Сталин. За всех нас вы думали в Кремле

 21 декабря - 125 лет со дня рождения И.В. Сталина

Начиная разговор о Сталине, нужно отдавать себе отчёт в том, что ты непременно навлечёшь на себя чей-то гнев. Что бы ты о нём ни сказал, какую бы ни дал оценку его личности и его деятельности, всегда найдётся достаточно много людей, которых это возмутит. Единственным способом избежать негодования было бы говорить о Сталине, как говорят о Навуходоносоре, жившем две с половиной тысячи лет назад и сделавшемся за это время чистой абстракцией, но это невозможно, ибо для большинства наших граждан умерший всего полвека назад вождь представляет собой живую конкретность.

Однако само наше пристрастие к этой персоне делает её обсуждение актуальным и даже необходимым. Ведь всё равно рано или поздно эмоции надо будет заменять трезвым подходом, и лучше это начать делать до того, как историческая правда начнёт забываться и вместо реального Сталина появится Сталин мифический. Пятьдесят лет - срок для этого оптимальный: страсти уже поостыли, а колоссальная фигура, нависавшая надо всем миром, ещё живёт в нашей памяти.

Объективный подход должен заключаться в том, чтобы оценивать Сталина исключительно по историческому результату его правления, полностью отвлекаясь от специфики тех средств, которые он применял для достижения этого результата. Конечно, отвлечься от них психологически трудно, ибо именно средства, к которым он прибегал, больше всего задевают за живое, но постараться сделать это необходимо. Иначе уйдёт время истины, которое через пятьдесят лет кончается. Именно через такой период Толстой дал верное описание Отечественной войны 1812 года, а Фолкнер - гражданской войны в США.

Что такое исторический результат деятельности Сталина? Это разница между той Россией, которая была до его прихода к власти, и той, которую он оставил своим преемникам, уйдя в иной мир. Она получается простым вычитанием из Советского Союза 1953 года, когда вождь умер, Советского Союза 1928 года, когда борьба между ним и Троцким завершилась в его пользу, а устранение Зиновьева, Каменева, Бухарина и Кирова было уже делом техники и нуждалось лишь в каком-то предлоге.

Давайте начнём с вычитаемого. Что представляла собой наша страна в 1928 году?

Это было довольно фантастическое государственное образование, по своему происхождению идеократическое, но всё более переходящее в бюрократическое, поскольку его центральная идея - диктатура пролетариата, готовящего мировую революцию - постепенно приедалась, и пламенная пропаганда этой идеи фанатиками всё более вытеснялась демагогией приспособленцев. Перерожденчество и цинизм, как всегда, начинались с головы, и наиболее ревностными блюстителями чистоты и незапятнанности партийных лозунгов становились карьеристы, обрушивающиеся на всевозможных "уклонистов", чтобы расчистить себе дорогу вверх по служебной лестнице. Соответственно этому, репрессивный аппарат ЧК переориентировался с подавления истинных классовых врагов и всяких "бывших", которых становилось всё меньше, на преследование призраков - "Промпартии", "вредителей", "провокаторов" и т.п. Что же касается материального фундамента молодой республики, то он был очень слабым, народ в своей массе был нищим, полуголодным, раздетым и разутым; всякая тряпка считалась вещью и не выкидывалась. Последствия страшной разрухи, вызванной Гражданской войной, были преодолены лишь в малой степени, да и то главным образом благодаря нэпу, а не организующей деятельности партийных руководителей, делающих ставку на призывы трудиться, а не на механизмы реальной трудовой заинтересованности. В промышленном и оборонном отношении мы были тогда очень отсталой страной.

Что сказать о тогдашнем общественном сознании? Оно не было однородным. Для рыцарей революции, искренне поверивших в нашу великую миссию освобождения трудящихся всего мира, которых о. Сергий Булгаков называл "почти святыми", конец двадцатых был трагедией, периодом глубокого разочарования. С болью в сердце они видели вокруг себя отступничество от подлинного большевизма, предательство революционных идеалов, впадение в мерзкое мещанство. Их приводило в отчаяние, что женщины ставили у своих зеркал портреты не Ленина и Дзержинского, а Дугласа Фербенкса и Монти Бэнкса, а граммофоны играли не "Марсельезу", а "Аргентинское танго". Негодование наступлением мелкобуржуазной стихии лучше всех выразил Маяковский - гениальный поэт, но наивный человек, принявший за чистую монету пафос строительства нового мира и посвятивший свой уникальный дар его пропаганде, что становилось всё более нелепым и в конце концов привело его к гибели. Уже в начале 20-х он чутко уловил тревожащую его тенденцию и написал такие строки:

Утихомирились бури

революционных лон.

Подёрнулась тиной

советская мешанина.

И вылезло

из-за спины РСФСР мурло

мещанина.

Но начавшееся приземление жизненных установок могли заметить только максималисты - на самом деле романтики, т.е. дури, было ещё очень много. Население всё ещё верило, что через тридцать лет человек будет заходить в магазин и брать что ему нужно бесплатно: "каждому по потребностям". И уж конечно, ископаемым экспонатом музея будет замучивший всю Россию клоп (тот же Маяковский отразил это в одноимённой пьесе). На возникающие у кого-то жалобы отвечали: "Это пустяки по сравнению с мировой революцией", а при препирательствах в трамвае говорили: "Таких, как вы, мы в коммунизм не возьмём", и это было весомым аргументом. Левацкие крайности вроде общества "Долой стыд!" (его члены ходили по улицам нагишом) всё ещё держались, хотя начали уже вызывать осуждение толпы. Зато закрытие церквей особенно никого не волновало: верили, что рай построим без Бога, "своей мозолистой рукой". Антирелигиозные убеждения поддерживали блестяще сделанные фильмы-агитки "Чудотворец", "Праздник Святого Иоргена", "Крылья холопа" и другие.

