Уголок журнала "Воин России"

Анатолий Васильевич БУГАЕЦ родился в селе Опрышки Полтавской области в 1926 году. Участник Великой Отечественной войны с октября 1943 года. После семи лет срочной службы в звании старшины остался на сверхсрочную. В 1952 году стал офицером. В 1953 году окончил исторический факультет Московского государственного университета. Работал в газете "На стройке" Главвоенстроя в Москве, в солдатских многотиражках Группы советских войск в Германии, Прикарпатского военного округа. С 1966 года - преподаватель кафедры журналистики Львовского высшего военно-политического училища. Ныне - полковник в отставке. Живет в Санкт-Петербурге. Анатолий Васильевич первым из советских журналистов узнал о неизвестном поэте, узнике фашистского лагеря Заксенхаузен, начал его поиск, которому посвятил несколько газетных и журнальных публикаций. Недавно, собрав все воедино, вернувшись к старым журналистским блокнотам, использовав открывшиеся позднее факты, он и написал эту повесть.

Более пяти миллионов советских солдат оказались в гитлеровском плену. Погибло в фашистских застенках более трех миллионов... И только миллион восемьсот тысяч вышли из концентрационных лагерей живыми. Большинство из них домой не попали... Напомню строки Александра Твардовского:

Да, из лагерей гитлеровских они попали в сталинские... Потому что их считали изменниками. Жестокая правда тех лет... Их лишили не только выстраданной свободы, но и народной Победы. Теперь уже хорошо известно, что подавляющее большинство из них достойно вынесли плен, боролись как могли. Вспомним хотя бы Героя Советского Союза летчика Михаила Девятаева... В смертельно опасной ситуации он угнал с фашистского аэродрома самолет, но вместо того, чтобы отдать смельчаку должное, свои упрятали его в лагерь. Звезда Героя была уже после реабилитации. Такая судьба постигла сотни тысяч несчастных людей, попавших во вражеский плен, конечно же, не по своей воле. Одним из них был узник Заксенхаузена, поэт-патриот, о котором я и хочу рассказать...

В 1958 году я служил в солдатской многотиражной газете одной из дивизий Группы советских войск в Германии. Ее штаб находился в небольшом городке Бернау близ Берлина. Все шло своим чередом - сбор материала, выпуск газеты... В один из ноябрьских дней позвонил политработник Иван Дмитриевич Мелзунов:

- Зайди, срочное дело... Вскоре был у него. Едва я переступил порог, как он стал рассказывать:

- Мы тут помогаем немцам строить мемориал в Заксенхаузене... На днях они ломали старые постройки и нашли блокнот, исписанный по-русски. У меня его сейчас под рукой нет, но я прочел все... Это стихи... Одно даже переписал:

Я сидел потрясенный... И это написал узник фашистского концлагеря? Нет, это написал человек, не сломленный пленом, живший верой в победу и в возвращение на Родину...

- А, задело... Я тоже тут разволновался не на шутку... Сейчас схожу.

Через несколько минут мы уже склонились над блокнотом, стали перелистывать пожелтевшие страницы... Перед нами открывался человек, совершивший настоящий подвиг - он донес до нас мысли и чувства советских людей, боровшихся за жизнь, за правду в фашистских застенках. Стихи брали за душу, вызывали восхищение его автором. И пусть они были не во всем совершенны, но каждое слово было каплей крови любящего Отчизну и стремившегося к ней человека...

Жажда жизни, жажда борьбы и мщения звучат в этих строках.,. Кому в голову пришла кощунственная мысль всех пленных скопом назвать изменниками? Разве мог малодушный человек писать такое:

Нет, он думал не о себе. Воюющая Родина занимала все его мысли:

В искренности этих строк сомневаться не приходится: не забудем, что их писал человек, перед глазами которого дымили трубы лагерного крематория...

