Татьяна Владимировна Соколова

  Не могу назвать себя духовным чадом отца Федора, слишком коротким было наше общение, но его участие в моей жизни оказалось столь значительным, что умолчать о нем теперь невозможно.

"Тайну цареву прилично хранить, а о делах Божиих объявлять похвально" (Товит 12,7). Да, именно так, Божиим делом, Промыслом Его можно объяснить мое знакомство с отцом Федором, которое произошло в дни очень сложных обстоятельств моей жизни.

По ложному обвинению был арестован мой сын Владимир. До ареста он прислуживал в алтаре одного из московских храмов, с детства тянулся к церкви, мечтал стать священником, и вот - тюрьма.

Моего сына обвиняли в тяжком преступлении - убийстве и поджоге. Я была уверена, что он невиновен, но как объяснить это тем, кто хотел доказать обратное? Внутри все кричало от отчаяния; я не знала, что предпринять. Готова была на любое безрассудство вплоть до контактов с преступным миром для организации его побега, взяток следствию, и в этот момент я встретилась с отцом Федором.

Ехала к нему с тайной надеждой, что он человек влиятельный, хорошо известен в высоких сферах, в том числе и правоохранительных органов, поможет мне, поговорит с кем нужно. Но с первых же его слов мои надежды развеялись в прах. Решительно отказавшись от каких-либо шагов в этом направлении, он и мне не советовал добиваться освобождения сына окольными путями. Тем не менее, ушла я от него немного утешенная: сам он обещал сугубо молиться о Володе, вынимать за него частичку на проскомидии, и говорил: "Потерпи немного, Господь не оставит его, будет твой сын на свободе".

В тот день я плакала значительно меньше. Теперь передо мной выстраивалась перспектива жизни и борьбы за сына, но уже другими методами. Отец Федор объяснил мне, что Промыслом Божиим тюрьма посылается не только тем, кто в ней сидит, но и тем, кто скорбит о своих близких, оказавшихся там по разным причинам. Она учит молиться Богу, верить Ему и не терять надежды на Его милосердие. Тогда я даже не все понимала, что он говорил, но общее настроение его слов сообщало Мне какую-то надежду на чудо.

Человеком я была нецерковным, хотя и крещена с младенчества, но как только мой Володя оказался за решеткой, я стала неистово молиться целыми днями, да и ночи часто простаивала перед иконами. Молилась я по молитвослову, не всегда вникая в новые для себя слова. Я больше сердцем чувствовала их смысл, а иногда просто своими словами умоляла Матерь Божию вернуть мне моего сыночка: "Ты же Сама Мама, кому как не Тебе знать мою боль! Помоги мне! Спаси моего Вовочку!"

На той памятной встрече отец Федор говорил, что для того, чтобы мои молитвы были услышаны, мне прежде всего самой необходимо прибегнуть к таинствам исповеди и причастия. Жили мы на другом конце Москвы, и поэтому я приступала к таинствам в храме, что был ближе к дому.

Моя церковная жизнь началась с домашних молитв и в слезах по сыну, но продолжилась в стенах многих храмов и монастырей. Я побывала на острове Залит у о. Николая Гурьянова, сподобилась утешения у него, часто плакала у раки блаженной Матронушки, обращалась за молитвенной помощью ко многим монахам и простым мирянам: о моей истории дважды писала газета "Воскресная школа", радиостанция "Радонеж" обратилась к своей огромной аудитории с призывом молиться за Володю. Но месяц за месяцем тянулось следствие, а мой сын продолжал сидеть.

С первых же дней содержания его под стражей, как я потом узнала, к нему были применены недозволенные методы: его поместили в специальную камеру с отбывающими срок уголовниками, которые по заказу следствия более месяца издевались над ним, били, угрожали насилием, требуя признания в чужих преступлениях. Таким образом следствие получило от Володи самообвинение.

На суде он отказался от ложных показаний и рассказал о причинах, вынудивших его подписать явку с повинной, однако прямых улик против следствия суду предоставлено не было. Дело рассматривалось в момент, когда следы побоев прошли, а рентгеновские снимки сломанных ребер тюремный врач делать отказался. Были косвенные улики: недопустимость содержания подследственного с осуждёнными, противоречия в материалах деда, расхождения с показаниями экспертизы и т.д. Дважды дело рассматривалось в суде, и оба раза суд отправлял его на доследование.

... Со дня ареста Володи прошло более года. Не сумев доказать причастность моего сына к убийству и поджогу, следователи переквалифицировали дело в непреднамеренное убийство и превышение самообороны. В связи с тяжестью обвинения первые два разбирательства проходили в городском суде, а после переквалификации дела его отправили на рассмотрение в районный.

Надо сказать, что история с мнимым преступлением Володи развивалась не в Москве, а в соседней области. Все это время я регулярно ездила к сыну, возила передачи и раз в месяц виделась с ним через стекло, покрывая за сутки более полутысячи километров.

