Часть II

ГОСПОДЬ ПРИЗЫВАЕТ К СЕБЕ

Глава II

СКОРБИ

ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО ДОМА

"Казалось бы: после поста всего на столе в изобилии, все так вкусно, а я в рот ничего не могу взять, не глотается", - говорил он тогда. Он лег сначала в одну больницу на обследование, а через неделю в другую - на лечение. Капельницы, уколы, все нужное для восстановления здоровья сделал Владыка в конце мая и в начале июня. Постепенно к нему вернулся аппетит, вернулись и силы.

"Руки перестали трястись, а то я и писем-то вам писать не мог. Колени дрожали, я еле держался на ногах. Потерял тридцать килограммов веса. Ну вот теперь поднялся и к вам на летний отдых приехал", - рассказывал Владыка, прибыв к родным в село Гребнево.

Мы Владыку не узнавали, интерес к жизни у него пропал. Он был теперь всегда серьезен, сосредоточен, как на молитве, с четками не расставался. Казалось, что он не слышит ни детского шума, ни смеха, ни разговоров о чем-то житейском. Он отказался обедать и вообще сидеть за одним столом с детьми, их поведение ему не нравилось:

- Гудят как пчелы, - говорил он, а призвать ребят к порядку, строго прикрикнуть на них (как делал, бывало, их отец), - на это Владыка не был уже способен.

Я стала трапезничать с сыном вдвоем, до или после общей трапезы. Владыка вставал рано и шел в храм, где служба совершалась ежедневно. Там он вставал на клирос и басом пел с двумя-тремя женщинами всю обедню до конца. Он отслужил последний раз панихиду на могиле отца в день его рождения, то есть на праздник Петра и Павла. Как всегда, Владыка ездил в Сергиев Посад в день своего Ангела, а в конце июля я с ним вернулась в Москву. Казалось, что тут ему будет спокойнее, что шумная обстановка в многолюдной семье Владыку угнетает. Я посетила с ним монастыри, где мы приложились к раке блаженной Матронушки, а потом и к мощам святого великомученика Пантелеймона, честную главу которого в те дни привозили в Москву. Казалось, что святыни смогут вернуть здоровье епископу, который крепко верил в Божию силу. Но не такова была воля Всевышнего. Владыку томило ожидание праздника Гребневской иконы Богоматери, в который он служил (в последний раз!) в своем родном селе. Прости, милый уголок, больше ты не увидишь своего епископа!

Отпуск Владыки кончился, но ему следовало еще присутствовать на Архиерейском Соборе, где прославляли новомучеников России. И Владыка задержался в Москве, живя со мной в Отрадном. Внук Алеша подавал машину и возил дядю, куда следовало. Владыка приезжал до крайности утомленным, молча ложился. Я старалась не тревожить его расспросами, угощала фруктами, старалась приласкать, как могла. Еще и сейчас пред моими глазами - его усталый вид, грустный взгляд, прощальная улыбка. Казалось, что он хочет мне что-то сказать, но не решается.

- Я оставляю тут деньги, - как-то сказал он нерешительно. Видно, хотел добавить "на похороны", да я ему не дала договорить.

- Ну, они тебе еще пригодятся, - перебила я Владыку. О смерти его я не хотела и думать, но как-то сказала:

- Живи, сынок! Сначала я умру, а потом - ты.

- Заказала? - с упреком промолвил Владыка.

Врачи назвали его заболевание "нервным стрессом", излечение которого требует долгого времени - до трех-пяти лет. Два месяца Владыка жил с нами - в Гребневе, в Москве. Он заседал в Синоде, присутствовал на Соборе при прославлении новомучеников, но просил не загружать его работой. Раньше он был всегда очень активен, выступал с речами, а последние месяцы молчал. Молчал и дома. Детская резвость племянников не веселила его, он ни разу больше не засмеялся. Он не вникал в разговоры, искал уединения, жил в комнатке над гаражом. В Гребневе этим летом часто выключали воду (в поселке прорвались старые трубы). Владыка эти мелочи переживал, сам носил воду из пруда, ездил с цистернами за водой на машине. В общем, он физически был здоров, жаловался только на нервы. Он, как всегда, держал себя в руках, ни разу не рассердился, не вышел из себя, как за всю свою жизнь. Мне кажется, что его сразило горе о братце, которого он горячо любил с самого рождения Федюши.

Врачу Владыка показывался и усердно принимал прописанные ему лекарства, без которых не мог спать. К нему вернулся аппетит, Владыка немного поправился и посвежел как-то. Он подал прошение Патриарху, чтобы уйти на покой, но безрезультатно. Я старалась утешить, ободрить его: "Со временем поправишься. Где же Святейшему набрать здоровых епископов? Посмотри, какие старцы рядом с тобою сидят, у каждого своя болезнь. Тяни, сынок, неси свой крест, сколько сможешь, свыше сил Господь не потребует". "Тебе не понять, - отвечал он, - голова у меня несвежая, тяжелая". Но он служил у нас на Гребневскую, у отца Николая (в Третьяковке) на Преображение, всегда говорил прекрасную проповедь, заранее составляя конспект. "Значит, писать научился, а в начале болезни не мог, - думала я, - стало быть, дело идет на поправку".

К Успению Владыка улетел к себе в Новосибирск, откуда шли озабоченные, тревожные звонки. На праздник Преподобного Сергия он обещал нас навестить, говоря при этом: "если буду жив".