у которых в жизни не было ни одной любовной связи, но очень мало таких, у которых была бы только одна" ("Максимы").).

Мы видим счастливые браки только в том случае, когда перед ними не было измены. "Бери жену не богатую, бери непочатую", - говорит народная мудрость. Ни с мужчиной, изменившим своей жене, ни с женщиной, изменившей мужу, невозможны новые прочные союзы; новый -брак всегда оказывается повторением старого. Оттого браки на "разведенных" столь неудачны; изменив одному мужчине, женщина изменяет всем мужчинам - дело только в очереди, в подходящих условиях, в удобстве измены. Явятся благоприятные условия, и будьте уверены, что женщина вам изменит, как бы ни любила вас, как бы ни клялась в верности. Что такое клятва в устах человека, сердце которого уже однажды доказало свою лживость? То же и мужчина; обманувший одну, он непременно обманет многих, и если не обманет, то не по своей добродетели, а вследствие каких-нибудь препятствий. В том и состоит проклятие всякого греха, что, раз допущенный, он неистребим и живет в душе как семя, ждущее благоприятных условий для своего роста. Раз согрешил - и ничем не вычеркнешь доказательства, что способен согрешить: открывается вечная опасность и необходимость Вечной борьбы с нею. Поэтому именно и важно, в высочайшей степени важно, чтобы предупрежден был первый грех, первая измена, и в супружестве поэтому-то и необходим абсолютный закон верности. Этот закон оберегает лучшую часть супругов - еще верных друг другу: подобно тяготению в физическом законе, он сплачивает, привязывает друг к другу тех, которые, по слабости души, недостаточно связаны святой любовью. Нерасторжимый брак представляет как бы искусственные плотины для удержания растекающейся драгоценной влаги, для сосредоточения жизни супругов по определенному направлению их семейного долга. Это союз дисциплинирующий, воспитывающий, скрепляющий основы общества. Естественное следствие супружества - дети, но для них естественная колыбель - нерасторжимый родительский союз. Бесконечно жалка участь детей покинутых, а свобода брака немыслима без измены детям, без отречения от них отца или матери.

XX

В трогательных молитвах церкви, благословляющей жениха и невесту, особенно часто испрашивается "единомыслие душ и телес", "единомудрие", "нескверное ложе", "непорочное сожительство", "сочетание нерастерзаемое", "любовь совершенная, мирная и помощь", "целомудрие", "святое соединение", "обручение в вере, истине и любви" и пр. и пр. Присутствуя при этом торжественном, полном строгой поэзии обряде, ясно видишь, насколько древнее "общество верующих" глубже и серьезнее относилось к тайне жизни, насколько чище ставились тогда цели ее. Признавая, что брак должен быть нерасторжим, по слову Божию, церковь допускает второй брак лишь как великую крайность и о второбрачных молится как о людях падших, которые не в силах были удержаться от падения. "...Ведый немощное человеческого естества, создателю и содетелю: иже Рааву блудницу простивый и мытарево покаяние приемый, не помяни грехов наших неведения от юности. Аще бо беззакония назриши Господи, Господи, кто постоит Тебе или кая плоть оправдатися пред тобою... Дай им (брачующимся) мытарево обращение, блудницы слезы, разбойниче исповедание, да покаянием от всего сердца своего, в единомыслии и мире заповеди Твои делающе, сподобятся и небесного Твоего царствия". В следующей молитве еще выразительнее объясняется взгляд церкви на второй брак. "...Очисти беззакония рабов Твоих: зане зноя и тяготы дневныя и плотскаго ражжения не могуще понести во второе брака общение сходятся, яко же... апостолом Павлом рекий нас смиренных: лучше есть о Господе посягати, нежели разжизатися... помилуй, прости, очисти, ослаби, остави долги наша... Токмо Ты еси плоть носяй безгрешно и вечное нам даровавый безстрастие".

В то время как первобрачные, не нарушившие долга верности, вызывают в молитвах воспоминание о библейских супругах - Аврааме и Сарре, Исааке и Ревекке, Иоакиме и Анне и пр., - второбрачные напоминают церкви блудницу Раав, мытаря и разбойника, спасшихся, правда, но лишь чрез слезное раскаяние. Дальнейших же нарушений супружеского союза церковь не признает вовсе, т.е. отказывается даже молиться за такой грех, не надеясь вымолить Божеского снисхождения.

