Иерей Константин Татаринцев

  Рассказывать о милом моему сердцу священнике, протоиерее Феодоре Соколове, значит делиться воспоминаниями о самых светлых днях моей жизни, делиться сокровенными мыслями, чувствами, переживаниями, рожденными от встречи с ним. Перебирая в памяти эпизоды, во множестве всплывающие при виде нашего храма, который мы вместе с ним восстанавливали, или рассматривая фотографии, запечатлевшие моменты нашего совместного служения, я понял, что все их записать просто невозможно, поэтому ограничил себя наиболее яркими впечатлениями.

.В конце 80-х начале 90-х годов в Москве часто проходили встречи, конференции православной молодежи. В некоторых из них и мне довелось участвовать. На одном из таких форумов, проходившем в МГУ, я впервые встретил отца Феодора. Это было в пасхальные дни. Батюшка, имевший уже шестерых детей, вел там секцию "Православная семья". Я, в то время готовившийся к венчанию, очень интересовался духовными аспектами семейной жизни и пошел именно на эту секцию. На пленарном заседании отец Феодор выступил с речью, поразившей меня глубиной и простотой изложения мысли. Он говорил о христианской любви супругов к Богу и друг ко другу, которая зиждется на взаимной жертвенности. "Если это положено в основу семьи, то любовь будет только укрепляться и возрастать, а не умаляться, превращаясь в привычку и обыденность", - запомнились мне его слова. В конце работы форума участники смогли сказать несколько слов и на иные темы, не связанные прямо с работой секции. Я рассказал о колокольном звоне и пригласил всех желающих поучиться этому делу в Тихвинский храм. Протоиерей Феодор запомнил мое выступление и с тех пор относился ко мне как к хорошо знакомому человеку.

Вскоре я женился. Мы с супругой поселились в Тушино, но продолжали ездить в родной нам храм иконы Тихвинской Божией Матери в Алексеевском, где несколько лет вместе пели на клиросе, а я нес еще послушание звонаря.

Недалеко от нашего дома был храм, вернее, здание, напоминавшее храм, но на его территории никаких признаков жизни не было. Сердце печалилось о такой участи святыни. И вот в храме возобновилось богослужение. В канун одного из праздников моя супруга пошла туда на всенощную. Собираясь причащаться, она попала на исповедь к отцу Феодору. Когда же на другой день она подошла к Чаше, то не успела назвать своего имени, как батюшка в молитве с удивительной теплотой в голосе уже его назвал. Лену просто поразила такая память и внимание, явленные священником.

Как потом оказалось, жили мы с отцом Феодором совсем недалеко друг от друга. Как-то вечером мы вместе с Еленой возвращались с вечерней службы из Тихвинского храма и повстречались с отцом Феодором в троллейбусе. Батюшка в тот поздний час возвращался с треб. Мне к этому времени были сделаны предложения о подготовке к принятию сана дьякона двумя именитыми московскими священниками. Когда отец Феодор об этом узнал, он тут же пригласил нас выйти на остановку раньше и зайти к нему домой. Там состоялся очень серьезный разговор, где я поведал о своем сокровенном желании оставить науку и послужить матери-Церкви. Дав мне высказаться, отец Феодор вдруг предложил мне потрудиться сначала алтарником, а потом, Бог даст, и дьяконом, в том самом храме, мимо которого мы с Леной столько раз проезжали в скорби по поводу его состояния. "Только вот мы строимся, и высоких зарплат у нас долго не будет", - сказал он. Но какое это имело значение, когда так близко и реально было исполнение моей мечты, а внутренняя симпатия и доверие к батюшке склоняли сердце именно к его предложению. Разговор был недолгим, но для меня эпохальным. После него я окончательно решился оставить все свои прежние занятия и идти трудиться в храм, осознавая, что этот путь далек от земного благополучия, и идти по нему можно только ради чувства любви к Господу и ближнему. С 8 января 1992 года я приступил к послушаниям в Тушинском храме.

