Людмила Александровна Богатырева

    В моей семье всегда жили упованием на Господа", - рассказывала матушка Серафима, вспоминая свое удивительное появление на свет Божий.
    - До моего рождения у родителей было пятеро детей. И все сыновья. Мама очень хотела девочку. И три года молилась перед образом Иверской иконы Божией Матери, чтобы Господь послал дочку. И имя придумала загодя - Серафима.
    - В честь Серафима Саровского? -спрашивают у меня иногда.
    - В честь серафимов, окружающих Престол Господа, - отвечаю. - О Серафиме Саровском, как и о других святых, никто в глуши и не слыхивал в то время. В двадцатые годы православной литературы не было... А жили мы в деревне Пигуска, неподалеку от уездного городка Яранска Вятской губернии. Когда пришла пора рожать, отец положил матушку в ондрец* и повез в местную больницу. А врачи-то, как увидели, что я во чреве своей родимой ножками вперед иду, - запаниковали. Решили оставить матушку на ночь, а утром - резать.
    Встревоженный, угрюмый, возвращался отец домой. А навстречу идет наша соседка. Она сиделкой в больнице работала.
    - Ты чего такой хмурый, Илья? - пытает его. Выслушав, тут же скомандовала:
    - Назад. Забирай жену домой. Ты что, хочешь пятерых сирыми оставить? Положись на Господа - все разрешится по Его воле.
    Отец и развернул свою телегу. В ту же ночь я и родилась дома. Местная повитуха помогла. Нащупала тело младенца и двумя руками развернула его как надо. Мама нисколько не удивилась, что девочка. Она верила, что Царица Небесная услышала ее молитвы. Рада была несказанно.
    До 17 лет я росла крепкой, здоровой, несмотря на то, что питались в основном хлебом и водой. В девять лет корову доила. В десять - лен трепала. Косила вместе с братьями. Все делали сами. Тракторов и комбайнов не было в ту пору, хлеб серпом жали, молотили цепами. И все успевали вовремя убрать. И с колхозного поля, и у себя с огорода. В воскресные дни и православные праздники никогда не работали. И посты соблюдали. Все четыре. За стол садились с молитвой. За трапезой не разговаривали. За все благодарили Бога. С малолетства были приучены. В христианские праздники отец возил нас на причастие в яранский храм.
    В сорок первом, когда я заканчивала десятый класс, разлилась наша Яранка. Приходилось в школу по пояс в воде добираться. Вода талая, холодная. И тогда я очень застудила ноги. Но ничего... С больными ногами четыре года в лицо смерти смотрела. На войну ушла сразу после школы. Служила связисткой под Москвой в аэростатной части. И с войны невредимой вернулась.
    Демобилизовавшись, приехала к осиротевшим старикам. Три брата погибли на войне. Четвертый скончался от ранений дома. Оставшийся в живых уехал на комсомольскую стройку. Устроилась счетоводом на спиртовой завод в Яранске в трех километрах от дома. Жила у снохи Лизы. На выходные приезжала к родителям помочь по хозяйству. И как-то мы с Лизой в 35-градусный мороз вывозили с поля вовремя не убранное сено на быках. Когда мы въехали на мост через р. Чернушку, у меня вдруг кто-то словно вырвал вожжи из рук. Я соскочила за ними с воза. Едва перекинула их через оглобли, как стала тонуть. В Чернушку стекали масляные отходы, и она не замерзала. Слава Богу, Лиза спохватилась, что меня нет - вернулась. Я сорвала с головы платок и один конец бросила ей. Она поймала и стала тянуть меня к себе, а я ни с места. Неподъемная от воды. Набухли шуба, валенки... А тут еще сугроб между нами. Лиза выбилась из сил. Вода уже подходит к подбородку. И я возопила к Богу: "За какие грехи Ты меня бросил сюда, Господи? Дай мне умереть дома на кровати, а не в омуте". И моментально ощутила просветление. "Разгреби гору снега между нами", - командую Лизе. "Чем?" - спрашивает она. - "Валенком. Сними с себя валенок".
    Она так и сделала. В эти же секунды моя нога упирается во что-то твердое.
