Оглавление

Исповедь

Рассказ опубликован в №12 2000 г.

 - Как долго будет длиться мероприятие? - спросил он, взглянув на свои часы, подаренные ему Правительством Приднестровья за ликвидацию снайпера.

- За полтора часа управимся, - скользнула взглядом Сьюзен по своим сногсшибательным "Cartier".

- О' кей, - сказал, словно сплюнул, он. Месяц в Америке явно добавил ему деловитости.

Под "мероприятием" полковник милиции профессор права Василий Иванович Кирпичников имел в виду радение в одной из "апостольских церквей Спасителя", вернее сказать, секте, большую часть которой составляли должностные лица, проходившие по ведомству небезызвестной языческой богини, курирующей правосудие.

Менеджер поездки полковника по Америке Сьюзен - знаменитый на всю Вирджинию адвокат - пламенный защитник прав и законных интересов убийц, насильников и растлителей малолетних, выбившая из-под своих подопечных уже не один электрический стул, числилась вице-президентом весьма влиятельного траста с гордым именем "Закон и свобода", и одной из главных персон в иерархии "церкви Спасителя".

Секта сия была совершенно неведома ни шарящим по Интернету социологам, ни сотрудникам спецслужб, ни даже многомудрой и всезнающей профессуре Московской духовной академии. И лишь благодаря Василию Ивановичу крещеный мир узнал, что "апостольской" данная компания с ограниченной конфессиональной ответственностью называется потому, что её головка самопровозгласила себя "апостолами"."Апостолы" находилась на идейном и организационном подъёме, вербуя свои кадры в верхних эшелонах Госдепа, ЦРУ, АНБ (Агентство национальной безопасности США. Стратегическая разведка. Штука посильнее, чем "Фауст" Гете и ЦРУ вместе взятые.) и даже Белом доме и, внедряя в их структуры выпускников престижных университетов, над которыми "братья-апостолы" осуществляли кураторство еще во время их отсидки на студенческих скамьях. Впечатляющие организационные достижения укрепляли в умах и сердцах членов секты несокрушимую веру в свою провиденциальность, проще говоря, богоизбранность. Дело дошло до того, что на одном из общих радений радикальное крыло "братьев-апостолов" выступило с инициативой выдвинуть из своих рядов "мессию", дабы превзойти и затемнить своих конкурентов.

Идея была воспринята в целом положительно, и дело даже дошло до предварительного обсуждения кандидатур. В числе наиболее вероятных претендентов на это звание был и известный адвокат, и крутой мистагог Майкл, прогуливавшийся, "играя ногами" взад-вперед по астралу. Другим кандидатом был Сэм, также весьма "продвинутый", пользуясь либеральной терминологией, в искусстве ведения открытого и равноправного диалога с миром запредельным. Активисты его инициативной группы аргументировали свой выбор тем, что не раз видели над его особняком, находившимся вблизи известной авиабазы ВВС США Эндрюс, неопознанные летающие объекты. А посланцы иных миров, по их мнению, вряд ли бы стали появляться в "гнилых местах" и заводить разговоры с кем ни попадя: делать им, что ли, больше нечего?

К слову сказать, неподалеку от Сэма жил некий Билл - хозяин салуна и активный член сопредельной секты, тоже кое-что как-то ночью видевший. Увиденное подействовало незамедлительно, и новоявленный визионер, презрев свою врожденную бережливость, обратился к психоаналитику и после нескольких удачных "сеансов глубокого погружения" загремел в психушку. Покинув её милосердные стены, Билл был прозван завсегдатаями своего пивняка, составлявшими костяк его "церкви спасенных", "великим" и стал общаться со своими соратниками исключительно через переводчика. В том был свой резон: понять его, переставшего говорить на английском языке и лишь изредка начинавшего в сильнейшем возбуждении исторгать из себя нечто нечленораздельное, могла лишь его сестра - дева постбальзаковского возраста -истовая ревнительница его дела и комментатор-"транслейтер".

Как это частенько случается на американской почве, Билл был провозглашен вскоре своими искавшими знамения соратниками "мессией"; никакого иного знамения, кроме бормотания великого Билли, невольно взвалившего на себя функции "блаженного", им не давалось.

Так что в рамках одной отдельно взятой административно-территориальной единицы сложился своеобразный "мессианский" и "пророческий" плюрализм. Но это к слову.

Пошедшему было процессу выработки консенсуса у братьев-"апостолов" подгадила фракция феминисток - бойких и пробивных баб в лице своего лидера Кэтрин.

Кэтрин была матёрым профи, сумевшим при всей зыбкости доказательственной базы усадить на нары за своё "моральное изнасилование" -moral rape пару белых мужиков (в том числе и одного выглядевшего ещё вполне свежачком дедушку). Она бы упекла за свою уже вполне вынужденную попытку "расслабиться и получить удовольствие" и третьего, но тот на её беду оказался тоже юристом да ещё вдобавок и негром. И не просто "афро-американцем" (как принято выражаться в либеральных кругах), а ещё и мусульманином. Короче, если бы Кэтрин вознамерилась качать свои законные права и интересы до упора, её поведение могло быть расценено в качестве тривиального расизма в особо циничной и извращенной форме.

Во избежание возможных осложнений некая "сестра" из числа живых покуда "свидетелей Иеговы", а в миру - вице-президента какого-то благотворительного фонда мягко и в сугубо доверительной форме посоветовала Кэтрин спустить своё неотъемлемое и естественное право в унитаз, и та, скрежеща фарфоровыми зубами, почему-то беспрекословно повиновалась.

Феминистки настойчиво требовали выбрать спасителя мира из гущи своих масс, мотивируя свою позицию необходимостью строгого соблюдения политической корректности: проще говоря, нуждами уважения прав меньшинств и борьбы с мужским шовинизмом. Их поддержала независимая группа - тоже феминисток, но с традиционной сексуальной ориентацией, не сумевшая в силу своей недостаточной многочисленности создать в секте собственную фракцию. Тут-то дело спасения этого лежащего во зле мира стало пробуксовывать, и вынесение окончательного решения по этому вопросу было благоразумно отложено до лучших времен - не исключено, что до Страшного суда.

Сообщил Василию Ивановичу об этих процессах в "апостольской церкви Спасителя" её новый член - чех Вацлав, проникшийся к русскому полковнику тёплым чувством за его умение сносно говорить по-чешски и цитировать на языке оригинала бравого солдата Швейка. Сам Вацлав, эмигрировавший в Америку сразу же после победы "бархатной революции" 1989 года и пристроившийся старшим помощником младшего судебного стряпчего, особо в загробный мир не верил, но допускал возможность его существования и не оставлял надежды сделать карьеру с помощью братьев-"апостолов".