Самодельный блокнот, похожий на отрывной календарь, содержал более сорока стихотворений. Листки в клетку были исписаны карандашом. Без помарок и исправлений, ровным, красивым почерком. Создавалось впечатление, что стихи принадлежат нескольким авторам. Но вот одна важная деталь - компоновка и тематическая последовательность говорили о том, что это сборник. Хотя, конечно, это не главное - возможно, автор вписал несколько стихотворений и своих товарищей по неволе... За это ему только спасибо - в этих строках он увековечил память наших неизвестных соотечественников...

Первое стихотворение "Когда душу обнимает тоска" как бы вводит читателя во внутренний мир автора. Он тяжело переживает неволю. Иногда им овладевает такое отчаяние, что "захочется с этой тетрадкой распрощаться, из жизни уйти". Но минутная слабость проходит, и поэт снова полон решимости бороться, пока хватит сил:

Где-то между 23 и 27 января 1945 года написано стихотворение "Сомнение":

Что это? Предчувствие близкой гибели? Это стихотворение в блокноте, пожалуй, единственное, где пессимизм автора так отчетлив. Но это объяснимо - 2 февраля, по свидетельству бывших узников Заксенхаузена, более двухсот русских пленных повели на казнь. По дороге заключенные во главе с генерал-майором Ткаченко напали на конвой. Схватка была неравной, смельчаки погибли. Среди них мог быть и поэт-узник...

Но кто же он? Какие сведения можно еще почерпнуть из блокнота? В нескольких стихотворениях автор обращается к жене и сыну. Жену зовут Ниной. Есть несколько посвящений: "Ив. Ив.", "М.Ф.", "Сальвадору Шали" (на самом деле - Шарли. - А.Б.), "На память Ив. Кол-му". Несколько раз упоминается Днепр: "Помнишь ли ты город милый, родной, отлогий, весь в зелени, берег Днепра..." Или: " Думаю об образе любимой, о тебе, о песнях тополей, о Днепре, могучем и бурливом, и душе становится теплей". И еще: "Может, где-то, как и раньше, ходишь по крутому берегу Днепра". А стихотворение "Страна моя родная" начинается так:

Процитированного достаточно, чтобы сделать вывод: автор родился и вырос на берегах Днепра. Но где? Десятки городов, сотни сел расположены по берегам древней реки. Живут там миллионы людей. И тысячи постигла такая же судьба, как и автора стихов. Но приведенного мало, чтобы выяснить его личность, проследить его судьбу. Может быть, он остался жив? Может быть, о нем могут рассказать бывшие узники Заксенхаузена? Новые сведения нужно было искать уже не в блокноте...

Как только выдалась возможность, я поехал в Заксенхаузен. Хотелось осмотреть место, где был найден блокнот, поговорить с рабочими из бригады Вильгельма Германа, нашедшими его и передавшими советскому офицеру старшему лейтенанту Молоткову. Не скрою, ехал с надеждой узнать что-либо и об авторе стихов...

Подъезжаем к высокой каменной стене. Металлические ворота намертво вмурованы в здание, где на втором этаже находились кабинеты начальника лагеря и коменданта. Этажом выше постоянно дежурили двенадцать эсэсовцев с пулеметами. Это центральная сторожевая вышка. Отсюда хорошо просматривается весь лагерь. Ряды бараков были расположены лучеобразно - гитлеровцы могли держать их под огнем.

Входим в лагерь. Становится жутко от сознания того, что здесь за какие-нибудь четыре месяца - с сентября по декабрь 1941 года - под громкую музыку было расстреляно более 18 тысяч советских военнопленных... А всего замучено до смерти, отравлено газами, убито, повешено свыше 100 тысяч людей из разных стран Европы.

Заксенхаузен играл особую роль в сети нацистских концлагерей. Здесь находилась постоянная резиденция одного из главарей СС Айкена, организатора лагерей смерти. Здесь, недалеко от Берлина, имперское управление безопасности во главе с Гиммлером проводило массовые эксперименты по уничтожению людей. Заксенхаузен был своеобразным "питомником" войск СС, отсюда пошли потом соединения СС типа "Мертвая голова", здесь готовились убийцы для всех фашистских концлагерей Европы.