    "Мостовина", - догадываюсь. Отталкиваюсь от нее. Лиза дернула за платок и вытащила меня. Кругом темень... Я вся мокрая, застуженная. Но что удивительно! Полукилометровая дорога до дома была без малейшего препинания, будто размели ее. Дома меня растерли спиртом, укрыли шубами. Думала тогда - до утра не доживу, а через день вышла на работу. И ни простуды, ни осложнений. Господь спас от погибели.
    И во все трудные и, казалось бы, безысходные моменты в жизни мне своевременно являлась помощь свыше. В Москве оказалась по промыслу Николая Чудотворца. Работая счетоводом, я получала всего четыреста рублей. Их едва хватало на налоги за землю. После войны они страшно подскочили - нужно было поднимать народное хозяйство. Сама голодная, родителям помочь не могу. Как пришла в шинели, так в ней одной и хожу полгода...
    На Николин день зимой приезжаю к родителям. Забираюсь на верхние полати у печи и, плача, рассказываю Николаю Чудотворцу про свою жизнь: "Угодниче Божий, Николае, что мне делать? Все мне пропасть, все мне яма..." Поговорила с ним как с родным. На душе потеплело. Я успокоилась и уснула.
    На другой день на работе со мной происходит что-то непонятное: будто кто-то побуждает меня отпроситься с работы, руководит мной. И я отпрашиваюсь среди бела дня, чего раньше никогда не делала. Иду в райцентр. По дороге встречаю двух мужчин. Проходя мимо меня, один из них говорит: "Вышло постановление правительства о том, что демобилизованных не имеют права удерживать на работе, если она их не устраивает".
    Ноги довели меня до райисполкома. Захожу. А там вербовщики из Москвы. Набирают женщин для работы на ткацкой фабрике. И еще есть три рабочих места. Я тут же назад. Возвращаюсь с подругами - нас записывают. Остается оформить увольнение. Первыми с заявлениями к директору пошли подруги. Вышли расстроенные. Он их не отпустил: некому работать. И меня не отпустил бы, если бы мне вовремя не дали знать о специальном постановлении. Все было предопределено. Тяжело было расставаться с родителями. Но у меня такая понимающая и любящая мама была. Не зря ее нарекли Агапией. Это редкое имя означает любовь. С моим отъездом снижались налоги на землю, да и помощь из Москвы была существеннее. В Москве мне очень пригодился военный опыт. После ткацкой фабрики перешла на работу в ДОСААФ - инструктором по подготовке гражданских людей военному делу. Обучала стрельбе, работе на телеграфных аппаратах, умению их ремонтировать. А когда затихла угроза новой войны и закрыли ДОСААФ, устроилась в Генштаб механиком 6-го (высшего) разряда по ремонту телеграфных аппаратов.
    Но не для преуспеяния в личной жизни привел меня Господь в Москву. Здесь меня подстерегали другие испытания. Похоронила мужа-инвалида войны, через год тридцатилетнего сына. В нашем роду большая склонность к художествам во всех поколениях наблюдалась. Сережа был замечательным художником. Его картины раскупались в Голландии. Сам-то он не был в Голландии - его работы продавали там другие люди.
    Сережу убили, чтобы не возвращать деньги за его картины. А он так хотел свозить меня ко Гробу Господню...
    В свой последний вечер, уходя из дома, сын сказал: "Мама, я скоро вернусь". Я проводила его словами, которые прежде никогда ему не говорила: "Да благословит тебя Господь на день грядущий". И больше я его не видела.
    ...Однажды я видела сына во сне. Он был за мольбертом. Рисовал. Вся комната была заполнена его работами. Светлыми, солнечными. Я проснулась с чувством умиротворения на сердце: ему там хорошо. На все воля Божия. Наверху тоже нужны молодые, талантливые, совестливые. Я никогда не оплакивала сына - только молилась. И сегодня не перестаю. Молюсь за всех. За наше Отечество, за наших людей. За сирых, бездомных. Обремененных печалями и болезнями...
    Матушка Серафима замолчала. Маленькая, худощавая, с большими ясными молодыми глазами. И никак не верилось, что в июле ей исполнится 80 лет.

    * Ондрец - телега с бортами.