Часть IV
Снова в столице
Содержание
И для меня воскресли вновь
"...и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь"
А.С. Пушкин
Когда наступила осень, семья отца Николая уехала из Гребнева в Москву. Я стала, как и в прошлые годы, искать жильцов на зиму в наш дом, так как он всю зиму топился, а огонь оставлять в жилом доме всегда опасно. Летом художник Валера ютился с женой и двумя детьми где-то в сторожке при храме, его помощники ночевали в холодных сараях, но к зиме всем потребовалось теплое помещение. Тогда я предложила Валере поселиться в нашем доме. Он охотно согласился и разместился со своими красками и банками на первом этаже, в нашей бывшей "столовой". А большая верхняя комната в три окна стала моей мастерской. Валера приносил мне от храма огромные листы оцинкованного железа, набитого на деревянные рамы. На этих листах я писала большие картины, которые и по сей день украшают ограду храма.
Валера был мне и учителем, и помощником, и другом. Он доставал мне и кисти, и растворители, и краски, и лаки. Ведь я училась в Строгановке в войну, когда страна была разорена, в магазинах ничего не было. Для работ маслом у нас в 46-м и 47-м годах только и было подсолнечное масло да керосин для мытья кистей. А в 80-е годы появились даже новые красители, названий которых я прежде не слышала. Не отблагодарить мне никогда Валеру за его участие ко мне! Он не только указывал мне на ошибки в рисунке, но даже и не отказывался позировать. Надев монашескую рясу, он стоял на коленях, держа в руках меч и изображая воинов - Пересвета и Ослябю, просящих благословения у преподобного Сергия. Особенно трудно давались мне кисти рук. Руки преподобного Сергия, руки святого Димитрия Донского и руки его стремянного были нарисованы мною сначала карандашом, когда позировал мне Валерушка. Чем я могла его отблагодарить? Готовила обед, варила каши, убиралась, подбирала для Валеры подходящую духовную литературу. Я старалась поставить Валеру на путь служения не только искусству, но и Господу Богу.
Отдыхая от работы, мы с Валерой тихо, мирно беседовали. Сам он был из семьи старообрядцев, поэтому благодать Божию он имел в себе от родителей. Но на горе свое он был женат на некрещеной, близость к которой тормозила духовный рост Валеры. Он любил ее. Ниночка его была очень мила, но, к сожалению, оставалась вне Церкви.
Я приезжала в Гребнево часто, оставалась там на два-три дня. Отец Владимир мой в эти дни жил при своем храме в Лосинке, мы договаривались с ним о днях наших встреч. Так сбылось пророчество отца Митрофана о днях моей старости: "Вы будете больше всего жить порознь, потому что оба вы нужны будете Церкви, но смотрите, не покидайте друг друга до времени...".
Сноха моя Светлана кончила работать в оркестре детского театра, сама стала управляться с хозяйством, так что у меня свободного времени появилось много.
Когда в Гребневе работы Валеры и мои окончились, мы продолжили с ним знакомство. Мы вместе с ним расписали картинами и иконами на полотнах крестильную при храме, где настоятелем был тогда мой батюшка. Потом я писала большие иконы на кусках оргалита, который мне привозил Валера. В Москве тогда храмы еще не восстанавливались, но под Киевом строился заново небольшой храм. Туда моя дочь Катя помогала мне доставлять иконы.
Итак, уже больше пятнадцати лет, как я наслаждаюсь живописью. Это не только мой труд, это отрада, это общение с Богом. Бывают недели, месяцы, когда я не пишу из-за внешних обстоятельств жизни. В эти тяжелые дни, полные суеты, скорби, нервного напряжения, я не могу внутренне сосредоточиться, поэтому тогда и творчества не может быть: одни заботы кругом, каждый час на счету, а главное - люди кругом, дети и внуки, требующие ежеминутного внимания. Но минует темная туча, воцарится вокруг меня тишина... Ой, как хорошо станет! - "Не взяться ли опять за кисти, не мальнуть ли снова во Славу Божию?". И снова, испросив сил у Господа, снова с Ним и за палитрой. "Каждый мазок, каждый тон - руководи моей рукой, мой милый Ангел-Хранитель", - прошу я во время труда. А потом, по прошествии времени, глядя на свой труд, я сознаю ясно: "Нет, так бы мне не написать... Не сама я писала!".