На территории лагеря я познакомился с бывшим узником Заксенхаузена Владиславом Мирчинским, известным среди военнопленных под кличкой Станик. Говорил он на смеси русского, украинского и польского языков. Станик - член компартии Германии с 1931 года. С приходом к власти нацистов ушел в подполье. В 1934 году был схвачен агентами гестапо при распространении антифашистских листовок. Четыре года провел в тюрьмах, затем был переведен в Заксенхаузен. Прошел все муки и унижения, практиковавшиеся в лагере. Во время одной из пыток начальник лагеря собственноручно выбил ему левый глаз...

Станик показал нам зловещее здание "целленбау", или "казницу". Узники называли ее тюрьмой в тюрьме. Это кирпичный барак с небольшими окнами под крышей. В камерах размером в два с половиной метра на три находились по десять - двенадцать человек. Летом окна были постоянно закрыты, а зимой - распахнуты настежь. Здесь узники или задыхались от жары или замерзали. В "целленбау" сидели политзаключенные и антифашисты из многих стран, осужденные пожизненно. Заключенные приковывались к полу цепью. Снаружи на бараке сохранились крючки, на которых узников подвешивали во время пыток: целый час человек должен был висеть на руках, связанных за спиной. Из "целленбау" редко кто выходил живым, но кому это удалось - остались калеками на всю жизнь. А вот не менее зловещее место лагеря - здесь зверски расправлялись с участниками Сопротивления из стран Европы. Обреченному на смерть зажимали ноги деревянными дыбами, набрасывали на шею веревочную петлю и при помощи специальной лебедки разрывали людей... Эту жуткую картину наверняка не раз видел неизвестный автор стихов...

В то время мы уже знали о лагерных крематориях. Но побывать в таком удалось впервые. От газовой камеры остался только фундамент. Под одной крышей с ней находилось помещение, в котором убивали людей. Эсэсовцы в белых халатах вводили узников якобы на медосмотр, подталкивали к стойке для измерения роста, и из щели за спиной раздавался выстрел в затылок... В газовую же камеру загоняли без излишних церемоний... Трупы тут же сжигались в печах...

Станик рассказывал, как узников морили голодом, изнуряли непосильной работой, травили собаками, обливали на морозе ледяной водой. Палачи испытывали на живых людях яды и различные препараты, делая прививки тифа и холеры. А вне лагеря заключенных использовали при испытаниях новых образцов оружия и парашютов. До 1943 года пленники использовались для обезвреживания неразорвавшихся авиабомб. При этом многие погибали...

В конце 1941 года из внешней команды лагеря сбежал заключенный-поляк. По приказанию начальника лагеря всех узников лагеря выстроили на аппельплаце и держали в строю, пока беглец не был пойман. 18 часов на морозе и пронизывающем ветру. Раздетыми. Многие не выдержали этой экзекуции. Тысячи отморозили ноги и руки...

Было немало случаев, когда несчастные люди, не выдержав пыток и мучений, кончали жизнь самоубийством. Они бросались на колючую проволоку забора, по которой был пропущен электроток высокого напряжения...

В 1942 году в каждом из 68 бараков лагеря, рассчитанных на 120 человек, фашисты содержали до 700 заключенных, согнанных из 27 стран Европы. А новые составы с людьми все прибывали и прибывали. Помещать их было некуда. Центральное управление лагерей, расположенное в Заксенхаузене, признало прежнюю станцию уничтожения примитивной и непроизводительной. Построили новую, более мощную. Она была названа станцией "Зет". Зет - последняя буква немецкого алфавита. Здесь она означала только одно - конец. Это была последняя станция в жизни тех, кто сюда попадал...

Через этот ад прошли более 200 тысяч человек почти из всех стран Европы. Свыше 100 тысяч остались здесь навсегда. Но даже в этих условиях узники находили возможность бороться против фашизма. И даже писать стихи...