Действо, именовавшееся "богослужением" и походившее более на открытое партсобрание или дискотеку пополам с митингом, началось с шумного веселья в просторном зале: на экране бежали строкой слова исполнявшегося под фанеру зонга, напоминавшего по своей мелодике нечто знакомое до боли в печени комсомольско-молодежное, а публика, удобно устроившаяся в креслах, распевала под электрическую гитару слова, именовавшиеся молитвой, и при этом хлопала в такт.

Молитва сия была придумана недавно членом этой "конгрегации" - раскаявшимся в своих грехах крутым мафиози, ухлопанным своим же подельником по цеху работников пера и ствола, и состоявшим не менее активным членом той же "апостольской церкви", каявшимся в свою очередь на публичной исповеди в том, что не замочил своего лучшего дружбана раньше.

Но перед этим Василия Ивановича представили собравшейся на радение братве как стойкого борца с коммунизмом и советским тоталитаризмом. Для православного полковника милиции В. И. Кирпичникова, члена КПСС с 1980 года, не выходившего из неё, несмотря на убедительные просьбы руководства своей богоспасаемой конторы, последовательного и непримиримого врага "перестройки", "демократии" и "реформ", это было новостью.

Вася, как и положено в таких случаях, поднялся, с места, по-военному коротко и четко представился и заверил присутствующих, что для него встреча с братьями по разуму будет, несомненно, весьма познавательной и поучительной. Сидевший рядом с ним бородатый дядя с костылями посмотрел на Василия Ивановича поверх очков как на снежного человека и пару раз хлопнул в железные ладоши. В зале раздался ободрительный смех.

"И откуда в такой благополучной стране могут быть увечные?" - подивился про себя полковник, любивший изображать демократа "первого призыва". Он и не догадывался, что сам тому немало и поспособствовал. Соседом этим оказался бывший пилот "фантома", которого 7 октября 1972 года угораздило пролететь над одним из районов провинции Тхань-хоа во Вьетнаме - аккурат над зенитной батареей легендарного майора Ю.П. Трушечкина.

Состоявший при ней толмачом лейтенант Вася Кирпичников, приноровившийся постепенно к оперативной обстановке во вьетнамских воздусях, схватил верный и праведный "калаш" и открыл заградительный огонь, расстреляв при этом весь рожок. Впрочем, автоматный огонь, за неимением выпущенных уже к тому моменту ракет, вели все батарейцы. И проехавший буквально по их головам "фантом", чадя движками и соря обшивкой, едва дотянул до базы и сел, чудом не взорвавшись, на изрешеченное брюхо.

Пилота летучего "привидения" Хью Портера всего через каких-нибудь полгода поставили-таки на костыли военные медики. Его же напарник - пилот-оператор Роджер Макколлинз - отделался, можно сказать, легким испугом - одним-единственным ранением в ягодицу: весёлому Роджеру всегда везло.

Митинг начался. Первой вышла на трибуну белокурая бестия Кэтрин, громко и чётко доложившая, что после падения коммунизма в России главным врагом Америки становится ислам.

"Такой бы в гестапо служить", - подумал про себя профессор, мысленно проведя обмер и разметку её черепа и отметив неразвитость затылочных долей.

Речь Кэтрин была энергичной, как сама Америка, и резкой, как штыковой удар, и по её окончании зал содрогнулся от рукоплесканий сестер-феминисток. Братья тоже аплодировали, но довольно вяло. Увечный Хью, наслышанный о личных претензиях Кэтрин к исламу и его приверженцам, понимающе заухмылялся и, встретившись взглядом с Василием Ивановичем, заговорщически подмигнул ему.

Кэтрин вторили, чётко и последовательно развивая ее главный и основополагающий тезис, два лощеных джентльмена. Одним из них был несостоявшийся кандидат в "мессии" уфолог Сэм, другим - Джозеф - в прошлом член ЦК компартии Италии, сенатор и безбожник, а ныне профессор политологии и - по совместительству - видный чин в АНБ.

То, что Джозеф, не меняя ни отпечатков пальцев, ни личины, ни даже имени, столь легко и вольно совершал немыслимые эволюции во времени и пространстве, лишний раз убеждало профессора Кирпичникова в призрачности и обманчивости видимого политического мира.

Под занавес выступил выбранный на альтернативной основе путем тайного равного и прямого голосования "апостолов" их духовный драйвер Мартин, обошедший всего на несколько голосов Кэтрин. Первым делом Мартин отчитался перед собравшимися о своей поездке на межрегиональную конференцию пятидесятников, "хлыстов" и анабаптистов в Бразилию и о своем выступлении на ней. После того, как его отчет был в целом одобрен, "духоводитель" перешёл к отправлению возложенных на него служебных обязанностей.

Под дружный хохот зала он рассказал несколько весёлых анекдотов на тему трудности процесса покаяния. Материал проповеди был почерпнут вирджинским Цицероном из своей личной жизни, точнее, из области отношений со своей благоверной супругой Мартой, которую ему ex officio приходилось исповедовать. Поскольку речь зашла о присутствующих, Марта, по американскому обыкновению, оторвала свой роскошный зад от кресла и раскидала свою металло-керамическую улыбку на все четыре стороны.

Судя по многозначительным перемигиваниям присутствующих в зале, вкус "духодрайвера" был весьма позитивно оценен апостольской общественностью.

Радение вступало в новую фазу. Мастер разговорного жанра Мартин вышел на сцену, воздел к потолку руки и в манере циркового шпрехшталмейстера громогласно объявил о начале процедуры стяжания "холи спирита" (святого духа).

Откуда-то из-под земли зазвучала, заполняя чрево капища, музыка, явно психоделического свойства, и сидящие в зале, закрыв глаза и откинув головы, стали вводить себя в транс, поднимая один за другим правую руку к потолку. Они явно пытались пощупать поток уже гуляющего под потолком "холи спирита" и замкнуть на себя его источник.

Музыка усиливалась, в такт её мерно раскачивался уже лес рук. Василий Иванович с интересом естествоиспытателя, работающего с опасными реактивами, наблюдал за крепчающим действом. По привычке профессионального лектора он взглянул на часы, засекая начало процедуры. Через восемь минут можно уже было наблюдать первые результаты контакта присутствующих с миром иным: Кэтрин, водя вытянутой рукой, уже тяжело дышала и утроба её исторгала сдавленные хрипы. Внезапно, как это обычно и случается, раздался её крик.

"Весьма похоже на чувство глубокого удовлетворения", - отметил про себя профессор и в очередной раз подивился своей испорченности.

Заохал и забормотал увечный Хью, раскрывший вдруг глаза, из которых на Василия Ивановича хлынул поток мути. Профессор понял, что дело обстоит гораздо серьезнее, чем хотелось бы. Хью отбросил внезапно костыли и попытался привстать. "Исцелился, что ли?" - прищурился, глядя на него, полковник. Но тут его калека-сосед также захохотал, задергался и плюхнулся в кресло. Полковник понял, что явно поторопился с диагнозом.

