Часть IV
Снова в столице
Содержание
После операции
Первые двое суток после операции были очень мучительны. Все в животе болело, но самое страшное - это позывы на рвоту. Как будто острым топором рубят по животу, боль ужасная. Изрезанное нутро содрогалось, я стонала, а холодный пот лил с моего лица, как будто меня водой поливали. Рубаха тоже делалась сырая, как вынутая из воды. Иван Петрович не отходил, поддерживал мою голову, менял тазики. Он вытирал пот с моего лица, мерил давление, считал пульс. Мне казалось, что еще одна рвота - и я умру. Чуть живая лежала я часа два-три, была не в состоянии ни смотреть, ни говорить, ни двигаться. "Не отходите, я умру сейчас", - шептала я. "Не отойду, - слышала я спокойный голос Ивана Петровича, - отдыхайте спокойно".
И так всю ночь и весь следующий день он не отходил от меня. Значит, не ел и не спал, а сидел рядом. А на вторую ночь Иван Петрович посадил рядом со мной молоденькую сестру, приказав ей не отходить от меня. Утром, чуть свет, он уже был опять около меня, успокоил, сказав, что приступов рвоты больше не должно быть. Он передал мне привет от моей мамочки, которая приехала справиться о моем состоянии.
- Что сказать о Вас матери? Каково Ваше самочувствие? - спросил Иван Петрович.
Я хотела ответить: "Как среди двух разбойников, то есть как Христос на кресте страдаю". Но я сообразила, что мама испугается, и сказала:
- Нормально.
Я знала, что все и так за меня молятся.
На вторую ночь, когда мне предложили болеутоляющее лекарство, я от него отказалась.
- Почему не согласились на укол морфия? - спросил утром Иван Петрович. Я ответила:
- Если Господь посылает страдания, то даст и терпение. Он тоже страдал и терпел. Он может дать и сон.
Только на третий день меня отвезли обратно в палату, где, наконец, накормили манной кашей. Иван Петрович застал меня, когда я лежа уплетала манку.
- У Вас хороший аппетит! - весело сказал хирург. - Вы любите эту кашу?
Мне стало смешно:
- Всякую еду полюбишь после трех дней голодовки...
- Храни Вас Бог съесть что-то острое или соленое, - сказал врач, - ведь все Ваши кишки порезаны...
После еды мне стало опять невмоготу, Ивану Петровичу опять пришлось возиться со мной.
Последние два дня апреля в тот год пришлись на субботу и воскресенье. В эти дни больничные врачи обычно отсутствовали, оставался один дежурный врач на все корпуса. Первые два дня мая тоже считались выходными, поэтому у врачей получилось четыре дня отдыха подряд. "Гуляли" в те дни и медсестры, и санитарки, и уборщицы, так что больные были почти заброшены. Особенно страдали те, кто был в предшествующие праздникам дни прооперирован. Так было в моей палате. За ночь повязки сбивались, бинты разматывались, из раны сочилось. А многие из нас (и я в том числе) не могли еще встать, не могли даже вымыть руки. Посетителей и родных в нашу палату не допускали, боялись занесения инфекции. Все мы лежали неухоженные, все приуныли.
Вдруг утром в палату вошел Иван Петрович: "Ну, кому нужна моя помощь?" - весело спросил он. "Ой, меня перевяжите! Меня перебинтуйте, пожалуйста!" - послышались голоса. И хирург тут же принялся за работу. Он все четыре дня добровольно приходил в больницу, обходил все корпуса, все отделения. Одних он перевязывал, другим давал лекарство, третьим поправлял постель. Он знал, как тяжело лежать без помощи недвижимому человеку. Когда Иван Петрович прощался до следующего дня, то вслед ему неслись радостные голоса тех, кому он облегчил страдания: "Да вознаградит Вас Бог!", "Спасибо, дай Вам Бог здоровья и счастья!". Все в больнице знали, что Иван Петрович - верующий человек. И все его уважали, любили.
В конфессиях никто не разбирался. Но мне было совестно за православный медперсонал. Все они оправдывались тем, что была Пасхальная неделя, в которую, якобы, грех работать. Но разве совесть их не тревожила? Как могли они наслаждаться Праздником, зная, что стонут и плачут те, которым они при желании могли бы помочь?
А Иван Петрович, возвращаясь весенним теплым вечером домой, хотя и был до крайности усталым, но чувствовал тишину в сердце: ведь весь день он провел рядом с возлюбленным своим Христом, наставляющим его облегчать страдания.
На четвертый день в палату зашел сам главврач Вишневский. Он вежливо осведомился о здоровье каждой из больных, а подходя ко мне, сказал:
- Тут у меня бриллиантик лежит... Как Вы себя чувствуете?
- Хорошо, - ответила я. (Все остальные жаловались на свое болезненное состояние).
- Хорошо? - удивился Вишневский. - А живот не болит разве?
- Очень болит! Но ведь ему еще полагается болеть. Так что ж на него жаловаться?
- Да, если настроение веселое - значит, хорошо, - задумчиво сказал хирург и тихо вышел.
"Как Вишневский Вас назвал?" - спросили больные. Они решили, что директор, видно, получил от нас огромную сумму денег за операцию. А в те годы медицина была бесплатной, даже операции. Да родные мои никому заранее и не давали денег, так как все хлопоты взял на себя бескорыстный Иван Петрович. Царство Небесное тем, кто вернул мне здоровье - Ивану и Александру!