В Заксенхаузене действовала сплоченная группа антифашистов. Это были люди, презиравшие смерть, считавшие, что, пока они живы, должны бороться с нацистами. Самым сложным было определить цели и формы борьбы. Нашли самые важные - освобождение и сохранение жизни людей. Примерно до 1943 года подпольную работу в лагере возглавляли немецкие антифашисты. Но постепенно руководство перешло к советским военнопленным. Среди них были генералы Ткаченко, Зотов, Скугарев... Именно они и взяли в свои руки руководство сопротивлением. 2 февраля 1945 года генерал Ткаченко был расстрелян, вернее, погиб в схватке с эсэсовским конвоем. Генерал Зотов дожил до освобождения. Умер он в 1959 году. Будучи уже прикованным к постели, он диктовал свои воспоминания журналисту Савостьянову, который по поручению Советского комитета ветеранов войны готовил сборник воспоминаний бывших узников Заксенхаузена.

Я встретился с Савостьяновым, он рассказал мне о своих беседах с генералом Зотовым...

Вести подпольную работу в лагере было крайне трудно. Но узников-активистов это не пугало. Они настойчиво боролись за чистоту своих рядов, против двурушничества и предательства, безверия и малодушия. Среди подпольщиков соблюдались строжайший порядок и тщательная конспирация. По этому поводу вспоминается рассказанный бывшим узником Владиславом Мирчинским эпизод.

Лагерное начальство узнало, что в Заксенхаузене есть радиостанция. Но как ее найти? Гестапо навербовало из уголовников около двух тысяч шпиков, которые за пачку табака могли пойти на все. Но и это не помогло. Тогда эсэсовцы решили расстрелять заподозренных в подпольной работе. Некоторые из них точно знали, где рация. Но ни пытки, ни угроза смерти не сломили подпольщиков. Они приняли мученическую смерть, но не выдали тайны...

Еще в первую нашу встречу Станик рассказал мне, как казнили русского солдата, молодого, еще не изможденного лагерной жизнью парня. Вел он себя просто геройски. Трижды срывалась петля. Палачи, торопясь, накидывали ее снова. И все эти последние минуты жизни солдат бросал в лицо врагам гордые слова о Родине, о неизбежной и близкой победе... Слушая бывшего узника, я подумал, что между этим эпизодом и стихотворением неизвестного автора из блокнота "Баллада о восьмерых" проглядывается прямая связь. Там есть слова: "Но взмах ножа - и порвана веревка". Значительно позже, когда стихи уже были опубликованы в "Комсомольской правде", пришло письмо из Воскресенского леспромхоза тогдашней Горьковской области от бывшего узника Заксенхаузена и Бухенвальда Михаила Алексеевича Сметанина. Он писал: "Прочитав стихи, найденные в Заксенхаузене, я решил, что товарищ, написавший их, попал в лагерь, видимо, во второй половине 1943 года. Меня натолкнули на эту мысль стихотворение "Баллада о восьмерых" и связанные с ним события. В июле 1943 года за неподчинение переводчику я попал в штрафную команду "ходунцов". Так называли узников, которых заставляли целый день ходить по так называемой "пересеченной местности" - дороге, проложенной вокруг аппельплаца, пятидесятиметровые отрезки которой были засыпаны песком, гравием, цементом и т.д. В день команда проходила около 47 километров. Одна из изощренных пыток, придуманных палачами... Однажды вечером после такой изнурительной "прогулки" нам объявили, что завтра будут вешать восьмерых русских военнопленных. Всю ночь никто не спал... Кто они, эти наши восемь соотечественников?

Утром нас всех вывели на плац и построили около виселицы. Рядом со мной, помню, стоял Владимир Барабанов, парень из Вологды. По рядам пронеслась весть о том, что ночью в умывальнике был убит один из наших товарищей. Сделал это старший блока по приказанию переводчика. И вот переводчик вызывает по номерам обреченных на смерть. Все семь вышедших из строя были из нашей команды "ходунцов". Тогда мы поняли, что восьмой - это убитый ночью. Раздалась команда - и наших товарищей, в том числе и Володю Барабанова, повели к виселице... Его вешали первым... Он оттолкнул палача и сам надел веревку на шею и крикнул: "Да здравствует наша Советская Родина!" Потом повернулся к коменданту лагеря и сказал так, чтобы слышали все: "Сегодня вы вешаете меня... Завтра вы сами будете болтаться на этой веревке!"