Нерасторжимость христианского брака кажется многим излишнею строгостью, но эта строгость объясняется лишь более глубоким пониманием истинного закона брака. Все языческие виды брака, от гетеризма до полиандрии и полигинии, суть крайне грубые, отдаленные, неверные догадки об этом законе, это как бы окружности, начерченные шаткою рукой ребенка. Только христианство дало своего рода математически точное изображение этого закона, обведя его как бы циркулем. Только в христианской нравственности есть идея центра, дающая возможность определить точную сферу всех жизненных вопросов, в том числе и супружеского.

Современное учение о свободе брака, я уверен, будет когда-нибудь отброшено, как очень скудное, очень грубое. Поймут же когда-нибудь, как мало благородства в измене, как мало поэзии и святой радости в многобрачии. Людям порочным нерасторжимый брак кажется смертельно скучным, они стремятся менять связи, увлекаться - до самой старости. Это будто бы дает "содержание жизни", обогащает ее. Но это очень грустная ошибка. Жизнь бывает прожита, и после многих увлечений не оказывается ни одной дружбы, ни одной горячей, родственной привязанности. Одиночество - обыкновенный удел изменников; презрение обманутых - единственная память о них. Как мот, проживший свое состояние, видит себя нищим под старость, так человек неверный с унынием вспоминает, как много разбросал он чувства на людях, которых нет вблизи, которые не могут вспомнить с ним прошлые годы, годы общей жизни. Какая бедная, прозаическая история - история какого-нибудь селадона. Она вся из завязок и развязок, между которыми нет ничего самого важного - жизни. Жизни некогда сложиться, когда одна "любовь" сменяет другую, одни впечатления вытесняются другими, одно лицо - рядом других. Роман такого селадона похож не на жилой дом с его семейною историей, а на прохожий двор, где много людей и нет между ними никакой связи. Только неразрывный брак, заключенный между чистыми людьми, дает ценное содержание жизни. Только долгое сожительство сплачивает души супругов в нечто одно, углубляет взаимные впечатления, дает возможность накапливаться воспоминаниям, делает из жизни поэму. Поэзия жизни, невозможна без некоторой дали, без то теряющихся, то вновь возникающих в памяти силуэтов, без накопления многих событий, многих радостей и многой скорби. Надо долгое время, чтобы составилось "прошлое", и только у тех супругов, у которых в молодости было одно будущее, в старости является одно прошлое. Постоянное присутствие в нашей жизни того же самого неизменного, верного друга и его участие в лучших мгновеньях делают его фигуру не только родною, но почти божественной. Верные, любящие друг друга супруги глядят один на другого с тем же религиозным чувством, с каким ребенок - на любящую мать, смотрят как на земное Провидение свое, как на существо, посланное свыше. В то время, как рассеявший свое сердце селадон под старость похож на одинокий, засохший ствол, верная супружеская чета обрастает, как кипучие жизнью праотцы-деревья, целыми поколениями родных существ, детей, внуков, правнуков, с которыми поддерживается союз общей радостной жизни. Если ранняя смерть и разорвет этот благословенный союз, память об исполненном долге, о непоколебимой верности украсит даже минуты смерти, тогда как умирающий изменник тяжело вздохнет о своей низости: тяжело уходить в вечность нечистым.

XXI

Чистота (тела и духа) - вот единственная тайна счастья в супружестве, как во всех иных состояниях человека. Совершенно напрасно рассуждать о прочности или непрочности брака, о его легкости или тяжести и т.п. Следует рассуждать не о состояниях человека, а о нем самом. Если оба супруга вполне безупречны, то и брак будет таким же. При обратном условии и результат будет обратный. И раз самый счастливый брак перестает давать счастье - верный признак, что один из супругов или оба нравственно понизились. Единственное спасение - вовремя заметить это падение и постараться исправиться. Если это удастся, то брак снова делается счастливым, если же нет, то он рушится, как рушится все прекрасное, не сумевшее отстоять своей первобытной свежести. Здесь мы снова подходим к основному нравственному закону: соблюдите совершенство свое - остальное все приложится вам. Истинно хорошие люди не могут вступать в иные отношения, как только истинно хорошие, а такие отношения ничего не дают, кроме радости. Жизнь же, сложенная из болезней и уродств, непременно будет несчастна. Если вы заключаете союз двух жизней для образования одной, для продолжения жизни в вечности, то и смотрите же на этот союз, как на святыню, и оберегайте же его с благоговением религиозным. Оберегайте спутника вашего как себя - и брак будет тем, чем он должен быть, - полнотою жизни.

Часть I

Конец


Оглавление       Начало страницы


          ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU