Иоанна

    Если Бог есть, то они - святые, в один голос утверждают начальник медицинской части Владикавказского военного госпиталя полковник медицинской службы Руслан Караев и его коллеги - ведущий хирург полковник медицинской службы Мусабек Муталибов и ординатор травматологического отделения подполковник медицинской службы в отставке Фузули Файзуллаев.
    - В наше время, с его цинизмом, жестокой, оголтелой пропагандой насилия и наживы, такое бескорыстие, такая самоотверженность - уникальны, - продолжает Руслан Харитонович. - В любое время суток захожу в отделение - они возле раненых: и моют, и кормят, и, самое главное, на что у нас, врачей, просто не хватает времени, общаются. Мы лечим раны, они - души, и не берусь сказать, что важнее. Мы исцеляем лекарствами, недостатка в которых, к счастью, не испытываем, по первому требованию получая все необходимое, похоже, беречь людей сегодня стали заметно больше... Они - состраданием, материнским теплом и лаской, что так важно этим оторванным от дома мальчишкам, в сущности, еще детям. Поэтому они так и тянутся к ним, потому и меняются после этого общения: и матерщины в отделениях стало поменьше, и инцидентов со спиртным поубавилось... И госпиталя сегодня без них мы не можем себе представить. Действительно, сестры милосердия, и этим все сказано.
    Что значит это понятие, рожденное Крымской войной середины прошлого века? Да то же, что и тогда. Это значит - снова впустить в свое сознание слово, ранее знакомое лишь по книжкам о самой кровопролитной из войн, казавшейся последней, - "эвакуация", как зовется здесь отправка раненых в другие госпитали. Это значит навсегда запомнить свою первую эвакуацию: тот угрюмый декабрьский день в разгар боев за Грозный, когда было так много раненых и так много носилок, в ожидании отправки стоящих на снегу... Всю тщету отчаянных попыток запомнить имена всех, к ним пригвожденных, ты поймешь после, когда их уже будет так много, что все они станут для тебя просто родненькими и "золотцами", но эта - первая твоя эвакуация, и эти лица и имена ты не забудешь уже никогда. Ты всегда будешь помнить мальчика Петю, тяжелораненого призывника-желторотика, угодившего под обстрел своих же, всего в трубках и уколах, вводимых ему каждые двадцать минут, но лишающих сна и тем самым доводящих до исступления, в котором он пытается сорвать с себя эти трубки, и только твой вскрик, явно подсказанный свыше: "Подумай о маме!", от которого за сотни километров отсюда содрогнется чье-то неведомое тебе, но тобой умиренное сердце, остановит его обезумевшую руку...
    И Славу ты тоже запомнишь навсегда. Фамилию - Бурулин - ты узнаешь уже потом. Но сейчас, когда этот мальчик, в чьем личном деле значится просто "Слава", лежит в реанимации и, к счастью, не скоро увидит себя в зеркале, где отразится лишь пол-лица, ты спрашиваешь: "Крещеный?", а он, дышащий через трубку, вместо ответа сумеет лишь отрицательно качнуть головой и заволнуется вдруг, захрипит так, что ты в панике бросишься за медсестрой, которая скажет, что ничего страшного, - просто тебе, похоже, стоит повторить свой вопрос... И ты его повторишь и, увидев тот же жест, задашь следующий: "Хочешь, чтобы тебя покрестила?" и, прочитав в его глазах отчаянное "Да!", покрестишь его мирским чином, наречешь Вячеславом и оставишь ему молитвослов, куда вложишь памятку о том, кем, как и когда совершено таинство... Он обнаружит ее уже потом - в палате госпиталя Санкт-Петербургской военно-медицинской академии, куда будет эвакуирован на следующий день и где теперь, перенеся уже десять операций, будет ждать одиннадцатой - пластической, о чем ты узнаешь из его письма, в котором он захочет узнать твое имя и попросит твою фотографию, чтобы увидеть твое лицо, которое он в горячечном бреду даже не запомнил... Быть православной сестрой милосердия - это значит: разделять все тяготы и душевную боль, терзающие тех, кому ты служишь. И тебе от нее никуда не деться, ибо, сколько бы ты не просила: "Подожди, не мне, а батюшке все на исповеди