Сидящая слева от Василия Ивановича молодая девица, на лице которой прочитывалась история её незадавшейся личной жизни, неровно и тяжело придыхая, стала расстегивать, пуговицы на своем кокетливом костюме. Полковник из деликатности отвернулся и стал озирать публику. Какой-то мужик трясся и вздрагивал, словно у него начался приступ диабета. В зале уже вовсю плакали, смеялись, бормотали, раскачиваясь из стороны в сторону. На заднем ряду кто-то негромко и вполне интеллигентно залаял. Ухал филином Сэм. И, словно взывая из бездны, выл о чем-то своём мистагог Майкл. А музыка всё усиливалась. В капище веяло пещерным холодом и болотной гнилью, и оно медленно погружалось во мрак.

Василий Иванович закрыл глаза, и ему вдруг почудилось, что он бредет в ночи по дремучему лесу, где кричит на болоте выпь, шипят подколодные змеи и воет на луну оборотившаяся волчицей ведьма.

Профессор перестал смотреть на часы, засекая время: естественнонаучные опыты следовало немедленно прекращать, дабы не превратиться в объект патологоанатомического исследования. Василий Иванович поёжился и принялся совершено инстинктивно осенять себя крестным знамением и творить Молитву Иисусову: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!"

И - о чудо! - музыка стала захлёбываться и так же внезапно, как и началась, заглохла. Лес ходивших туда-сюда рук стал валиться словно при буреломе. Но народ ещё пребывал "в отключке". Первой пришла в себя или "вышла из образа" Сьюзен и пристально вгляделась в лицо своего русского подопечного, словно пыталась прощупать его на лояльность американской демократии. В ответ Василий Иванович - дабы не быть заподозренным в антиамериканизме или, чего доброго, антисемитизме, - изобразил, как сумел, на своём лице умиление.

Сьюзен с еле заметным неудовольствием отвернулась. Девица с незадавшейся личной жизнью уже застегивала ватными пальцами пуговицы жакета, Кэтрин расправляла могучие плечи и поправляла прическу, а бедняга Хью по-прежнему сидел, опустив голову, и пускал себе на бороду слюни. Народ в основной своей массе постепенно возвращался из бездны и мрака "подлинного бытия", как сказал бы философ-экзистенциалист, в сферу земного "инобытия" - светлый и радостный мир баксов, демократии и кока-колы.

На подиуме вновь обозначился духодрайвер Мартин и объявил о начале заключительной стадии собрания - причастия.

На глазах у повеселевшей братвы Мартин стал наполнять ёмкость из серебристого металла, похожую на Кубок Стэнли, красным вином, предварительно продемонстрировав собравшимся, словно официант в ресторане, бутылки с содержимым. Затем духодрайвер, встав в круг вместе с выбранными из зала дежурными, стал колдовать над кубком и что-то нашёптывать. Василий Иванович отметил про себя, что примерно так же кучкуются и шаманят перед началом матча на вратарском пятачке хоккеисты, клянущиеся перед игрой защищать своего вратаря и накидать своим соперникам "банок" аж по самое "не могу" и врезать им по первое число.

Народ, плотно перед тем позавтракавший, потянулся к сцене, на которой стоял резервуар. Первой рванула к нему адвокатша Нинка, ставшая популярной в известных кругах Первопрестольной благодаря серии выигранных процессов над растлителями юношества. Нинка, не боясь порвать дорогие колготки, бухнулась на колени перед "Кубком Стэнли", сделала несколько глотков и вышла, поигрывая крутыми бедрами, из зала. Следовавшие за нею её американские братья и сестры выходили один за другим на подиум, но на колени не вставали, а отхлёбывали из сосуда и, перебрасываясь весёлыми репликами, возвращались, ободренные, на свои места.

Нельзя сказать, чтобы Нинка исполнилась в Америке каким-то близким к экстремизму благочестием. Виной тому было, скорее всего, то, что в одном из вирджинских колледжей учился на деньги этой самой паствы ее сын - вялый и хилый плотью и духом недоросль. А выпить Нинка могла что угодно, кроме воды и авиационного керосина: в целях омоложения своего организма и упрочения нервной системы она занималась уринотерапией и пила по утрам собственную мочу.

Василий Иванович, изъерзавшийся за время радения, плюнул на всякую политическую корректность и вышел на свежий воздух - на зеленеющую постриженную лужайку. Там жадно затягивалась сигаретой отработавшая уже свой номер Нинка.

- Чё со мной не пошел, в натуре? - спросила она деловито. - Смотри, а то больше в Америку не привезут. Конкретно.

- Да, это я маху дал, - сокрушился для порядка Василий Иванович, не имевший сил разъяснить Нинке свою концепцию мироздания.

- Ну, видал, как пипл оттягивается? Как обдолбанный! - прокомментировала свои впечатления Нинка. - Крутой сегодня "холи-спирит" пёр!

-Да, блин, неслабый, - согласился с ней по некоторым размышлениям профессор, настраиваясь на её культурную волну, - мало не показалось. Чума!

- Это точно! - Нинка еле заметно усмехнулась, явно не желая выдавать себя. - За всю масть оторвались.

Нинка любила приблатненный жаргон, соответствующий, по всей видимости, её антропологии чувств. Познания её в английском ограничивались несколькими фразами и проникновенными идиоматическими выражениями, с помощью которых она читала налево и направо лекции об ужасах советского коммунизма, выколачивая из своих американских братьев и сестер деньги и подержанные шмотки на помощь жертвам ГУЛАГа. Впрочем, для чтения подобных лекций в Америке знания английского и не требовалось. Да и вообще, никаких слов не требовалось.

- Слышь, Кирпич, с собой есть чего? - спросила она деловито, давя бычок неподдельного "Мальборо" носком модного ботинка. - Трубы горят.

Она знала, что потребное ей сейчас "чего" Вася носит с собой всегда как противошоковое средство. К этому его приучило довольно частое пребывание в районах боевых действий. Так, в Афгане на его глазах не вышел из шока комвзвода Паша Леганьков: его БТР подорвался на мине. Жизнь лейтенанта могли спасти всего несколько глотков водки или спирта, которые следовало срочно влить ему в горло. Но фляги майора Кирпичникова и его товарищей были наполнены лишь водой...

Полковник вынул из внутреннего кармана пиджака плоскую металлическую фляжку со значком "Гвардия" - подарок своего крестника Митяя - и протянул Нинке. Во фляге томилась и грелась верная и праведная "Столичная" калужского разлива.

Нинка запрокинула голову и сделала несколько "бульков": видно "причастное" сухенькое не утолило до конца её духовной жажды.

- Хорошо пошла, - выдохнула она, утирая ладонью рот. - Занюхать есть чем?

- Ты чё, не в Америке, что ль? - Василий протянул ей упаковку "дабл джусси фрута". - На вот, "сперментом" зажуй. Смотри только, чтобы эти козлы сахару туда не напихали.