После назначения третьего судебного разбирательства я поехала в маленький областной городок для знакомства с делом и судьей. При первом же взгляде на районного служителя Фемиды было ясно, что он сильно пьющий человек. Да это и невозможно было скрыть. Наша беседа началась с объяснения причины, по которой он в тот момент был слегка пьян: какая-то дата смерти родственника.

Всю дорогу туда я помнила слова отца Федора, что мой сын скоро освободится, я вспоминала слова отца Николая с острова Залит, утешавшего меня словами: "Никакого горя нет!", я верила в Божию милость к моему сыну, но как только увидела судью, как только услышала его слова, что за свободу сына мне придется заплатить пять тысяч долларов, я почувствовала, что почва опять уходит из-под моих ног.

Денег не было. За почти полтора года я истратила все свои сбережения и влезла в долги. Безумных денег стоил адвокат, которой так и не произнес ни одного слова ни на одном судебном заседании. Он установил плату за каждое свое действие и был заинтересован не в результате, а в продолжительности дела. Дорого обошлись передачи: я понимала, что в камере Володя не один, и для того, чтобы ему что-то досталось, я собирала огромные передачи. Часть их содержимого оседала сразу за окошком. Мне были известны местные порядки, и я строго их соблюдала, надеясь хоть как-то облегчить жизнь моему сыночку в тюрьме. На все это ушло немало тысяч долларов. Набрать за короткое время еще пять тысяч я была не в состоянии.

Приехав в Москву, в отчаянии я позвонила отцу Федору. То, что я услышала, лишило меня последней надежды.

По своей слабости я ждала от него неявного разрешения на взятку. Думала, если он благословит, деньги найдутся. Но вместо слов сочувствия я услышала гневное возмущение поведением судьи. "Поезжай в ФСБ, - говорил он, - все там расскажешь. Они дадут тебе денег на взятку. Может быть, твой сын и сел в тюрьму, чтобы через него явилось возмездие этому судье".

Но мне не хватило мужества. Выслушав совет отца Федора, я тут же представила все последствия такого шага. В моем воображении возникла картина ареста мздоимца, как передают дело моего сына в другие руки, как коллеги арестованного судьи, сохраняя честь мундира, выносят ему максимальный срок, и решила собирать деньги. К назначенному дню мне удалось назанимать только незначительную часть, и с этими деньгами я поехала, надеясь уговорить его подождать с остальными.

Готовясь к встрече с судьей, я всю дорогу репетировала свою речь перед ним. Обдумывала, с чего начать, какими словами расположить его к доверию, дать ли деньги сразу или сначала рассказать о трудностях, но все получилось не так, как я планировала.

Подходя к зданию суда, где должна была состояться наша встреча, я увидела, как из дверей на крыльцо буквально выскакивает судья и издали мне кричит: "Не подходите ко мне! Мне ничего не нужно! Уезжайте!". И тут же зашел обратно. Потрясенная, я не знала, как себя вести, а главное, что мне ждать от суда. Я вернулась в Москву и остаток дней до назначенного заседания провела в полуобморочном состоянии.

Как-то дожила до дня суда, приехала на него, вся "обложенная" святынями: в одном кармане иконка святителя Николая, в другом - маслице от Матронушки, взяла с собой фотографию о. Николая. Несмотря на очевидные неблагоприятные обстоятельства продолжала надеяться на милость Божию...

Володю привезли в наручниках, но в зале заседания их сняли. Я, не отрываясь, смотрела на него и думала, что когда после суда его поведут в машину, я влипну в него, и никакие силы не смогут меня оторвать.

Что-то говорит судья, прокурор, что-то отвечает им Володя; я не понимаю ни слова и продолжаю смотреть на моего сыночка.

Объявили перерыв, после которого судья зачитал приговор. Я тщетно пыталась вникнуть в его суть, но в бессилии просто слушала голос судьи. А когда конвойные, похлопав Володю по плечу, отошли от скамьи подсудимых, я поняла, что мой сын на свободе.

... Скоро будет год, как закончилась эта история, а я все никак не могу прийти в себя. Долго не давала мне покоя перемена в поведении судьи. Я все силилась понять, что же с ним произошло после моего звонка отцу Федору, и не находила ответа. Можно было предположить, что батюшка сам позвонил в ФСБ, но что он мог сказать, если знал только наши с Володей имена? Избавилась я от бесплодных размышлений после того, как услышала от других рассказы о силе его молитвы. Мне сразу стало ясно, Кто и чьими молитвами помог моему сыну.

Оглядываясь назад, я вижу ровную дорогу Промысла Божия в каждом шаге всех, кто каким-то образом был причастен к судьбе Володи. Вижу на ней собственные следы, оставленные не всегда твердой поступью, и осознаю, что встать на нее мне помог отец Федор.

Содержание