откроешь!", их первым духовником и молитвенником суждено быть именно тебе. И ты, молясь, просишь Господа, чтобы Он так управил, чтобы появились в госпитале своя часовня и свой батюшка - нужно это, ох как нужно, так сама жизнь здешняя велит... Но грех жаловаться и роптать - спасибо уже на том, что есть. А это значит, что готовить их к таинствам крещения, исповеди причастия именно тебе. И, борясь с искушениями, преследующими на каждом шагу, готовиться и очищаться самой. Потому что именно тебе отвечать на сложнейшие вопросы, вызванные прежде всего заповедью "не убий". Именно тебе объяснять, что в годину грозной смуты православный воин не только может, но и должен быть готов не пожалеть живота своего, сражаясь за веру, Отечество, "за други своя", и нет в том греха. Именно тебе на трамвае везти их в храм и следить, чтобы не закурил кто перед исповедью, отваги на которую хватит не у всех, чтобы не выпил воды и не скушал яблочко, предложенное сердобольной старушкой, а на обратном пути не нырнул во встречный "комок" за водкой... И молитвенно благодарить настоятеля Покровской церкви и ее служителей, всегда готовых принять всех твоих подопечных и накормить, будь их пятнадцать или сорок, вкусным домашним обедом, хотя у храма на попечении еще и дом престарелых А вернувшись в госпиталь и увидев, что идет очередная эвакуация, ты бежишь в ближайший магазин за минеральной водой раненым в дорогу, мажешь их елеем, чтобы легче было эту неблизкую дорогу перенести, и чертишь в воздухе святой животворящий крест во след уходящим машинам, груженным носилками в два-три этажа: "Спаси их Господи и сохрани!" Потом едешь в отделение, опустевшее, может, на сутки, а может, и на час, привычно определившись, что к чему, подогреваешь воду и склоняешься над очередным Костей, чтобы вымыть ему ноги, потому] что он сам этого не сможет сделать уже никогда, просто нечем: одной - по локоть, другой - чуть пониже, но больше| нет обеих рук - оторвало в районе грозненского аэропорта "Северный"... И он еще в шоке и, протягивая тебе эти окровавленные обрубки, произносит слова, страшнее которых нет: "Вот... подарочек маме с папой привезу... Жаль, что гранаты под рукой не оказалось!" Он не договаривает, да и не нужно, подтекст этой фразы, слышанной не раз, тебе уже доподлинно известен: "Лучше бы подорвал себя", и ты пытаешься уверить его, что все поправимо, кроме смерти, при этом мучительно вспоминая, в какой палате какого из отделений находится книга "О грехе самоубийства", на которую здесь большой спрос... И, вспомнив, тут же бежишь за ней, попутно завернув в приемное отделение и узнав, что есть новое поступление, и взглянув на часы, видишь, что до ужина еще далеко, а покормили ли ребят перед отправкой из части или нет - неизвестно, запросто могли и не покормить... И спустившись в свою смиренную обитель -подвальчик, похожий на пенал, ты снова ставишь чайник, завариваешь чай, заливаешь кипятком брикеты вьетнамской лапши и несешь в отделение - кормить. А на обратном пути выясняется, что кому-то очень нужно позвонить домой, и ты ведешь этих мальчишек, истосковавшихся по родным голосам, на "междугородку", потому что им самим нельзя, - и дисциплина, и города не знают, и денег нет - откуда им быть у солдат с передовой? Зато у тебя они есть, пока еще есть, - мир не без добрых людей, недавно вот пожертвовал три тысячи рублей один добрый человек, просто случайный попутчик... Но надолго ли этих денег хватит? И ты думаешь, к кому бы еще за помощью обратиться, ведь столько всего нужно: на переговоры те же самые, на телеграммы родным раненых, на ту же вермишель, на конверты, которые нарасхват, на зубные щетки, носки, на воду и еду в дорогу эвакуируемым, на свечи, иконки, которые уже столько стрел отвели, чему есть свидетельства, на ксерокопирование молитв для тех, кому предстоит возвращаться в "район" - туда, где просыпаются со словами: "Господи, дай дожить до вечера!", а ложась, просят: "Дожить бы до утра!", - на войну, где не бывает неверующих и не молящихся...