Нинка понимающе ухмыльнулась. Она вот уже второй месяц кряду жила у Сьюзен и не отпускала своих загребущих рук с горла хваткой американки.

Василий Иванович привычным движением завинтил крышку и упрятал флягу до наступления очередных не лучших времен во внутренний карман пиджака.

- А ты чего не стал? - удивилась Нинка.

- Сам-то я не пью, - меланхолично изрёк профессор - знаток и ценитель шампанского вообще и своих любимых "брютов", в частности.

- А для чего тогда с собой таскаешь? - подивилась Нинка.

- Чтоб народ не скорбел.

Нинка заржала конём, и её вульгарный смех неприятно резанул по эстетическому чувству милицейского полковника.

С мольбища доносилось подфанерное пение "апостолов", возносивших хвалу совершенно конкретным потайным и волшебным силам за ниспослание им душераздирающего "спирита".

- Бэзил! Нас ждут в ресторане, - раздался за спиной командный голос Сьюзен, что означало в переводе на русский: "На выход! С вещами!" - Видели, каков был сегодня "холи спирит"?

Сьюзен посмотрела в глаза своего подопечного, как следователь на припертого к стенке обвиняемого, и хищно прищурилась.

- Да, изрядный, - согласился, улыбаясь, Василий Иванович.

- Это магия, волшебство! - "Следователя", похоже, потянуло на рекламу своей "компании". Зрачки её резко расширились, словно у взявшего свою дозу наркомана на ярком свету. - Это как море!

- Это точно, - согласился полковник. И добавил по-русски, вернее, по-церковнославянски: - "Море великое и пространное, тамо гади, ихже несть числа".

- Что вы сказали? - вскинула брови Сьюзен.

- Это непереводимо, - увернулся профессор и махнул рукой.

Воскресные радения оканчивались обязательным совместным ланчем в ресторане - своеобразным аналогом коллективной трапезы у ранних христиан. С той лишь разницей, что теперь каждый оплачивал свой счет сам. Поесть Василию Ивановичу толком не дали, поскольку засыпали вопросами.

Уже при рассадке Василий Иванович уловил своим чутким ухом невинный обмен репликами между Сьюзен и Кэтрин. На вопрос первой, отчего сегодня не было на богослужении Дика, вторая ответила, что у него заболели внезапно жена и дочь, однако сегодня утром их всех видели отьезжающими куда-то. "Бедняжка, - вздохнула Сьюзен, - будем молить Господа, чтобы они побыстрее поправились". На том разговор и кончился.

"Доигрался хрен на скрипке!" - отметил про себя Василий Иванович, информированный о том, что такое ослушание бедолаги Дика будет приравнено "братьями-апостолами" к попытке побега из концлагеря.

Уклонение от радения и последующей трапезы без сугубо уважительных причин означало если и не преступление, то уж, во всяком случае, злонамеренный проступок. Разумеется, ни о каком принуждении к отправлению культа и речи быть не могло: меру должного поведения определял инстинкт, безошибочно подсказывавший границы дозволенного. И вольному субъекту в этих условиях оставалось лишь строго соблюдать установленный режим, "держать улыбку" и присматривать за ближним.

Вольность уйти пораньше смогла позволить себе сегодня лишь Нинка, да и то потому, что у неё, по её словам, была забита стрелка с каким-то козлом из ФБР - добрым знакомцем своей "жилички" Сьюзен.

Не успел Василий Иванович наложить себе на тарелку "американский салат" и вооружиться ножом и вилкой, как на него навалилась Кэролайн.

- Что вам больше всего понравилось в Америке? - спросила она, тщательно, как учили её из телевизора, пережёвывая пищу.

Василий Иванович оторвался от тарелки и, задумавшись, почесал кривым ногтем в бороде. Он хотел было сказать "природа", однако заслуги насельников этого континента не было в том никакой. Мысль профессора остановилась на водопроводной воде в Вашингтоне - такой же чистой и почти такой же вкусной, как и подмосковная времен его счастливого детства, но он решил, что его слова сочтут за очередную, обидную для национальной гордости "великоамериканов" насмешку.

- Национальная галерея, - сказал, выдержав МХАТовскую паузу, полковник.

В общем, опять вышла бестактность: получалось, что то лучшее, чем богата Америка, было привозным - скупленным за бесценок, а то и вовсе краденым: и Дега, и Ватто, и Гейнсборо. Исправляя свою оплошность, полковник мысленно вышел из Национальной галереи, пересек сквер, ведущий прямиком к высящемуся вдалеке Капитолию, и устремился в здание напротив. Но не Музей африканского искусства, и не модернистов, и даже не искусства австралийских аборигенов.

Ну и музей авиации и космонавтики, конечно же! - сделал одолжение своим интервьюерам профессор. - Только вот объясните мне, Бога ради, отчего это американские аэропланы так часто носят бесовские имена - "Демон", "Вуду", "Бэнши", "Фантом", наконец? (Названия боевых самолетов известного американского авиаконструктора Д.С. Мак-Доннелла. Voodoo - злой колдун ( зап.-афр.); Banshee ( ban-shie) - нечисть, завывание которой предвещает смерть (кельт.); Phantom - привидение, призрак (англ.).)

- Американские конструкторы - все верующие люди, христиане, - решительно вступилась за своих единоверцев Сьюзен.

- "Even the demons believe - and tremble!", - улыбнулся Василий Иванович, напоминая ей известное речение Апостола Иакова. И не без удовольствия повторил его, но уже по-русски: - "И бесы веруют, и трепещут". А вот у нас в России такое даже в лютые безбожные времена немыслимо было.

Действительно, возможны ли были даже при Хрущеве, устроившем новый, пуще всех прежних, погром церкви, скажем, разведчик "Ведьмак", истребитель "Упырь", бомбардировщик "Вий" или штурмовик "Вурдалак"?

- Гражданское право США, - вступила в полемику железная Кэтрин, - предоставляет творцу технического изделия право давать ему любое наименование.

Это русский профессор, преподававший в числе многих других дисциплин ещё и гражданское право зарубежных стран, знал и без адвокатши-"гестаповки" с недоразвитыми затылочными долями.

- А что касается России, - входила в раж накачавшаяся "холи спиритом" Кэтрин, - то тоталитарный коммунистический режим подавлял элементарные права человека, в том числе и свободу творчества и свободу самовыражения!

"Действительно, а если бы её не подавляли?" - вздохнул про себя Василий Иванович, наблюдавший результаты этого угнетения наших ученых и конструкторов во Вьетнаме, где он самолично допрашивал "окученных" русскими ракетами вольных летунов вольной Америки. Но у тех были свои претензии к советскому тоталитаризму, его науке и технике.

- Мы говорим о религиозной и моральной стороне дела, - мягко, но настойчиво гнул свою линию полковник.

- Чтобы добиться успеха в этом мире, с "тем миром", - возникший из ниоткуда Джозеф потыкал пальцем в пол и многозначительно улыбнулся, - лучше отношений не портить, а, напротив, проявлять к нему лояльность и почтение.

