6 декабря - 80 лет со дня рождения русского поэта Николая Константиновича Старшинова (+6 февраля 1998 г.)
Николай Константинович Старшинов и в жизни и в поэзии был тем самым ротным запевалой, голос которого, может быть, и не самый громкий и звучный, но мелодию, определяющую и песню, и само время, всегда вытягивающий.
А у меня ни голоса, ни слуха
И нет, и не бывало никогда.
Но я упрямо собираюсь с духом,
Пою... А голос слаб мой, вот беда!
Но тишина за мною раскололась
От хриплых баритонов и басов.
О, как могуч и как красив мой голос,
Помноженный на сотню голосов!
И пусть ещё не скоро до привала,
Но легче нам шагается в строю...
Я был когда-то ротным запевалой,
Да и теперь я изредка пою.
Напрасно Николай Старшинов умаляет свои способности к пению. Во-первых, те, кто его хоть раз слышал, с этим не согласятся, а во-вторых, ротный старшина тоже не дурак, и неумеху никогда в жизни не поставит ротным запевалой - так и поход сорвать можно.
Но в этом тоже - весь Николай Старшинов, он никогда не лез в первые ряды. Я много лет вместе с ним проработал в приёмной комиссии Союза писателей; ездили вместе на литературные мероприятия, бывал у него в альманахе "Поэзия", и всегда он с восторгом говорил о стихах других поэтов, друзей-фронтовиков, о поэзии Юлии Друниной, о молодых своих соратниках, которых щедро привечал в молодогвардейском альманахе, которых приводил в Союз писателей. О том же Николае Дмитриеве, Геннадии Красникове, Владимире Урусове. О себе он помалкивал. Хотя влияние в поэзии имел громадное. И везде его голос оказывался "помноженным на сотню голосов".
Впрочем, это и на самом деле особенность той соборной эпохи, всё своеобразие которой мы начинаем понимать лишь сейчас. Может быть, и не было у нас после Великой Отечественной войны своего великого романа "Война и мир", но вместе прочтённая военная проза Юрия Бондарева, Константина Воробьёва, Виктора Астафьева, Василя Быкова, Дмитрия Гусарова, Виктора Курочкина оказывает не меньшее художественное воздействие на читателя. Так и в нашей фронтовой поэзии, может, и нет "Полтавы" Пушкина и "Бородино" Лермонтова, но в целом фронтовая лирика несомненно имеет мировое значение. Я был рад, когда такое же высокое понимание нашей русской фронтовой поэзии нашёл и у более молодых поэтов. К примеру, признаётся поэтесса Елена Сойни: "Сердце моё принадлежит поэтам Великой Отечественной войны. Это по-настоящему были строки с болью и кровью пополам. Тогда, наверное, достигалось полное слияние читателя с поэтом. Подобной поэзии у нас в России не было. И в других странах тоже. Может быть, её можно сравнить с поэзией скальдов - певцов, которые пели на кораблях воинов, призывая их к подвигам и погибая вместе с ними. Мы не только победили в борьбе с фашизмом, но и создали великую военную поэзию, которой нет равной в мировой цивилизации... Это просто иной порядок, чем Серебряный век, другое измерение времени... Это и великая поэма Александра Твардовского, и "Его зарыли в шар земной" Сергея Орлова, и песни Алексея Фатьянова, Николая Букина, Михаила Исаковского, и лучшие стихи Бориса Слуцкого, Сергея Наровчатова, Михаила Луконина, Юлии Друниной, Николая Старшинова, Михаила Дудина, одного из моих учителей, Александра Межирова... У иных лишь строчку выделю, зато такую, равной которой нет в мировой поэзии. Она вся хороша - целиком. Её и воспринимать надо так - целиком".
Впрочем, и сами поэты ценили своё фронтовое братство. Тот же Николай Старшинов писал: "Вот я получил в числе других фронтовиков ко Дню Победы поздравление от Ельцина, где он несколько раз пишет: "Простите нас, что мы не можем создать вам хорошие условия", и потом идут слова о том, что, мол, ни наша литература, ни наше искусство не отразили всех тех трудностей, которые были на войне... Это несправедливо и даже оскорбительно... Взять антологию военной поэзии. Там прекрасные стихи - и Наровчатова, и Дудина, и Межирова и многих, многих других..."
Себя всегда считал Николай Константинович - одним из них, "гвардии рядовым", самое высшее - "ротным запевалой".
И вот в свои семнадцать лет
встал в солдатский строй...
У всех шинелей серый цвет.
У всех - один покрой.
И я иду. И я пою.
И пулемёт несу,
И чувствую себя в строю.
Как дерево в лесу.
Домой. Художник М.Ю. Кугач |
Может быть, в иных, мирных условиях эта излишняя соборность и повредила бы поэту, как правило, обречённому на одиночество. Фронтовое поколение не могло позволить себе такой роскоши. Да и присвоить себе народную Победу ни один из них был не в состоянии.
Николай Старшинов ещё до фронта сполна ощутил понятие братства. Он рос в большой и дружной семье. Был восьмым ребёнком. И какова же была установка в стране на всеобщее знание, на культуру, что, как пишет поэт в своей "Автобиографии": "В нашем старом доме было много хороших старинных книг, хотя ни отец, окончивший лишь три класса, ни мать, с трудом умевшая написать короткое письмо, их почти не читали". Вот за них и осваивал русскую и мировую классику в свои 13-14 лет увлёкшийся чтением Коля Старшинов. Сначала жадно читал, затем сам стал писать, посещал популярные в тридцатые годы литературные студии. На фронт попал он после девятого класса, сначала в пехотное училище, затем, в 1943 году, на передовую. Был тяжело ранен, долгое время провалялся в госпиталях. В 1944 году был демобилизован.