Первые годы служба в храме шла не каждый день, расписаны были и выходы алтарников. Но я стремился быть на каждой службе и чтобы быстрее постичь устав, и чтобы впитать от отца Феодора те многие богослужебные традиции, которыми он в совершенстве владел и о которых не прочитаешь ни в какой книге. Впитывал я и его принципы отношения к людям. Необыкновенная открытость и коммуникабельность, мудрость и внимательность привлекали к нему людей самых разных возрастов и взглядов, образованности и жизненного опыта. На глазах росла дружная община, рождалась духовно здоровая семья, трудиться в которой было настоящей радостью.

Помимо послушания алтарника мне было поручено быть водителем пожертвованной храму машины "ЛуАз". На ней я возил отца Феодора по храмовым делам и на требы. Она постоянно ломалась, и приходилось все время ее чинить. Как-то в промасленной рабочей одежде я лежал под машиной и ремонтировал её. Поздно вечером, когда уже на территории храма никого не осталось, в ограду церкви вошла средних лет женщина и спросила у меня:

- Есть ли кто-нибудь здесь?

Странно, - подумалось мне, - я же вот здесь.

- Может, я могу вам чем-нибудь помочь? - спросил я её. Она медленно осмотрела меня с ног до головы и ответила:

- Вы? Нет, вы не можете мне помочь... - и пошла по направлению к храму.

Через полчаса, никого не встретив, она вернулась и всё же обратилась ко мне:

- Ладно, спрошу у вас. Когда в этом храме крестят младенцев?...

Много было подобных ситуаций, когда к тебе, имеющему два высших образования, относились как к разнорабочему, и приходилось смиряться. Смиряться приходилось с полным отречением от отдыха и семейных забот.

В дни, когда не было служб, мы с отцом Феодором с самого раннего утра до позднего вечера ездили по требам. Однажды моя супруга возмущенно сказала, что дальше так нельзя относиться к семье, и она сама попросит отца Феодора дать мне один выходной в неделю.

- Но я ведь все время с батюшкой. Когда у него выходной, тогда и у меня, - возразил я ей. - А если он трудится, как можно отдыхать?

И это её убедило. Наши матушки в этот сложный начальный этап восстановления храма все домашние дела взяли на себя и являли также этим свое жертвенное служение.

Ранним летом 1992 года я прошел епархиальный совет, а хиротония во дьякона у меня состоялась лишь 4 октября того года. За это время было много переживаний, и всегда я чувствовал заботливое участие отца Феодора. Оно проявлялось во внимании, с каким батюшка отнесся к моему естественному волнению ставленника перед рукоположением. Во время проскомидии и литургии он находил возможность прокомментировать важность тех или иных богослужебных особенностей, задать мне вопросы по церковному уставу, дабы укрепить мои знания. Примером для меня было и его отношение к службе. Часто в свободный от своего богослужения день батюшка приходил на клирос и читал канон на утрени. Особенно он любил читать в великопостные дни.

Отпуск тем летом мы с матушкой и нашим первенцем, новорожденным Мишей, как и всегда, провели в глухой деревне в Ивановской глубинке, куда даже телеграмма шла несколько дней, но об этой особенности мы не знали. Каково же было мое удивление, когда мне принесли телеграмму с вызовом в Москву для принятия священного сана с опозданием на 2 дня! Поехал в районный центр звонить отцу Феодору. Что делать?

- Ну, что теперь говорить, - ответил он мне, - отдыхай дальше. Приедешь из отпуска, там видно будет.

Потом на Смоленскую икону Божией Матери Святейший Патриарх служил в Новодевичьем монастыре. Меня снова вызывали телеграммой, но получил я ее вечером того дня, когда должна была совершиться хиротония. Я опять отцу Феодору звоню, на этот раз с фермы.

- Да, это, конечно, не здорово. Но ничего, не смущайся, - успокаивал он меня.