Вездесущий Джозеф хитро прищурился и весело причмокнул. Он был большой шутник и импровизатор, что как-то не очень вязалось с его солидным служебным положением. Позавчера на состоявшемся в честь Хэллоуина (Дня Всех Святых) маскараде Джозеф изображал из себя - и весьма органично - некоего ответработника преисподней.

- Водички не желаете? - полюбопытствовал он, наполняя Васин стакан пенящейся и пузырящейся жидкостью имени очередного злого духа - родного брата гоблина и вуду. На зеленой бутылке горела до боли знакомая надпись: "Sprite".

Вася инстинктивно отодвинул стакан. Ему представилось, что он вновь бредет в непроглядной ночной мгле по дремучему лесу, где путаются под ногами, корча рожи, гномы, завывает Бэнши, а из кустов выходит навстречу ему, раскрывая объятия похожий на Джозефа упырь и, причмокивая, спрашивает: "Do you like America?"

- Do you like America?- "гестаповка" Кэтрин упёрла в него двустволку своих близко посаженных холодных глаз.

Полковник, которому предлагалась в данный момент роль подследственного, не спеша дожевал кусок таявшего во рту бифштекса, поднял голову.

...Он поднял голову и зажал уши. По рукам стекала на рубашку не желавшая сворачиваться кровь.

Дымилась земля, на ветру разгорались ярким оранжевым пламенем тростниковые лачуги. Лежали без признаков жизни человеческие тела. Кричала, еще не придя в себя от шока, молодая вьетнамка-роженица; ей оторвало руку.

Но он не слышал её крика.

Рядом с ней застыл с развороченным животом ее сынишка - лет пяти-шести от роду.

Преследуя отбомбившиеся только что "фантомы", пронеслась над ним пара "мигов".

Но он не слышал их свиста и грохота. Он попытался приподняться. Приподнявшись, стал отхаркивать переполнявшими его онемевший словно после наркоза рот сгустками крови.

Он выл от нестерпимой боли. Кричал и не слышал своего крика. Это было ровно двадцать лет назад.

Кэтрин не выдержала его взгляда.

- Do you like America?- повторила словно на допросе она.

На прорезавшемся сквозь тучи солнце ослепительно сверкнули все тридцать два вставных зуба русского полковника:

- Йес, ай ду.

По ходу ланча предполагалось выступление Василия Ивановича, и ему, к его великой неохоте, было предоставлено слово. Перед этим Сьюзен сообщила собравшимся, что их русский гость прибыл вчера из Атланты, где находился по приглашению президента Д. Картера на конференции "Христианство и демократия". Вводная Сьюзен, организовавшей это приглашение, произвела на собравшихся изрядное впечатление: профессору зааплодировали. Все прекрасно понимали, что едва ли какой брат-апостол мог так запросто потрепаться Вась-Вась с самим президентом США. Сьюзен, купавшаяся в лучах света, исходившего от русского гостя, торжествовала. Смотрите, кого я вам привела! Не баран начхал!

- А что вы думаете о перспективах демократии в России? - спросил, стерев с лица свою вечную улыбку Джозеф.

- Об этом я и хотел сегодня поговорить, - вздохнул Василий Иванович, утирая салфеткой рот. - Леди и джентльмены! Мы все крайне озабочены перспективами демократии в посткоммунистической России. Но что есть демократия вообще и демократия в России, в частности? Что представляет она собой в метафизическом плане? Каждый народ мыслит логически и метафизически одновременно. Логика у всех одна, а метафизика у каждого народа своя.

Как учит нас немецкая классическая философия, объект нужно постигать в его развитии, а потому без исторического экскурса в историю демократии нам не обойтись.

Кто был в истории первым демократом?

Демокрит? Аристотель? Джефферсон?

Ни тот, ни другой, ни третий.

Денница. Ангел, отпавший от Бога-Творца и прозванный Богом Сатаной, что означает "клеветник".

Почему, спросите вы, именно Сатана - первый в истории мира демократ?

Отвечаю. Мир создан так, что он до начала течения времени, то есть изначально, определенным образом структурирован. Иными словами, когда некий субъект вознамеривается что-то там преобразовывать, он застает мир уже определенным образом организованным. И именно против этой структурированности и выступает демократ. Надеюсь, это вы не будете отрицать, ибо пришествие демократии всегда и везде начиналось с воплей: "Долой!"

В этих целях использовалась определенная идеологическая уловка: сначала объявлялось, что мир создан вовсе не Творцом, а потом объявлялось о необходимости его усовершенствования в соответствии с требованиями разума, то есть того, кто эти тезисы подбрасывает.

Проще говоря, того же самого демократа.

Повторюсь во избежание недоразумений, особенно в вашей демократической стране, речь идет не о политике, которая есть лишь узкий аспект человеческого бытия, а о метафизике политического, как говорят немцы.

Для чего нужно демократу разрушение прежней структуры?

Разумеется, для создания новой, в которой ему будет отведено место начальника; иначе зачем огород городить?

Но что есть Денница в чисто метафизическом смысле?

Он есть тварь, то есть нечто сотворенное Богом и, следственно, уступающее Творцу во всех отношениях.

Таким образом, демократия предстает в качестве бунта твари против творца, бунта существ низшего порядка против Верховного Творца всего сущего.

Напомню вам, леди и джентльмены, что сонм ангелов небесных подразделяется внутри себя на девять разрядов, строго иерархически структурированных.

И что же, с точки зрения демократа, ангелы должны голосованием - тайным ли, открытым ли, поименным ли - решать вопрос, каким образом поступать их Творцу в том или ином случае? Это же абсурд. Метафизический абсурд.

Не сочтите за вульгарную аналогию, но если собрать вместе всех тараканов и на общем тараканьем собрании постановить упразднить весь остальной - нетараканий - мир, то неужели же у кого-то может возникнуть мысль о том, что решение этого собрания упразднит мир, созданный и обустроенный Творцом?

Пойдем далее. Денница, он же сатана, увел с собой сонм ангелов, поддержавших его и, следовательно, восставших против Бога.

Что, он будет решать свои вопросы путем голосования этих своих подручных? Или все же авторитарным способом?

Разумеется, он устанавливает жесточайшую диктатуру в признавшей его начальником и главарем среде. Тут же начинается и формирование новой структуры с жесткой иерархической организацией.

Так что ангелы, ушедшие вслед за сатаной и отпавшие от Бога, суть первые жертвы демократии. Но есть и вторые. Это, как вы уже догадываетесь, наши прародители - Адам и Ева.

Именно их соблазнил сатана.

Это они были изгнаны из Рая. И вовсе не за то, что попробовали яблочек, а за ослушание. За нарушение сурового отческого запрета, за подрыв иерархической структуры, за недоверие к Богу-Творцу, бесконечно любящему и создавшему их.

