Виктор Николаевич Тростников

    Октябрьская революция - величайшее событие XX века. Она уничтожила проклятый царизм и превратила Россию из тюрьмы народов в свободную страну". Это утверждение советских историков сегодня многими оспаривается. Какие же возражения выдвигают против него те, кто с ним не согласен? В основном три: монархия вовсе не была плохим строем, тем более "проклятым"; дореволюционная Россия была для населяющих ее народов не тюрьмой, а отечеством; большевики не дали народу обещанной свободы, а еще сильнее закрутили гайки. Но все это - мелкие детали по сравнению с той нелепостью, которая лежит в приведенной фразе на самой поверхности, и никто ее не замечает. Монархию свергла не октябрьская, а февральская революция, произошедшая на целых восемь месяцев раньше. Именно она, если уж так выражаться, "осуществила вековую мечту угнетенных масс" и сделала Россию самой свободной страной мира (правда, ненадолго). Однако эту революцию редко кто у нас вспоминает, будто её и не было. Да и не только у нас. Спросите негра из Кейптауна или малайца из Сингапура, кто совершил русскую революцию, и они ответят: Ленин. В чем же тут дело?
    Дело в том, что абсолютно верным является главный тезис приведенного высказывания, с которого оно начинается, и ошибки в дальнейшем тексте уже не привлекают внимания. Наша октябрьская революция действительно была величайшим событием двадцатого столетия. Она всколыхнула весь земной шар, расколола его на два лагеря, вдохнула надежду в одних и повергла в ужас других, громом среди ясного неба разбудила жиревший в буржуазном благополучии Запад и каменеющий в тысячелетней покорности о судьбе Востока - одним словом, разворотила муравейник потерявшего смысл своего существования человечества. Кому нужен был февраль - смена одной формы правления на другую в одной, отдельно взятой стране? Какая мелочь! На рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий люди начали чувствовать, что, похваляясь своей растущей властью над материей, они сами все больше подпадают под власть материи, и у них возникла потребность в мечте. И мы, русские, стали тем народом, который сначала выразил эту мечту в словах, а затем попытался воплотить в жизнь.
    Знаю, в этом месте многие читатели запротестуют: позвольте, почему русские - ведь октябрьский переворот устроили инородцы: евреи, латыши, поляки и т.д., а поддерживало их мировое масонство и мировой кагал. Да, такая точка зрения высказывалась много раз, а сегодня стала особенно популярной. Но она ошибочна, что доказывается очень простым аргументом: сам характер той мечты, которая подобно магниту потянула народную массу в стан большевиков, несовместим с духом и ментальностью инородцев и заговорщиков; она никак не могла исходить от них, ибо это была мечта о любви, коренящаяся в той "Новой Заповеди"; которую провозгласил Иисус на Тайной Вечере в следующий момент после того, как Иуда вышел из горницы и затворил за собой дверь: "Да любите друг друга". В начале двадцатого века русские остались единственной нацией на свете, еще хранящей в глубине своего коллективного сознания этот огненный завет. Вырвавшись наружу, он и произвел Великую Октябрьскую Революцию. Что же касается инородцев, то они не совершили революции, а примазались к ней, чтобы занять после ее победы лучшие места в новом обществе, что им в значительной мере и удалось.
    Символично и то, что такой безнадежно "уязвленный любовью" человек как Маяковский, не умевший ни одного дня прожить без любви и любовных мук, немедленно пустивший себе пулю в сердце, как только окончательно понял, что "и любви пришел каюк, дорогой Владим Владимыч", сказал об Октябре "моя революция" и пошел в Смольный. Еще бы! Ведь он был убежден, что эта революция делается для того, "чтоб всей вселенной шла любовь. Чтоб день, который горем старящ, не христарадничать, моля. Чтоб вся на первый крик: - Товарищ! - оборачивалась земля". Обращаясь к будущему химику с просьбой воскресить его, Маяковский приводил самый убедительный, как ему казалось, довод: "Я свое не долюбил!"
    Самым поразительным в Великой Русской Революции было то, что спровоцировавшая ее мечта, попытка осуществления которой семьдесят лет держала в напряжении всю планету, была до такой степени наивной, что это должно было быть совершенно очевидным. Вот и ответьте: что правит миром - разум или безумие? Помню, как в конце тридцатых и отец, и дядя - люди совсем не глупые - с полной серьезностью говорили мне, что при коммунизме мы будем заходить в магазины и брать все бесплатно. Думаю, элементарнейшие подсчеты сразу показали бы, что такого развития хозяйства, которое в обозримом будущем привело бы к переходу от нищеты к изобилию, просто не может быть. Но никто ничего не подсчитывал, конкретные механизмы ожидаемого экономического чуда никого не интересовали - верили, что наша сознательность и наш трудовой энтузиазм сотворят это чудо, да и наука поколдует-поколдует и изобретет такие средства, которые обеспечат невиданный рост производительности труда, так что у детей и внуков все будет завалено едой и