Минут через десять-пятнадцать тело Володи Барабанова сняли и положили в черный "двухместный" гроб. К виселице уже подводили другого товарища, но в это время приподнялся в гробу Барабанов, не успевший еще задохнуться... Комендант сделал два торопливых выстрела...

Утром повесили четверых. Остальных вечером. Они приняли смерть мужественно, с гордыми словами о Родине... Видимо, неизвестный автор стихов найденного блокнота был свидетелем гибели наших товарищей и под впечатлением увиденного написал "Балладу о восьмерых"...

В подпольной борьбе участвовали узники многих национальностей. И действовали они в тесном единстве. Бывшие узники приводили много примеров трогательных, сердечных отношений между заключенными из разных стран. Об этом писал и наш неизвестный поэт. Есть в блокноте стихотворение, посвященное французу Сальвадору Шарли. Друзей у нашего поэта было много, но он их всех потерял - кто пал от пули в бою, кого замучили в застенках гестапо...

А с какой любовью написано стихотворение "К портрету девушки"! В нем всего несколько строк. Автор очень трогательно относится к французскому парню, которого с любимой разлучила война и который здесь, в неволе, нарисовал ее портрет. Таких историй много было и у русских узников, может быть, и у самого автора стихов...

Дружбу, поддержку, солидарность между узниками многих национальностей тогда было принято называть пролетарским интернационализмом... Что ж, и в этом была правда своего времени. Без таких отношений в этом зловещем гитлеровском застенке было просто невозможно выжить. Эти чувства автора вылились в искренние стихи, посвященные вождю немецких коммунистов Эрнсту Тельману. Оно так и называется - "Памяти товарища Тельмана":

Так были воспитаны тогдашние русские парни. Слова "пролетарская солидарность", "интернационализм" стояли для них в одном ряду со словами "Родина, партия, победа". Беды других народов они принимали, как свои. Потому вовсе не случайны в блокноте эти строки:

Русский поэт-узник был человеком своего непростого времени. Тут уж ничего не убавить и не прибавить...

Бывший узник концлагеря Мирчинский повел нас к одной из сторожевых вышек на противоположной стороне лагеря. Мы перелезли через каменную стену и очутились в бывшем зондерлагере (особом лагере). Там встретились с Вильгельмом Германом и рабочими его бригады. Он показал нам место, где был найден блокнот. Пояснил:

- Нашли мы его в цоколе фундамента барака кухни. Вон там, видите, мы установили вешку...Он лежал в выемке стены, был завернут в прорезиненный материал. Русского языка никто из нас не знает... Но в этот день сюда прибыла группа советских солдат, мы и показали им блокнот... Они сразу заинтересовались им...

Конечно, могло случиться иначе. О блокноте никто бы не узнал. Шансов на то, что он был бы найден и доставлен на Родину, было мало. Но тем не менее... Немцы поступили благородно.

Мы шли по лагерю и обменивались впечатлениями на этот счет. Мирчинский вдруг вспомнил, что видел письмо от бывшего узника лагеря из Норвегии. Там были и слова о найденном блокноте. Оно находилось в Комитете борцов антифашистского Сопротивления в Берлине. И вот я в Берлине, письмо передо мною:

"Дорогой друг! Как я тебе уже говорил, я начертил схему расположения барака-кухни в лагере, из которого видно, где спрятана рукопись собрания стихов одного русского поэта в Заксенхаузене. Она должна лежать в полу барака-кухни у стены, где я поставил знак. Если будешь туда писать, то можешь отрезать схему и приложить к письму. С сердечным приветом

Несколько позже Мартин Гаусло сообщил сотрудникам советского посольства в Норвегии, что человек, передавший блокнот со стихами, жив. Это бывший советский военнопленный Марк Григорьевич Тилевич.