Не сочтите за богохульство, но позицию Бога можно представить себе следующим образом: "Не хотите жить так, как вам предписано? Ну что ж, живите, как знаете. Посмотрим, что из этого получится".

Что из этого получилось? Всемирная история со всеми ее ужасами. И потребовалось прямое вмешательство небесных сил для спасения душ человечества - миссия Господа нашего Иисуса Христа.

Василий Иванович размашисто осенил себя крестным знамением.

- Теперь о делах земных.

Что есть человеческая иерархия? Это определенное отражение иерархии небесной. Не случайно православный Царь, изначально христианский Царь - а мы здесь собравшиеся в зале, надеюсь, христиане? - есть Помазанник Божий, несущий ответственность за вверенную ему Богом державу. Кстати, подобный взгляд на власть господствовал в Древнем мире повсеместно.

Начиналась демократия, как вы помните, с лозунга, провозглашенного в прекрасной Франции: "Эгалите, либерте, фратерните". Правда, тут же застучала гильотина. Но кто ж это мог предвидеть?

Но позвольте спросить, "равенство" кого с кем? Равенство тех, кто принял Христа, с теми, кто отверг его? Такое равенство невозможно в принципе. Равенство перед чем? Перед уголовным и уголовно-процессуальным кодексами? Это, конечно, возможно, хотя, как вы знаете, сложно осуществимо на практике. И к тому же это крайне узкий взгляд на проблему.

То же и о братстве. Братство служителей Бога и диавола немыслимо. А свобода? Христианин знает лишь одну свободу: быть прозрачным для воли Божией. Всё остальное - от лукавого. Повторяю, речь идет о сути дела, "метафизической сути", а не о политических и юридических частностях, из неё вытекающих и не могущих быть ориентирами в жизни христианина.

Далее вниз - иерархическая лестница. Царь ответственен перед Богом за свой народ и вверенную ему Державу. Подданные - перед Богом и Царем. Всякие попытки разрушить эту естественную, то есть установленную Богом иерархию ведут к катаклизмам - кровавым революциям и переворотам.

Кто возглавляет эти смуты? Разумеется, демократ.

Каков же политический и психологический портрет такого лидера?

Первое, что бросается в глаза, глядя на этих людей, - это их беспримерная гордыня. Комплекс всезнайства. Они все знают, понимают и ведают, как нам обустроить Россию, мир, Вселенную. На чем базируется эта уверенность? Ну, хотя бы на том, что демократ умеет болтать на парижском арго. Примеры? Французские энциклопедисты.

Потом начались мировые войны. Вы же не будете, надеюсь, отрицать, что наполеоновские войны - это мировые войны.

Начиналось все с вольнодумства, с желания разрушить все до основания, с точки зрения "разума". Чьего, позвольте спросить, разума? Сажал ли Дидерот капусту? Посадил ли хоть одно деревце Вольтер? Воспитал ли кого-нибудь лично Руссо? Вопросы, как видите, риторические. Я уже не буду говорить о том, сколь скверно кончили свои дни двое последних: это, как говорится, их личные трудности.

И не случайно герой великого произведения Федора Достоевского "Бесы" капитан Лебядкин, завещавший, по его словам, свое чучело не то антропологическому, не то зоологическому музею, требовал начертать на своем лбу краткую и наводящую на размышления надпись: "РАСКАЯВШИЙСЯ ВОЛЬНОДУМЕЦ".

Увы, раскаяться может лишь несчастный Лебядкин. Дидероты, Вольтеры, Руссо, российские интеллектуалы, набившие руку на решении на московской кухне всех мировых проблем, не раскаются никогда. Даже если мир перевернется и содрогнется от претворения в жизнь их идей! "Это вы виноваты, - закричат они, - вы не способны подняться до величия наших идей, вы не умеете воплощать их в жизнь!"

И уж, конечно, всегда есть тот, кого можно изначально признать некачественным. Это, как вы уже догадываетесь, леди и джентльмены, народ. Хам. Быдло. Грязь под ногами. Что еще? Ничего не забыл?

А теперь вглядитесь повнимательней в лица российских демократов, леди и джентльмены! Вы ведь взрослые люди.

Видели ли вы российского демократа смиренным, кротким, мягким, добрым, чадолюбивым? Я лично не видал. И не слыхал, чтобы кто-нибудь видал. Зато постоянно встречаю злобных, ругающихся, крикливых, истеричных особей со следами всех и всяческих извращений на лице, вплоть до сексуальных. Разве они сеют жизнь? Разве они могут пестовать этику благоговения перед жизнью, о которой писал великий гуманист нашего времени Альберт Швейцер?

О, господа, демократия - это смерть и разрушение, ибо это узаконение истребления иерархии естественной, то есть натуральной, природной, то есть Богом установленной. Это стремление возвести низшее до высшего. Вернее, наоборот: низвести высшее к низшему. Стать всем, не будучи никем. Это смерть, леди и джентльмены! Даже хуже. Это гибель духа. Что может быть страшнее утраты духа? Какого Моцарта или Бетховена породит духовная смерть? Какого Гете? Какого Фитцджеральда или Фолкнера? В лучшем случае вам спляшут девицы из "Мулен руж" (Парижский эротический то ли балет, то ли непонятно что). Вы хотите умереть за их канкан? Вы хотите, чтобы этот кабак завернул на себя всю Вселенную? А ведь дело идет к этому, и меня тошнит от такой перспективы. И мой народ, кстати, тоже. И потому я не просто не люблю, я ненавижу демократию. Я ненавижу духовное опустошение. Я люблю жизнь и парение духа.

Теперь о России. Россия всегда, даже в самые тяжелые безбожные времена была христианской страной. Мои родители - коммунисты, всю сознательную жизнь вели себя как христиане, сами того, вероятно, не подозревая. В стране, которая метафизически, подчеркиваю, метафизически не приемлет демократию в её чистом онтологическом виде, никакая демократия невозможна в принципе. А потому игра в демократию в России не стоит свеч. Вот и все её перспективы. Для кого-то это может быть и печально. Но считаться с фактами необходимо, дабы не уподобляться тому джентльмену, что подбрасывает над своей головой кирпич в надежде, что тот, вопреки закону Ньютона, зависнет в воздухе.

Так что, либо Россия останется православной, либо станет демократической. Третьего не дано. И что для вас, мои братья и сестры во Христе, важнее? Чтобы сестра христианской Америки Россия оставалась христианской или становилась демократической?

Леди и джентльмены, благодарю за внимание. Valete et plaudite! (Прощайте и похлопайте (лат.) - фраза, с которой обращался со сцены к зрителям актёр римского театра по окончании представления.)

За столом воцарилась такая тишина, словно где-то поблизости родился полицейский. Ланч был скомкан и завершился раньше положенного.

- Сьюзен, мне надо срочно сходить в православный храм. Где он тут у вас поблизости? - Профессор громко хлопнул себя по коленям и решительно поднялся. Он уже всеми своими потрохами ощущал, сколь зыбко его душевное равновесие.