товарами. Мы просто помешались тогда на этих товарах - политэкономия преподавалась и в школе, и в вузах, и в бесчисленных кружках, и главной темой этих занятий была будущая сытость и будущий жизненный комфорт. Но в таком случае возникает вопрос: где же высокий порыв октябрьской революции, если ее целью было материальное благосостояние? Меня это долго смущало, но потом я понял: это было желание "хорошей жизни" не для себя, а для других, для каких-то неведомых грядущих поколений, а как простой человек представляет себе "хорошую жизнь"? Как отсутствие нужды в чем-либо материальном. Значит, мечта о коммунистическом затоваривании была проявлением все той же любви. Терпение, которое проявил наш народ, страдая и погибая "за великое дело любви", неимоверно; ему удивился даже товарищ Сталин в своем знаменитом тосте. Голод и разруха? Ничего, затянем потуже пояса. Репрессии? Ну, что же, лес рубят - щепки летят. Война? Вставай, страна огромная. Даже когда наверху все прогнило, и партийная номенклатура чуть ли не открыто наживалась на издержках субсидирования "великих строек коммунизма", молодые люди ехали на эти стройки с прежним революционным энтузиазмом, стойко перенося и морозы, и комарье, и палаточную жизнь. - "Дураки!" - скажут циники, вроде бывшего поэта Евтушенко, который воспевал подвиг строителей Братской ГЭС - этих самых "дураков", а теперь поселился во Франции. - "Почти святые!", - скажем мы, повторяя слова Сергея Булгакова, адресованные им первым революционерам. Почему можно применить к ним это определение? "Святые" - потому что они так восхотели Царства Божиего для своих братьев, что пошли ради него на каторгу и на смерть; "почти" - потому что поверив науке, якобы доказавшей, что Бога нет, вообразили это царство рукотворным и перенесли его с ангельского неба, которому тоже не осталось места в "научной картине мира", на землю, задвинув в неопределенное будущее. От этого же корня и целинники и строители БАМа.
    Тут встает очень серьезная проблема. Мы часто слышим, что за семь десятилетий воинствующего атеизма Россия растеряла всю свою религиозность, и заново ее в прежней степени нам уже не создать. Так ли это? "Атеизм" - слишком расплывчатое понятие, чтобы помочь ответить на этот вопрос, надо определить наше заболевание конкретнее. Правильнее сказать, что мы на три четверти века впали в такую изощренную христианскую ересь, которая дошла до отрицания самого Христа. Возможно ли назвать такое лишь ересью, а не полным и необратимым разрывом с христианством? Да, возможно, и это подтверждается прецедентом. Сразу после первого Вселенского Собора 325 года, состоявшегося в Никее, на котором был принят православный Символ Веры, неожиданно началось стремительное распространение арианской ереси, и к середине IV века в Восточной Церкви остался один-единственный православный епископ Афанасий Александрийский, - уж не говоря о том, что императоры были арианами. Эта инфекция была преодолена только к 381 году, когда Второй Вселенский Собор (Константинопольский) подтвердил Никейский Символ и добавил к нему еще пять членов. Значит, около 60 лет в империи господствовало арианство. А знаете, в чем оно состояло? В отрицании единосущия Отца и Сына, в низведении Сына до уровня второстепенного божества, т.е. в почти таком же христоборчестве, какое было характерно для марксистов-ленинцев. И что же - из-за того, что такое богохульство было официальной идеологией двух или трех поколений византийцев, мы должны сказать что христианская история у них прервалась? Конечно же, нет. В ретроспективном взгляде "Второй Рим" был главным хранителем Православия вплоть до падения Константинополя в 1453 году, после чего эстафета перешла к "Третьему Риму" - России. Почему период арианства не воспринимается сейчас как апостасия, отпадение от Бога? По той причине, что Бог и тогда оставался с ромеями, ибо путаница была у них только в головах, а сердца их оставались христианскими, и именно поэтому вскоре восстановился порядок и в мышлении. Это действительно так. Коммунисты позаимствовали многое из Евангелия, кроме самого главного - Веры и Любви к Богу.
    И мы убедились в этом на собственном опыте, как землетрясение пережив марксистскую ересь. Наверное, это было Божие вразумление: стукнувшись лбом о диамат, истмат и учение о диктатуре пролетариата мы понесли миллионы жертв, зато отрезвели.
    Вспоминая о своем долгом наваждении, не дадим унынию войти в наши сердца. Наша самоотверженность все же не осталась бесплодной - она позволила властям создать мощную державу, защитившую нашу внутреннюю жизнь от внешнего вмешательства. Самостоятельно пройдя под прикрытием "железного занавеса" логически необходимый путь духовного выздоровления, мы возвращаемся от лжехриста к подлинному Христу, и отмена занавеса нам уже не страшна. "Третий Рим" возобновляет исполнение своей промыслительной миссии последнего свидетельствования миру об Истине, ибо четвертому Риму не бывать. Бог непременно воскресит Великую Россию, потому что она свое не долюбила.

На главную страницу

Оглавление номера

Главная страница номера