Уже в сентябре снова была запланирована моя хиротония. В день возвращения Его Святейшества из Чехословакии в Москву 7 сентября мы с отцом Феодором поехали в храм Адриана и Наталии, где должно было быть представление Святейшему и на другой день рукоположение во диакона. Для отца Феодора это был очень дорогой и близкий храм, в нем почетным настоятелем был его отец - митрофорный протоиерей Владимир Соколов. Туда поехала моя матушка Елена с младенчиком на руках, и он поехал, чтобы просто помолиться за меня. Но не смог приехать Его Святейшество.

Так в волнении и ожидании прошли август, сентябрь, начался октябрь. И только 4 октября, на отдание праздника Воздвижения Животворящего Креста Господня, на освящение престола в Новоспасском монастыре состоялась моя дьяконская хиротония. Как же радовался отец Феодор появлению своего диакона в храме!

На первых службах любое мое движение мне казалось неловким; многих нюансов я не знал, и присутствие отца Феодора в эти дни, было для меня очень и очень значимым. Я все время чувствовал его плечо, его дыхание, его заботу, и это придавало мне уверенности, которой так не хватало.

А 13 марта 1993 года в нашем храме во время освящения придела преподобного Сергия Радонежского Святейший Патриарх рукоположил меня в иереи. Отец Феодор попросил, чтобы я не проходил практику в Елоховском соборе, а сразу был оставлен в Тушино, и на следующий день я уже служил литургию в своем родном и любимом храме.

И снова, как в период моего дьяконства, отец Феодор был рядом. В храме вместе со мной было уже три священника, казалось, можно было бы настоятелю и отдохнуть, но батюшка приходил на мои службы, стоял в алтаре и все мне подсказывал. Он очень деликатно делал замечания. Порой, после службы тихонечко перечислит огрехи так, что суть их запомнится навсегда, а чувства неловкости или обиды даже не появится. Сразу суть ошибки выявлялась, и в памяти навсегда закреплялось чинопоследование службы, правильный возглас и т.д. В такие минуты он вел себя не как настоятель с начинающим священником, а как с ровней. Мало этого, он сам иногда просил совета: "Как ты думаешь?... Как ты считаешь?.." Было даже такое: батюшка просил меня делать ему замечания, если я вдруг замечу какую-либо его ошибку. Несколько раз я дерзнул обратить его внимание на определенные неточности, и как же он искренне благодарил меня за это! Вообще на приходе между священнослужителями были самые теплые и братские отношения, невзирая на то, что мы все такие разные. Он воспитывал нас доверием, потерять которое было для нас самым страшным.

У него никогда не было никакого превозношения ни в алтаре, ни в храме, ни в обиходе. Несколько раз мне доводилось слышать от него в разговорах с прихожанами, что он "в храме не главный, а главный в храме Господь".

Надо сказать, отец Феодор имел яркий дар сближаться с людьми, пробуждая в них все самое лучшее. Как отрадно было видеть, что от исповеди к исповеди, которые батюшка проводил, не считаясь со временем, просветлялись лица прихожан. Он был прост в общении и доступен. Со стороны он мог показаться очень строгим, но строг и необыкновенно требователен он был, прежде всего, к себе, а милостив и любвеобилен к другим. Тем, кто знал его ближе, было известно, что на самом деле это не строгость, а огромная любовь. Такая милость изливалась на всех, с кем сводила его судьба!

Я по всем жизненно важным вопросам обращался к отцу Феодору как к духовнику. Волей-неволей, это со временем выстраивает иерархию в человеческих отношениях: с одной стороны, воспитывает в духе уважения, почтительного отношения к учителю, и с другой - закрепляет дистанцию. Отец Феодор во всех смыслах был моим наставником и учителем, что проявлялось в моем воспитании как священника и как христианина вообще. Но между нами никакой дистанции не было. Правда, я всегда обращался к нему на "вы", хотя он всегда говорил мне "ты", и это понятно. Он не за панибратство нарушал дистанцию, это были более высокие дружеские отношения.

