Часть II

ГОСПОДЬ ПРИЗЫВАЕТ К СЕБЕ

Глава III

УТЕШЕНИЯ

ВОСПОМИНАНИЯ О ВЛАДЫКЕ СЕРГИИ

...Он никогда ничего не рассказывал мне о делах - приезжал усталый от дороги, от бессонных ночей из-за разных часовых поясов, постоянно спешил по делам, ради которых прилетал. У него все время было распределено. Но была и другая причина: он всегда боялся впасть в осуждение.

О ревностных священниках, истинных подвижниках Владыка еще что-то расскажет; а о чем-то скверном - никогда ни слова. Вообще он был с детства очень молчалив, сдержан, переживал все в себе. Вот это и вызвало у него "нервный стресс", как назвали врачи его заболевание.

Мы все плакали об отце Феодоре, делились своим горем... А Владыка говорил: "Хоть бы одна слеза у меня скатилась!" Жалел, что не плачет! А я читала в медицинских книгах, что со слезами из организма уходят вещества, губительно на него влияющие. Так вот мы - все родные - и "выплакали" свое горе...

Слез у нас уже нет. Чувствуем, что они лишь опечалят милосердного Господа, взявшего у нас так внезапно отца семейства. Ведь девять человек детей осиротело, из них шесть девочек и три сына.

Но их Бог не оставляет. Материально они не нуждаются нисколько, всего у них в изобилии, даже раздают нуждающимся свои излишки. И об их духовном воспитании есть кому заботиться, и в физическом труде снохе моей, Галочке, помощниц много. Так что - слава Богу за все! Нам Его путей не понять, пока мы здесь на земле.

То же можно сказать и о Владыке Сергии - не ждали мы его смерти! Мне, как и всем, казалось, что рана на сердце Владыки заживет... Но дело в том, что не сердце было у него ранено.

Владыка носил воду из пруда, стоял на клиросе в храме и пел за богослужениями, хотя жаловался на слабость. А вот за восемь месяцев он ни разу не засмеялся... Казалось, что ничто земное его больше не интересует, он и слышать не хотел о наших хлопотах по оформлению наследственных бумаг по дому, по квартире... "Голова у меня тяжелая", - говорил он и ни во что не вникал, был ко всему равнодушен.

Только ко мне, матери, он проявлял внимание и заботу. "Не нагибайся, я сам сделаю, - бывало, слышала я. - Чем тебе помочь? Что купить?" Я отказывалась, а Владыка сам запасал мне и макарон, и картошки, и мыла...

Вспоминаю его последние часы дома. Лежит всегда с четками, то есть с молитвой. Смотрит на меня так ласково, будто хочет что-то сказать, да не смеет. Я его укутываю, много болтаю, желаю как-то рассеять его грусть:

- Сколько ты книг чудесных за эти годы приобрел! Вези к себе в Новосибирск. А он в ответ:

- Мне ничего не надо.

Я и сегодня все еще копаюсь в его вещах, в шкафу и будто слышу его голос: "Мне уже ничего не надо".

Одно просил часто: "Молись за меня, мамочка!"

Да он у меня и теперь все еще в сердце. О Феде уже не плачу, а Владыченьку своего забыть не могу. Он всегда со мной. "Мамочку свою я никогда не оставлю", - весело говорил он, целуя меня еще мальчиком.

С того момента, как сынок лег в далекую сибирскую землю, мне вся Сибирь стала как родная. Удивляюсь сама! Раньше я не стремилась приехать к сыну, да он и не благословлял на это. А теперь - тянет к нему! Уж не на тот ли свет? Часто готовлюсь, ухожу из дома к родным, кажется, - не вернусь. Прощаюсь с живописью. Но жить хочется! Внуков жалко оставить! Детей всех в их школе люблю, хожу к ним на уроки, рассказываю о Боге...

А утешает только молитва. Вспоминаю, что Владыка в последние восемь месяцев после ухода Феди только на молитве и сиял. И жалко было его отрывать от общения с Богом. С Ним он был счастлив, а жизнь земная ему уже не улыбалась. Вот Господь и взял Своего верного слугу в Свои селения. Нам бы о нем радоваться, а мы плачем! Да себя жалко. Говорю себе: "Не грусти, еще немного потерпи разлуку... Все мы там свидимся".

Получая множество писем, хочу поделиться с читателями тем утешением, которое приносят мне эти письма.