- Вам нужно помолиться или у вас там назначена встреча? - деловито осведомилась Сьюзен.

- Мне надо помолиться, - жестко ответил Василий Иванович.

- В Вашингтоне два православных храма: один греческий, другой русский.

- В русский.

- О, там служит известный священник Виктор Потапов. Он часто выступает по "Голосу Америки". Вы не слышали никогда его выступлений?

- У меня, слава Богу, нет в доме радио.

Храм оказался в честь Иоанна Предтечи. У Васи не было ни копейки американских денег, и Сьюзен купила Василию Ивановичу пять свечек. Он хотел поставить еще три, однако не стал унижаться и просить еще, пользуясь правилом военнопленных: кормить корми, поскольку обязан, а клянчить у тебя подачки - уволь!

Церковь была уютная, маленькая, домашняя, и если бы не звездно-полосатый флаг, торчавший у окна слева от Алтарных врат, то вполне могло показаться, что он дома.

Пахнуло чем-то родным, домашним. Пожилая женщина продавала свечки и иконки, и Вася не преминул обратиться к ней.

- Здравствуйте! - сказал он женщине.

Женщина посмотрела на Васю почти с испугом, а потом сказала ему тихо:

- Пойдемте! - и отвела его в закуток, служившим подсобным помещением для ее свечной лавки.

Вася продолжал еще по инерции глупо улыбаться, хотя и не мог понять причину испуга служительницы или, по крайней мере, ее настороженности.

- У вас какие-то проблемы? - тихо спросила женщина. В ее глазах по-прежнему читались усталость и беспокойство.

Вася на мгновение задумался, какие у него в Америке проблемы, и ясно осознал, что решительно никаких, разве что американцы опостылели.

Надоели они ему с самого первого дня, когда его, простуженного и с температурой, сразу же после четырнадцатичасового перелета с континента на континент повели в "Америкен Эрвайвс", где тощий, словно ржавая селедка, полисмен, изрядно смахивающий на робота, тыкал указкой в витрину, в которой была выставлена "сама" "Декларация независимости" 1776 года, знания которой Вася по долгу службы требовал от своих оперов, околоточных и гаишников.

- Да пошел ты со своей декларацией! - сказал негромко по-русски Вася, которому в данный момент хотелось лишь одного: вернуться домой, опрокинуть стакан водки с перцем и залечь в шерстяных носках под пуховое одеяло. А тут приходилось торчать в очередном вашингтонском музее и выслушивать то, чему он учил сам.

- У меня никаких проблем, - сказал Вася, - я помолиться пришел. Я из России, и мне очень захотелось поговорить с русским человеком, по родной речи соскучился.

Женщина внимательно посмотрела на него, и Васе показалось, что глаза ее увлажнились.

- Надеюсь, я не доставил вам никакого неудобства? - спросил он.

- Нет, что вы, что вы! Господь с вами! - служительница замахала ладошками. - Просто к нам в храм все время с разными проблемами люди идут...

- И много народу ходит?

- Много.

- И все русские?

- Да, в основном русские, но не только... А чем мы им в сущности можем помочь?

"Действительно", - подумал Вася, давно привыкший к русской нищете, но не сказал ничего и лишь пожал плечами.

Народу в храме было немного. Впрочем, день был будничный, и богослужения в этот вечер в храме не намечалось. Седенький высокий старичок-американец мило, коверкая церковнославянские слова, дочитывал первый час. Видавший виды серый костюм, дужка очков перевязана изоляционной лентой - таких пенсионеров в Москве - бездна.

"Боже вечный и Царю всякого создания, сподобивый мя даже в час сей доспети, прости ми грехи, яже сотворих в сей день делом, словом и помышлением, и очисти, Господи, смиренную мою душу от всякия скверны плоти и духа. И даждь ми, Господи, в нощи сей сон прейти в мире..." - раздавался в мерцающей полутьме голос старичка, читавшего молитвы на сон грядущий.

Рядом с ним стояла, подвязавшись по-русски платочком негритянка, лет тридцати пяти с двумя малышами приблизительно пяти и семи лет, с любопытством разглядывавшими иконы и настенную роспись храма. Время от времени негритянка сосредоточенно крестилась и била земные поклоны. Детишки ее тоже крестились, но не вполне умело.

..."Иисусе, добрый Пастырю твоих овец, не предаждь мене крамоле змиине, и желанию сатанину не остави мене, яко семя тли во мне есть…"

Неожиданно негритянка обернулась. Ее взгляд встретился с Васиным. Вася улыбнулся, и негритянка расплылась в своей белозубой улыбке и поклонилась ему. Вася, насколько ему позволял рассыпчатый живот, согнулся в три погибели.

- Вот уж не думал, что американцы в наш храм ходят, - сказал умиленный Вася. Слово "наш" выпелось у него совершенно естественно.

- Ой, да что вы! - радостно зашептала женщина. - К нам много народу ходит. И, верите ли, в основном-то американцы. Ну и русские, конечно. Нравится им у нас. Душа, говорят, отдыхает. Вот этот мужчина - это наш чтец. У него жена русская. Негритянка эта с детишками - на клиросе поет. Все при деле. Вы надолго в храм? А то, может, подождете? Отец Герман вот-вот должен подойти, исповедовать будет. Вам-то дорога дальняя предстоит: исповедались бы на всякий случай! - она перекрестилась.

- Да-да, конечно! - радостно засуетился Вася. Сейчас только вожатого своего предупрежу.

Он подошел к Сьюзен.

- Мне срочно надо исповедаться! - тоном, не терпящим возражений, произнес Вася и, к своему удивлению, прочел в её глазах понимание и нечто, отдаленно напоминающее сочувствие и испуг.

- Конечно-конечно, - зачастила она, почти извиняясь, - я не тороплюсь.

Вася вернулся к женщине:

- Ну вот, все и уладилось! Простите, я не знаю вашего имени-отчества...

- Татьяна Юрьевна.

- А я - Вася.

- А по отчеству?

- Иванович. Василий Иванович, Как Чапаев.

Татьяна Юрьевна слабо улыбнулась:

- А вы, Василий Иванович, с чем в Америку пожаловали, если не секрет, конечно?

- Да вот пригласили лекции читать, но, как я теперь понимаю, больше для мебели. Без денег, за харч. Я бы и не поехал, да мать говорит, поезжай, мол, Вася, когда еще в Америку съездить удастся. В общем, почти насильно меня выпихнула. Я же неподъемный: лягу на диван и работаю себе потихоньку. Но если честно, тут не все чисто было. Приглашение мне прислали аж от самого Джимми Картера. Только он меня не знал, и я б его век не знал...

- Ух ты!

- Вот вам крест, Татьяна Юрьевна! И представьте себе, посольство американское, которое самых правоверных демократов по полгода в очередях за визой мурыжит, мне все за два дня оформило! Тут-то я и подумал: это знак!