Огромным потрясением для меня было то, что о. Феодор, примерно через полгода, стал иногда исповедоваться у меня. Для меня было высочайшим моментом ответственности и доверия, когда он мне открыл свою душу. И могу сказать, не нарушая тайны исповеди, что перед крестом и Евангелием батюшка открылся человеком еще большей глубины и чистоты, чем в повседневном общении. То, что он вверял свою душу молодому священнику, с величайшей серьезностью, с глубочайшим доверием относясь к благодати священства, к опыту жизненному, меня поразило и сделало нас духовно близкими людьми. Эта близость проявлялась порой в совпадении оценок, мыслей даже в проповедях. Бывало, я спрашивал у него: "Какие мысли прозвучали в Вашей проповеди на поздней литургии?" Он отвечал, и мы с удивлением оба отмечали, что я на ранней, а он на поздней литургии говорили почти одно и то же. И это не потому, что у нас были какие-то общие источники для подготовки, оба мы часто говорили проповеди экспромтом. Батюшка нашел этому такое объяснение: "Как же может быть иначе? - говорил он. - Ведь мы у одного престола служим!"

...Умение жертвовать своим покоем, семейным уютом, умение преодолевать усталость после службы ради ближнего, чтобы отправиться в больницу, на кладбище или домой к больному человеку - вот чего ожидает Господь от священнослужителя. Сполна обладал этим качеством отец Феодор. Конечно, он был воспитан в семье священника и воспринял это в преемственности, но при этом сам батюшка часто вспоминал уроки отца Валентина Радугина, у которого начинал служение в священном сане. "На требу, - говорил он, - нужно реагировать мгновенно, помня, что это призыв Самого Бога".

Требы для батюшки тоже были собиранием прихода: дома с батюшкой можно и просто поговорить, и пошутить, и посидеть за гостеприимным столом. Благодаря этому для прихожан естественная дистанция, возникавшая при общении со священником в храме, сокращалась и заполнялась теплом души отца Феодора. Как воин по тревоге откликался батюшка на просьбы людские. И никогда не ждал за это благодарности.

Кстати, "благодарность" за требы для меня долго была определенным смущением, пока отец Феодор не помог мне это чувство преодолеть. Будучи алтарником, потом диаконом какое-то время, я оставался помощником батюшки - был его водителем. Часто бывая с ним на требах, я учился не только их совершению, но и умению отца Феодора выходить из неудобного положения, связанного с деньгами. У батюшки никогда не было определенной платы за требы. Благодарность людей воспринималась как их добровольная жертва. Часто бывало и так, что мы уходили с ним вовсе без денег и даже радовались этому, особенно если приглашали в дом бедные люди. Некоторые деликатно спрашивали: "А сколько мы Вам должны?", и батюшка мог ответить, что благодать бесценна, или отшучивался как-то. Для него деньги всегда были моментом второстепенным. Помню, он как-то привел мне слова одного старца: "Деньги - это мера нелюбви друг к другу". Конечно, разные бывали дома, но чаще всего такие, из которых не хотелось уходить, "запечатав" деньгами человеческие отношения. Да и как, в самом деле, можно было оценить часть души, оставленной в этом доме в таинстве соборования, причастия или даже освящения квартиры?

Любимым местом служения отца Феодора кроме храма было освященное им же отделение реанимации грудных младенцев в детской городской больнице № 7. Сами врачи, видя благодатную помощь в критических ситуациях свыше, приглашали нас туда крестить тяжко болящих младенцев, часто "страха смертного ради". Крещеные чистые души порой после таинства отходили ко Господу. Естественно, денег такие требы не приносили, но собирали "богатство нетленное". Батюшка говорил, что младенчики становились за нас ходатаями, молитвенниками и считал за честь крестить в реанимации.