Особо надо сказать об эстетике конца 20-х, которая, как и всегда, нагляднее всего заявляла себя в архитектуре. Это было время конструктивизма, питавшегося идеологией "освобождённого труда". Её образцом являлся клуб им. Русакова в Москве (КС. Мельникова), прозванный "домом-комбайном". Он был воздвигнут в 1928 г. как символ не только нового зодчества, но и новой жизни, однако вместо ожидаемого триумфа идея потерпела полный провал. Москвичи не оценили его смелых форм и восприняли сооружение как уродство. Произошло то, чего не предвидели новаторы - глаз публики стал возвращаться к традиционным русским критериям красоты и затосковал по классицизму. Соответственно начали отвергаться зрителями и формалистические выверты театра Мейерхольда, карикатурно изображённого в "Двенадцати стульях" (1928 г.) в образе театра Колумба.

Суммируя сказанное, можно обрисовать обстановку накануне взятия Сталиным всей полноты власти в свои руки следующим образом. Эксперимент по созданию всероссийской коммуны под водительством рабочего класса, за которым с большой симпатией наблюдали из своего прекрасного далека левые круги Запада, потерпел фиаско. Ожидаемого роста производительности "освобождённого труда" не произошло и поднять народное хозяйство не удалось. Вывешивание на досках почёта портретов ударников оказалось слабым стимулом для напряжения сил, а жёстко контролируемый партией нэп мог заткнуть лишь самые зияющие дыры. В обществе назревало разочарование и разброд, всё чаще ностальгически вспоминали "мирное время" (до 1914 г.). Народ затосковал по стабильности, по традиционному укладу жизни, хотел порядка. Ему надоела "революционная" риторика бесконечных митингов и собраний, а высшие партийные функционеры мечтали образовать новую аристократию, но инстинктом догадывались, что истинная аристократия без монарха существовать не может. Так низы и верхи сошлись в желании получить царя, неважно, под каким названием, который один мог бы своей волей прекратить попытки осуществить неосуществимую утопию кабинетных теоретиков социализма как самой эффективной в производственном отношении формации.

Перепрыгнем через четверть века - срок по историческим меркам ничтожный. И что же мы застаём? Империю. Всесильная вертикаль власти, начинающаяся в Кремле, не оставила и следов политической самодеятельности класса-гегемона. Каждый знает теперь своё место в работающей как часы государственной машине, ощущая себя одним из её винтиков. Координируемое Госпланом народное хозяйство вышло по промышленной продукции на первое место в Европе и на второе в мире. Ещё большее чудо произошло в области науки. Советская математика по новым идеям и прикладным разработкам опередила немецкую и французскую, физика дала таких учёных, которые в дальнейшем получили более десяти Нобелевских премий. Вторыми после американцев они создали атомную бомбу, запустили спутник, т.е. решили проблему её доставки в любое место земного шара первыми. Бряцая этим оружием, империя создала сообщество стран-сателлитов в виде "антиимпериалистического лагеря", занявшего половину планеты. Отдельно надо сказать о том, что высочайшего уровня достигло искусство. Советские композиторы-классики Шостакович, Прокофьев, Хачатурян стали гордостью XX века, необычайный взлёт произошёл в песенном творчестве, высочайших вершин достигли театр и кинематограф. Это заставляет подойти дифференцированно к понятию "тоталитаризм": в сталинские времена этот тип общественного жизнеустроения характеризовался не столько страхом, который всегда парализует творчество, сколько идеей служения, его стимулирующей. Соответственно сформировалось и служилое сословие имперской аристократии - государственные и хозяйственные деятели такого масштаба, которых можно сравнить разве с "екатерининскими орлами". Они являлись опорой императору, которого так и не короновали и именовали "вождём", получая от него щедрые денежные награды, дачи, привилегии и почести.

Итак, всё готово для того, чтобы произвести операцию вычитания. Уменьшаемое и вычитаемое представлены нами совершенно беспристрастно, поэтому и разность будет объективной. Останется только посмотреть, положительна ли она или отрицательна, и мы будем иметь оценку Сталина как исторического деятеля. Так или нет? Думается, даже поставив вопрос в такой упрощённой форме, мы не получим на него единого ответа. Всякий ответит в соответствии с тем, в чём он видит смысл истории и как выстраивает в ней иерархию ценностей. Один скажет: любая республика, даже самая плохая, лучше любой империи, даже самой хорошей. Другой выскажет противоположное убеждение: любая империя лучше любой республики. Тем не менее наша постановка проблемы имела смысл: она поможет читателю разобраться в своём глубинном политическом кредо.

Ну, а каково кредо вразумляемого Церковью христианина? Он, конечно, за империю. В империи - Первом Риме - возникло христианство; в империи - Втором Риме - очищалось от ересей; в империи - Третьем Риме - встретит пришествие антихриста и конец истории. Хочется только, чтобы этот Третий Рим, который ушёл сейчас, как град Китеж, под воду, но обязательно всплывёт, был не половинчатой империей, как у Сталина, не решившегося отказаться от марксизма, а настоящей, христианской.

Содержание номера       Главная страница номера       Начало страницы