И первым делом - в Литературный институт, куда вскоре поступила и его будущая жена Юлия Друнина. Впрочем, почти весь курс был у них - "серошинельный", другой одежды и не было. У каждого из поэтов фронтового поколения было своё коронное: "Перед атакой" Семёна Гудзенко, "Сороковые" Давида Самойлова, "Я убит подо Ржевом" Александра Твардовского, "Я только раз видала рукопашный" Юлии Друниной, "Мы под Колпином скопом стоим" Александра Межирова, "Ракет зелёные огни" Николая Старшинова... Это была настоящая поэзия. И никакого дешёвого пафоса, никакой театральщины.
Ракет зелёные огни
По бледным лицам полоснули.
Пониже голову пригни
И, как шальной, не лезь под пули.
Когда, нарушив забытьё,
Орудия заголосили.
Никто не крикнул: "За Россию!.."
А шли и гибли за неё.
С этими стихами, написанными в 1944 году, Николай Старшинов и пришёл сразу в Литературный институт и в большую русскую литературу. Фронтовая тема оказалась для него основной в поэзии. И это не была какая-то обязаловка, скорее наоборот. Требовали стихи о великом преобразовании страны, требовали петь гимны новой России. Певцов находилось немало, и талантливых, и "уткоречивых". Но поэт в серой шинелишке затрёпанной, искренне радуясь переменам, всё же никак не мог забыть свою великую ответственность за всех погибших, за всех недоживших до Победы. Он пусть тихо, но упрямо утверждал своё:
Солдаты мы.
И это наша слава,
Погибших и вернувшихся назад.
Мы сами рассказать должны по праву
О нашем поколении солдат.
О том, что было, - откровенно, честно...
А вот один литературный туз
Твердит, что совершенно неуместно
В стихах моих проскальзывает грусть.
Думаю, поколению солдат, этому великому фронтовому братству, и можно верить с большим правом, нежели нынешним очернителям Победы, никогда в жизни не нюхавшим боевого пороху. Это его старшиновское поколение вынуждено было отбивать "тысячи тысяч атак": первые атаки отбивались в годы войны, последние уже в наши перестроечные дни. Не случайно про годы перестройки Николай Старшинов сказал в своём последнем интервью Геннадию Красникову: "В этом времени мне неуютно... Идёшь по улицам -вывески. Вывески на иностранных языках. Как писал Есенин: "В своей стране я словно иностранец..." Потом шпыняют нашу страну, давят на нас... Да что мы, нищие - стоять с протянутой рукой? Такого никогда не было. И есть в этом непонимание нашими политиками души и характера народа, в которых ведь не только долготерпение таится, но и обострённое чувство собственного достоинства". Как и для Юлии Друниной, для поэта тоже была "точка отсчёта - солдатская дружба". Да и гибель Друниной он считал не вспышкой отчаяния, а решительным протестом несломленного солдата. Ещё одной её "рукопашной". После трагической гибели её он написал книгу, посвящённую поэтессе - "Планета "Юлия Друнина".
Кроме военной темы нарастает с годами в его творчестве ещё одна постоянная и важная тема - тема неудачной любви. Вот эти две темы и оставались у Старшинова ведущими до конца жизни. Он вспоминает и
"Друзей сорок третьего года,
Родных на веки веков".
Он вспоминает и несчастную любовь, "...которая горчит...".
Старшинов стал по существу наставником целого поколения поэтической молодёжи. Спасала от пессимизма любовь к природе, спасала русская деревня, откровенное чувство радости жизни.
Николай Константинович Старшинов родился 6 декабря 1924 года в Москве, но и часть детства, и всё свободное время в своей взрослой жизни проводил в деревне. Он увлёкся и русской песней, собиранием частушек, по-настоящему влюбился в народную речь, в народный поэтический язык - метафорический и образный. Песенное народное творчество повлияло и на его поэзию.
Чем больше поэт узнаёт Россию, тем больше ценит её сокровенный лад, её богатый язык, её прошлое, детали старого крестьянского быта. Насколько знал Николая Константиновича, никак его нельзя было назвать ортодоксом. Весёлый, остроумный, любящий новизну и в поэзии, и в науке, и в технике, не признавал он только одного - зачем же при этом сознательно уничтожать всё прошлое? В Японии же не меняют многие добрые традиции, а более современной страны в мире нет. Лишь Россия тотально уничтожает своё прошлое, надеясь, что это поможет осилить будущее. Об этом Николай Старшинов написал одно из своих программных стихотворений.
Она меняется с годами
В своей державной высоте.
И мы гордимся всё упрямей:
"И Русь не та, и мы не те!"
Но как бы это к неким срокам,
Достигнув новой высоты,
Не исказить нам ненароком
Её прекрасные черты.
Россия-мать,
Святой и зримый
Да будет жребий твой велик!
Но сохрани неповторимый
Свой материнский светлый лик.
Прожил Николай Константинович Старшинов 74 года, и никогда не отказываясь от твёрдых фронтовых принципов, не признавая разрушителей своей родной державы, всегда ценил добро, утверждал добро и справедливость. Таким он и остался в памяти своих учеников - добрым знаком русской поэзии.