Были у отца Феодора и "доходные" требы, но все, что он получал, шло на храм. Об этом я знаю не с чьих-то слов, а сам являюсь свидетелем тому. В столе в сторожке лежала у него коробочка картонная, и все принесенные с треб деньги он клал туда. Нужно ему кого-то из храмовых сотрудников поздравить с днем ангела - цветы купить, подарок или праздничную трапезу устроить - он прибегал к коробочке. Даже на какие-то иные храмовые нужды, когда, например, у старосты Олега Васильевича Шведова не хватало денег расплатиться за мозаику, за била или за электроэнергию, отец Феодор добавлял из заветной коробочки.

После рукоположения меня в иереи часть требной нагрузки легла и на меня. Тогда же я рассказал батюшке о своем смущении с деньгами, и он тут же снял с меня груз давних переживаний.

- Скажут тебе: "Это на храм", - говорил он, - клади сюда в коробочку. А если скажут: "Это лично вам", тогда бери себе или тоже клади в коробочку.

Как же он радовался, когда открывал коробочку и видел там прибавление от моих скромных трудов! Очень он меня благодарил и радовался, что нравственное отношение к материальным благам у нас общее. Для меня это был выход из внутренних сомнений.

Такое собирание средств длилось достаточно долго. Деньги с треб привозили не только мы с отцом Феодором; подключился к этому и отец Владимир Сычев, так что пополнялась коробочка часто. Многие знали о коробочке, но нам и в голову не могло прийти, что кто-то может посягнуть на эти деньги. Тем не менее, нашелся человек, не выдержавший искушения этим знанием. Конечно, он тут же был уволен, но и деньги мы перестали держать в столе. Отец Феодор распорядился отдавать крупные суммы с треб за ящик, а небольшие средства оставлять на свое усмотрение. Уже после гибели отца Феодора узнал я, как сам отец Феодор оставлял себе "на свое усмотрение"...

В семье наших прихожан произошло большое горе - погиб их единственный восемнадцатилетний сын. Вместе с матушкой Галиной мы навестили их, чтобы утешить. Появление в доме матушки Галины для всех преображенцев - прихожан храма Преображения Господня - всегда большая радость; конечно же, и здесь она была самым желанным гостем. После панихиды, за столом, вспомнили о нашей приходской жизни, и тут матушка рассказала, как они с отцом Феодором жили материально.

Как настоятель он получал зарплату, всю ее отдавал матушке и очевидно считал, что этого должно хватать. Но семья у них - 9 человек детей, а зарплата - почти как у всех; во всяком случае, она была не намного больше зарплаты остальных священников. "Он и не догадывался, - говорила матушка, - что мне иногда приходилось обращаться за помощью, просить у соседей в долг до следующей зарплаты". А требные деньги он все отдавал в храм. Как рассказывал мне староста Андрей Прокопьевич Юдаев, уже после коробочки батюшка приносил в храм по 15-20 тысяч рублей в месяц. И подарки, подаренные ему лично, он оставлял р храме.

Однажды на какой-то праздник пришла к нам Мария Александровна, староста соседнего Рождественского храма в Митино, и в трапезной прямо при всех стала в шутку выговаривать отцу Феодору:

- Батюшка, я же лично вам дарила эту скатерть и эту посуду, а вы все в храм несете. Дари вам что-нибудь после этого...

Служение в местах лишения свободы и в Армии было еще одним послушанием отца Феодора Церкви. Среди московских клириков были сотни священников, отслуживших, как и отец Феодор, лишь срочную службу, однако, выбор пал именно на него. Объяснение мне видится в его ярком даре общения с другими, способности располагать к себе сердца тех, с кем он в тот момент разговаривал.

В одном Патерике было сказано - если ты помнишь, кто ты (а батюшка, прежде всего, исповедовал себя православным христианином, считая это самым высоким достоинством человека), общаться можно с кем угодно. Многим трудно было преодолеть внутренний барьер, стоящий между нами и представителями других конфессий, пойти на контакты с работниками ГУИНА, наследниками печальной славы ГУЛАГа. А отец Феодор, памятуя, кто он такой, всех готов был одарить сокровищами своей души, расположить к доброму отношению к Церкви. Так все, что бы он ни делал, сводилось к росту авторитета Церкви в обществе; не его лично, а Церкви.