    И ты советуешься со всеми, кто может подсказать, в какие двери постучаться за помощью, потому что в отличие от новоявленных разномастных и щедро подпитываемых извне религиозных движений и сект, у которых хватает и на литературу, и на аренду лучших залов, православные могут полагаться только на себя, и потому им давно бы уже пора больше и осознанней молиться, больше общаться, активней и крепче сплачиваться...
    Но пока нас мало, так отчаянно мало, что просто не хватает рук, тебе главное сейчас - не присесть, тем более не вздумать приклонить голову, иначе мигом уснешь, а этого никак нельзя, потому что на пороге твоей каморки уже стоит мальчик, которому нужно выговориться, а кроме тебя, его выслушать некому. И ты, вдобавок и обожженная фразой, только что вырвавшейся в сердцах у замордованной медсестры: "Будьте благодарны за то, что есть. Кому вы вообще нужны!", собираешься в комок и слушаешь. Слушаешь и с удивлением узнаешь, что у нас в армию призывают и единственных сыновей, как Женя Емец из Брянска, и круглых сирот, как Ваня Гречкин из Ставропольского края, в первый раз осиротевший в четыре года, потеряв отца, а вторично и окончательно - похоронив маму нынешним апрелем... И когда одна женщина, прежде всего мать и только уже потом - сотрудница райвоенкомата, захотела было над ним сжалиться, военком отрывисто приказал: "Выписывай повестку!", потому что для тех, кто призывает, чем "круглее сирота", тем, похоже, и лучше... Но вслух этого, конечно, не скажешь и, ища ответ на сиротский вопрос: "Где же оно, милосердие?", обнаружишь, что и сама можешь припомнить немного мест, где бы Господь чувствовал себя уютно, и тебе остается лишь напоить его чаем с печеньем, а он отказывается и просто сидит и молчит, но не уходит, потому что идти ему некуда и больше не на кого надеяться...
    А на пороге вырастает уже другой - его ровесник, тоже солдатик срочной службы, еще немного шальной от теплового удара, с которым сюда угодил ("У нас-то в Кировской области ртутный столбик выше 25 градусов не поднимается!"), получив его на строительстве дома то ли для родственника, то ли знакомого своего командира... Солнечный ли удар тому виной, либо какой другой, но такой просьбы ты еще не слышала: "А можно я вам свой стих прочитаю?". И читает, а ты просишь: "Запиши!", и он пишет, озаглавив его "Послесловие":
    В груди у меня Сердце
    Колотится - тысяча герц.
    Внутри у меня - Солнце
    Горит и клокочет танцем.
    И реки - уже все застыли,
    И листья - уже опали,
    А Сердце полно ковыли,
    А Солнце полно печали.
    Во сне не увидишь Дома,
    В бреду не услышишь крика,
    А Сердце полно уже лома
    Ушедшего старого мира.
    И у тебя тоже ком в душе, и он тоже подпирает к горлу, потому что мальчишки твоего поколения в свои восемнадцать совсем другие писали стихи, и тебе больно и страшно за всех этих сегодняшних недокормленных, недоросших, недообразованных, недолюбленных и бесприютных Михаилов, Георгиев, Жень, Дим, которые, едва жизнь начав, уже пишут к ней послесловие, и тебе хочется плакать, но ты не можешь, не имеешь на это права, потому что это с ними ты - сестра милосердия, а с собою должна быть деспотом... И когда бы не надежда на помощь делу, которому ты служишь и которому эта помощь так необходима - не только материальная, но и просто физическая, даже упомянуть бы о себе не позволила. Но даже и для дела - пусть будет, просишь ты, без фамилий... Слишком много еще сделать предстоит, чтобы их упоминаний заслужить, а пока пусть будет просто: сестра Анна, сестра Людмила, сестра Нина…
    Раба Божия ИОАННА ("Православная Осетия")
    Пожертвования для раненых воинов, на строительство госпитальной часовни и на создание Духовно-просветительского центра православных мирян Северной Осетии принимаются по адресу:
    362040, г. Владикавказ,
    пл. Ленина, 1, Дом офицеров,
    (указывать цель пожертвования).
    Контактный телефон:
    (8-867-2)-33-36-63, с 10 до 16 ч., кроме воскресенья и понедельника.