-Да, пожалуй...

- А в общем, афера какая-то. Один прохиндей экуменический колледж в Москве на американские деньги открыть хочет. Натурально, чтобы половину этих денег разворовать. Другая - шмотки жертвам "репрессий" собирает, а потом их на толчок несет. Третий.... - Вася рубанул рукой воздух: продолжать ему дальше не захотелось.

- А-а-й! Да Бог с ними со всеми. А тут в Америке это тоже кое-кому выгодно: хотят под предлогом "помощи России" свой гешефт делать и в "вышние сферы" просунуться. Только скажите мне, Христа ради, Татьяна Юрьевна, когда это России ихняя помощь поганая нужна была?! Да еще такая, экуменическая, - Вася не на шутку разошелся: - А мне говорили вначале, поедем, мол, на научную конференцию в Атланту "Христианство и демократия". Уж лучше бы ее "Упыризм и вурдалакия" обозвали. Ну, наука так наука, ладно: я этой хренью двадцать лет занимаюсь. Чувствую, понадобился я этим жуликам "для представительства": то-то они мне вначале говорили, нужен, мол, юрист православный. А где их нынче взять? А тут я им под руку подвернулся. Тьфу! Прости, Господи!

"К Тебе Пречистой Божией Матери аз окаянный припадая молюся: веси, Царице, яко безпрестани согрешаю и прогневляю Сына Твоего и Бога моего, и многажды аще каюся, ложь пред Богом обретаюся, и каюся трепеща: неужели Господь поразит мя... - голос старика, казалось, начал вздрагивать от напряжения, - ...и по часе паки таяжде творю; ведущи сия, Владычице моя Госпоже Богородице, молю, да помилуеши, да укрепиши, и благая творити да подаси ми".

- Извините, я вас заболтал, Татьяна Юрьевна? - спросил Вася.

- Нет, что вы, что вы! Я так давно не слышала русской речи, я имею в виду московской...

- А вы сами из Москвы будете?

- Нет, я из Ленинграда.

- И давно здесь?

- Сразу после войны.

Каким ветром занесло эту милую русскую женщину в Америку да еще сразу после войны. Попала в оккупацию? Ушла с немцами? Потом подалась в Америку? Думать об этом Васе не хотелось: что бы там ни было в прошлом, Татьяна Юрьевна стала ему за несколько минут знакомства совершенно родным человеком.

Вася знал многих эмигрантов всех "волн" и редко к кому испытывал симпатию: в конце концов подавляющее большинство из них боролось против его Родины.

Лишь однажды - в Голландии - он встретил пожилую "энтээсовку", горько сокрушавшуюся по поводу развала СССР.

"Мы-то думали, что боремся с коммунизмом, - тихо, словно оправдывалась, произнесла она, - а теперь я вижу, что они все хотели просто уничтожить Россию... Единственно, чем я могу утешить себя, так это тем, что все наши труды были, в сущности, совершенно бесплодными... и если бы не ваши изменники наверху..."

"Не попущай, Пречистая, воли моей совершатися, не угодна бо есть, но да будет воля Сына Твоего и Бога моего: да мя спасет, и вразумит. И подаст благодать Святаго Духа, да бых аз отселе престал сквернодейства..." - звучал голос чтеца, явно переживавшего в момент чтения молитвы ее глубочайший смысл.

Татьяна Юрьевна перекрестилась и отдала поясной поклон. Вася последовал ее примеру.

Он поставил свечки перед образами Казанской Божией Матери, Преподобных Сергия Радонежского, Серафима Саровского и подал записки о здравии и об упокоении.

- А вот и отец Герман пришел! - радостно шепнула полковнику Татьяна Юрьевна.

Вася увидел тощего лысого человека с явно славянской внешностью.

Он извинился перед Татьяной Юрьевной и направился к священнику.

- Исповедаться вам пришел, отец Герман, - сказал он, кланяясь.

Священник ласково взглянул на Васю и заговорил сам. Говорил долго, и по его произношению Вася понял, что батюшка этот из южных славян. Но не болгарин и не серб. Казалось, о. Герману доставляет радость говорить в русском храме по-русски, хотя это был явно не его родной язык, и говорить с русским человеком и не просто русским, а из самой что ни есть настоящей России.

Вася исповедался. Отец Герман благословил его и, прижав Васину голову к груди, прижался к ней щекой. Так они стояли несколько мгновений.

Вася отошел от священника и бухнулся на колени перед образом Серафима Саровского.

Сьюзен пристально следила за этим стоящим на коленях перед иконой, бьющим лбом об пол храма бородатым русским мужиком, и в её глазах ясно прочитывалось явное непонимание и неприятие всего происходившего в церкви. Непонимание, переходящее в глубоко упрятанный страх.

Она долго не решалась подойти к Василию. Затем, пересилив себя, приблизилась к нему на цыпочках и шепнула:

- Нам пора.

- Иду. Иду, - отозвался тот, не оборачиваясь.

Вася подошел к Татьяне Юрьевне.

- Я скоро лечу обратно домой, - сказал он с виноватой улыбкой, - не надо ли будет передать кому-нибудь что-нибудь от вас?

- У меня никого не осталось в России, - сказала она и заплакала, - простите меня, Васенька, простите. Обождите секундочку.

Она пошла в свой закуток, не отрывая платка от своего печального лица.

- Вот это вам от нас всех на память, - и протянула ему пакет, в нем был церковный календарь на 1993 год, на обложке которого был изображен Храм Иоанна Предтечи и икона Иоанна Крестителя.

Календарик был красивый, но бедненький - видно, большего приход позволить себе не мог. Тем дороже был подарок. Вася трижды поцеловал Татьяну Юрьевну и поцеловал ее сухую изящную руку.

- Спасибо, миленькая, век не забуду! - сказал он и прижал календарик к груди. - Простите меня, ежели чего не так...

"... ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучается..."

- Всё так - всё так, - виновато улыбнулась она. - Помолитесь там, в России за нас, грешных! - были её последние слова. Она поклонилась Васе.

Вася, как полагается, отдав поясной поклон на три стороны, вышел из храма.

Всеми своими потрохами он чувствовал, что его Родина - жива и являет собой, несмотря на все нестроения и предательства, несокрушимую твердыню, и никакие "силы ада не одолеют ее".

"Они надеются на нас, ждут нашей помощи", - подумал он о прихожанах ставшего родным ему вашингтонского храма.

А сухонький старичок в очках со сломанной дужкой все читал и читал:

"Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшего и поправшаго силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякого супостата..."

На улице резко потеплело. Шелестела разноцветная листва. Мелкий дождик приветствовал и словно благословлял русского полковника: "Не все мы умрем, но все изменимся".

Путь домой был неблизкий, и всю дорогу Василий и Сьюзен молчали.

Оглавление       Начало страницы