Удивительная для молодого человека свобода общения, умение уважительно, но на равных, невзирая на чины беседовать с людьми были воспитаны в нем служением при Святейшем Патриархе Пимене. Будучи его ближайшим келейником, он в течение десяти лет день за днем питался мудростью первоиерарха Русской Православной Церкви. Выполняя поручения Святейшего Патриарха, он общался с политиками, общественными деятелями, дипломатами самого высокого ранга. Потом эта школа сослужила ему хорошую службу.

Из Рима, с конференции военных капелланов, отец Феодор вернулся с документальным свидетельством своего дара - небольшой фотографией. На ней отец Феодор снят почти анфас: он, улыбаясь, смотрит в глаза и пожимает руку стоящему рядом с ним в характерной позе Римскому Папе. Как потом объяснил батюшка, такие снимки есть у каждого участника форума. Эта встреча была предусмотрена протоколом. Помню, когда мы рассматривали фотографию, батюшка делился с нами впечатлениями о поездке, и кто-то из присутствующих спросил его: "Батюшка, а что Вы в этот момент говорите?" "Я предлагаю Папе принять Православие", - ответил он. Шутка была оценена дружным смехом.

Общение отца Феодора с известными личностями как в России, так и за рубежом никак не сказывалось на его открытом характере. В каждом человеке, с кем батюшку судьба сводила, видел он, прежде всего, его драгоценную душу.

А уж в какие "ризы" облечена она - в генеральский мундир или арестантскую робу, - ему было совершенно безразлично. Особенно остро это его качество чувствовали люди, лишенные свободы.

На службы в тюрьмы мы всегда ездили вместе, и я был свидетелем его общения с заключенными. Так естественно воспринимался из его уст призыв к молитве, правде, отвержению лжи, что даже закоснелые в грехе, черствые души матерых разбойников и убийц умягчались. Осознав глубину собственного падения, люди искали утешения в таинствах Церкви. Больше всего меня поражало крещение в тюрьме, когда люди отрекались от сатаны. Жилы на шее напрягались: "Отрицаюсь!" - не просто формальный момент чина оглашения, а отречение от всего зла, которое раздавило жизнь и уже вошло в плоть. Многие после этого падали в обморок - крепкие мужчины сползали по стене.

Или таинство исповеди. Такие исповеди редко услышишь в приходском храме. Конечно, и на свободе они тоже бывают разные, но там полнота переживания греха усугублена обстановкой: тюрьму не случайно называют вершиной ада. Так среди заключенных, на этой вершине я набирался духовнического опыта, часто прибегая к помощи отца Феодора.

Мы были первыми; тогда только начиналось окормление тюрем и Армии, поэтому наших усилий хоть и с трудом, но хватало. Но скоро, почувствовав положительные результаты участия Церкви в воспитательной работе, власти стали расширять контакты. Теперь во многих тюрьмах, в лагерях, в воинских частях есть храм или молельная комната.

Но, пожалуй, наиболее ярко духовные дары батюшки раскрывались во время службы в храме. В эти часы забывалось все на свете: суета, шум электрички, рев машин на Волоколамском шоссе и самолетов, летающих над Тушинским аэродромом. И сам он так уходив в службу, настолько глубоко переживал происходящее, что порой даже не мог сдержать слез, особенно во время евхаристического канона.

Мы, сослужащие отцу Феодору священники, находимся в алтаре и вместе с ним переживаем чудо схождения Неба на землю! Его голос дрожит, готовый сорваться в рыдания, в глазах стоят слезы. Это состояние передается и нам; мы также осознаем свое недостоинство, праведный страх от присутствия Божия. В этот момент священник - подлинно пастырь. Он впереди, а за ним все словесные овцы.