Когда я вижу, как охнет человек, впервые взглянув на мой труд, как благодать Божия озарит его лицо, то я счастлива: "Господь сподобил человека хоть на миг почувствовать красоту Божию, Его милосердие, Его любовь". О, это дается не каждому зрителю. Иные люди или глядят равнодушно, или вовсе не видят ни моих икон, ни картин. У них будто глаза закрыты, хотя сами-то они и глубоко верующие, православные. А другой и нецерковный человек, случайно взглянувший, говорит: "Ох, век бы я не ушел от этих священных изображений. Так и сидел бы тут перед ними. Так хорошо становится на душе...".
Я не раз слышала, что взгляд святых на моих иконах - как живой: и у Младенца Христа, и у Богоматери, и у святых. А сюжеты и выражения ликов как бы сами говорят о названии той или иной иконы, то есть полностью соответствуют задуманной композиции и духовному содержанию. Да я же об этом молилась и просила, вот оно так и стало.
Один благочестивый епископ сказал, увидев мой "Нерукотворный образ": "Я всю службу не мог оторвать глаз от образа Христа". А простая прихожанка в разговоре со мной поведала: "Я в этот храм езжу издалека, чтобы видеть написанный Вами образ, сердце открывается для молитвы к Спасителю".
Нередко бывает, когда человек с нечистой совестью, приходящий в церковь, смущается или боится прямо смотреть на святые изображения, так как через святых Сам Господь смотрит на бренную душу грешника.
Я замечала одну странность, происходящую с моими иконами. С истечением лет некоторые люди стремятся освободиться от моих работ, убирают их с глаз, прячут по углам, совсем уносят из храмов, ссылаясь на то, что "не наш стиль". Хотя другие иконы живописного стиля остаются в церквах. Но они не глядят с любовью, а от их черствого взгляда делается больно, хочется сказать: "Разве мог смотреть так Тот, Кто кроток был и смирен сердцем? Разве мог быть таким страшным Тот, про Кого написано в Священном Писании: "Ты прекраснее всех сынов человеческих!". Вот зачастую такую иконопись размещают перед глазами молящихся, а мои живые образы отстраняют, убирают".
Нередко мне приходится передавать иконы из одного храма (где их сняли) в другой, где их с радостью принимают. "Значит, там, в другом месте, захотел Господь взглянуть в души детей Своих через мои иконы", - решаю я и утешаюсь тем, что все происходит по Его святой воле.
Востребованность моей работы дает мне новые силы к живописи, потому что сил уже почти нет, мне за семьдесят лет.
Вновь и вновь беру я в руки палитру и с молитвой погружаюсь в работу, ищу, пробую, подбираю цвета, жду каждого солнечного луча, чтобы он, ярко засияв, высветил истинную композицию красок на очередном полотне. Слегка огорчаюсь, если некоторые изображения у меня долго с картины "не смотрят" Тогда я молюсь, прошу, добиваюсь. И Бог исполняет желания благие, взгляд Девы Марии становится живой. Что же мне тогда делать? Я уже не могу отдать эту икону! Со слезами целую ее, не могу расстаться с ней. Приходится писать еще одну такую же. Но она выходит уже другая. Ее надо отдать. И вот вся моя комнатка завешена, и мне со святыми образами так хорошо. Никуда не манит, даже в Святую Землю Палестины. "Что разлучит нас от любви Божией?".
Однако, блаженство наше не в этом мире. А тут бывают такие обстоятельства, что следует забыть себя, свое блаженство с Богом, идти смело на зов апостола: "Пойдем за Ним, умрем с Ним".