Такая служба - это служба всего храма. Мы чувствовали, что молится весь храм: всегда стояла удивительная тишина, сосредоточенность прихожан, как недавно вошедших в церковную ограду, так и высоко духовно образованных. Все участвовали в тайне встречи Бога и человека.

Переживая ее, мы имели величайшую радость служить с отцом Феодором вместе; мы невольно тянулись за ним, хотя и понимали, что не доросли до его внутреннего состояния. Рады бы так плакать, но не умеем: не родилась еще пока молитва такой силы.

Не дерзаю проводить прямых аналогий, но я всегда вспоминал эти службы, когда читал книги об отце Иоанне Крондштатском: многие священники стремились попасть к нему на службу, чтобы вместе с ним пережить литургию. Отец Иоанн так служил, что люди чувствовали наступление особого евхаристического времени, пребывали в ином пространстве, реально ощущали что-то такое, что словами передать нельзя. Нечто похожее переживали и мы, сослужащие отцу Феодору. От многих я слышал похожие признания.

Он очень любил соборное служение. Всегда в Прощеное воскресенье, Великий Четверток, на Пасху, в Великую Субботу, на Рождество, Крещение службы были исключительно соборные. Даже менее значимые праздники он всегда предлагал служить вместе. И всегда вместе мы молитвенно встречали радость праздника. Все вместе исповедовали, вместе служили, распределяя возгласы, вместе причащались из одной чаши. На проскомидии он за каждого, кто был записан в его синодик, вынимал частичку. В этом отношении он очень был требователен к себе. Такой молитвенной памятью о каждом он связывал, цементировал приход, собирал всех воедино, ходатайствуя за них перед Богом. Колоссальная ответственность вызывала в нем страх, трепет, и когда у него по щекам текли слезы, не деланные, не экзальтированные (ему вообще чужда была какая-либо внешняя аффектация), а необыкновенно искренние, все осознавали, что происходит что-то глубоко личное для батюшки. Созерцая такое умение предстоять за паству, мы приобретали знание, которому книжно научиться нельзя.

В начале февраля 2000 года я был госпитализирован в связи с предстоящей операцией на ноге и выписался из больницы только за несколько дней до памяти св. вмч. Феодора Стратилата. Несмотря на болезненное состояние, я пошел в храм: я просто не мог не поздравить батюшку с днем его Ангела. Именины нашего настоятеля по ощущению тепла, искренней любви прихожан мне всегда напоминали престольные праздники. Также много собиралось народу, также торжественно проходило богослужение, также широко и весело продолжалось празднование в трапезной. После литургии мне, как второму священнику, надлежало поздравить отца-настоятеля от всего прихода и вручить ему подарок - наперсный крест с украшениями. На этом я и построил слово. Я говорил о том, что крест есть не только самое большое украшение христианина, но и подвиг, который можно совершить, лишь взяв его и следуя за Господом. Вручая крест, я пожелал ему помощи Божией. В ответном слове батюшка очень благодарил всех и просил приход молиться о нем. Потом вдруг очень резко перескочил мыслью, пожелав всем - себе и всему приходу - огромного терпения, и так же неожиданно стал у всего прихода просить прощения, как бы прощаясь со всеми нами.

После службы мы разоблачились, и по обычаю была трапеза. Потом я поднялся на второй этаж приходского дома, чтобы прилечь. Отец Феодор зашел в нашу комнату, увидел меня лежащим и велел не спешить с выходом на службы, дал еще неделю отдыха. "Давай, поправляйся. Я за тебя послужу...". Так в заботе обо мне мы с ним простились и, как оказалось, навсегда.

На следующий день - а он был солнечный - звонок: Андрей Прокопьевич сообщает мне о страшном известии. За полчаса до полуночи 21 февраля отец Феодор и Георгий Белобородов, который на храмовой "Волге" вез батюшку в Ивановскую область, город Плес, погибли в автокатастрофе. Как мог быстро собрался, приехал в храм. Андрей Прокопьевич сидит, плачет, не решается звонить матушке Галине. Эту страшную миссию взял на себя брат батюшки протоиерей Николай Соколов.

Надо было ехать за телом. Словно все стихии сопровождали нас в дороге: мороз и солнце, метель и оттепель - все сразу пережили мы в том скорбном пути. Внутренне я пытался собраться, приготовиться к встрече с батюшкой, предполагал, что в подобных ситуациях могут возникнуть неожиданные препятствия. Но на удивление все складывалось благоприятно. Везде нам помогали, местный священник нас очень тепло и заботливо принял.

Самое страшное было увидеть отца Феодора в морге. Около полуночи пришел врач, открыл нам металлическую дверь. В полной тишине вошли мы за ним. Подошли, перекрестились, поцеловали в лоб батюшку, Юру...

К 11 утра следующего дня гробы были готовы, тела выдали, отдали нам все вещи личные, и мы отправились в путь. Обратно добрались без особенных приключений к вечеру того же дня. Подъезжаем к храму - ворота распахнуты, толпы народа - все встречают батюшку. В момент въезда машины на территорию храма над нашими головами взмывает салют! Россия праздновала день своей Армии, и Армия салютовала своему воину - протоиерею Феодору Соколову.

На другой день рано утром отпели Юру и захоронили его сразу, а потом было отпевание отца Феодора. Сотни, тысячи людей пришли с ним проститься. С ним прощалась Церковь земная с упованием на то, что передает своего служителя в клир Церкви небесной: Святейший Патриарх, архиереи, священники многих приходов Москвы пришли ко гробу отца Феодора. С ним прощалось воинство: в чине погребения переплелись элементы церковного и воинского обрядов, вокруг гроба был выстроен почетный караул. Представители высших воинских кругов, администрации Президента, городских и районных властей почтили память протоиерея Феодора Соколова. Бывшие заключенные и руководители ГУИНа встретились у гроба батюшки.

Пришло время и мне сказать слово. Впервые в жизни я вдруг стал говорить, обращаясь к батюшке на "ты". Я знал, что он меня слышит, и поэтому обратился прямо к нему. Я сказал: "Дорогой отец Феодор! Только что на днях ты стоял вот здесь на этом амвоне, и мы поздравляя тебя, говорили о кресте. Ты просил у нас прощения и призывал к величайшему терпению. Теперь мы понимаем, о чем ты говорил. Есть такие люди, с которыми рядом легко. Ты был именно таким человеком, с которым все легко: молиться, трудности переживать, взращивать в себе лучшее. А это достигалось тем, что тебе самому было нелегко. Но всю нашу тяжесть ты нес с радостью... Недавно была поездка в год 2000 тысячелетия от Рождества Христова на Святую Землю, и ты попросил всех нас, клир и прихожан, написать записочки, которые обещал поминать в этом паломничестве. Ты за всех ходатайствовал в Иерусалиме земном. И сейчас, когда Господь тебя призвал в горний Иерусалим, мы не сомневаемся, что ты с этими же записочками у Престола Всевышнего за всех нас молишься. А мы, пока бьется наше сердце, будем молиться за тебя здесь"...

Не помню, как я закончил свою речь тогда, но до сих пор во мне живет чувство, что я продолжаю говорить с отцом Феодором. Днем ли, ночью, в храме или дома, в воинской части или среди прихожан нашего храма - батюшка всегда рядом.

Не нам судить, будет ли прославлен Церковью отец Феодор, это дело Промысла Божия, но я свидетельствую о том, что был он человеком неимоверной чистоты сердечной и душевной; во всех своих поступках, словах являл себя человеком праведным. При воспоминании о нем сердце наполняется желанием просить его молитв, чтобы и теперь он так же ходатайствовал за всех нас, как во время своего земного служения.

Отче Феодоре, моли Бога о нас грешных!

Содержание