Разыскать Марка Тилевича оказалось делом несложным. Он жил в Москве, и даже на той улице, где располагалась "Комсомольская правда". Услышав о Мартине Гаусло, он разволновался:

- Я работал вместе с ним в команде зондерлагеря. С нами также были врач Степан Гун (погиб в день освобождения лагеря), учитель из Узбекистана Вахид Рахманов, Виктор из Донецка, ростовчанин Владимир (фамилии не помню) и ныне здравствующие Александр Бородин и Борис Винников. Мартин был старшим группы электриков. Мы прятали какие-то рукописи... Но что это было - не помню. Вот если бы поговорить с самим Мартином...

Журналисты "Комсомольской правды" такую возможность предоставили. И вот на проводе Осло. Тилевич с волнением берет трубку и слышит уже полузабытый голос Мартина Гаусло...

- Алло, Мартин! Это я, Михаил... (Так звали Тилевича товарищи в лагере).

- Михаил, Михаил!.. Неужели это ты? Боже... Что произошло? Что нового?

- В Заксенхаузене найдены рукописи, которые ты прятал...

- Мартин, ты уверен, что это были стихи? Мне кажется, это были записи Степана Гуна...

- Нет, нет! Это были стихи! Помнишь, ты однажды принес мне темно-красную тетрадь немецкого образца размером четырнадцать на двадцать сантиметров... Помнишь, вы, русские - ты, маленький Виктор из Донецка и Степан Гун, спрятались на чердаке и читали эти стихи? Вспомни... Вы говорили, что это стихи одного русского солдата, которые вы не могли хранить у себя... Прочитали и решили - их нужно сохранить!

- Постой, постой... Что-то начинаю вспоминать...

- Потом вы просили меня спрятать эти стихи, и, если что случится, разыскать их после войны и вернуть на Родину... Я выполнил вашу просьбу. Завернул блокнот в кусок прорезиненной ткани и спрятал в строящейся кухне зондерлагеря...

- Да, теперь я вспоминаю, как мы читали стихи... Но кто их мне передал - не помню...

- Ты тогда сказал, что это рукопись твоего камрада...

К сожалению, фамилию автора память Марка Тилевича не сохранила... Такая нить оборвалась! А сколько было на нее надежды! Подумать только - нашелся человек, который прятал стихи, и тот, кто передал ему блокнот... Но тот, кто просил спрятать тетрадку, оставался неизвестным...

Впервые несколько стихотворений из найденного блокнота я опубликовал в солдатской многотиражке. Чуть позже, в декабре 1958 года, целую страницу подготовила газета Группы советских войск в Германии "Советская Армия". "Поэзия мужества и несгибаемой воли" - так она называлась...

Тогда же, в декабре, я написал письмо в "Комсомольскую правду", приложил несколько стихотворений из блокнота и несколько снимков. 14 января 1959 года "Комсомольская правда" опубликовала страницу "Он вернулся к тебе, Россия!" Заголовком стала перефразированная первая строка стихотворения "Дорогой отцов":

Пророческие слова! Через пятнадцать лет строки поэта вернулись на Родину... Страница "Комсомольской правды" заканчивалась такими словами: "Он вернулся к тебе, Россия! Вернулся тем, кем уходил в бой, - твоим солдатом, верным сыном Отчизны. Строки ласки, печали, гнева и мужества дошли до нас, и в каждой молодой душе ярко вспыхнет светлое чувство гордости за Родину, вскормившую таких сыновей. Мы помним о павших за наше счастье. Священны их имена, священна память о них. Прочитай эти строки, молодой друг, мы подготовили их к печати и публикуем сегодня. Публикуем с напряженной угловатостью - такими, как они вылились из-под пера под пытками в камере лагеря смерти. Там не было времени, чтобы оттачивать и шлифовать строки. Жизнь безымянного героя-поэта высока и мужественна. Может, бывшие узники Заксенхаузена помогут установить имя героя. Но как бы то ни было, голос его всегда будет звучать в нашем сердце, в нашей памяти. Ибо герои не умирают. Они уходят в бессмертие". Вечером того же дня о безымянном герое-поэте рассказало московское радио. В эфире прозвучали его стихи...

На другой день после публикации "Комсомольской правды" о нем написали "Правда" и "Советская Россия".

С того дня многие газеты, и прежде всего "Комсомольская правда", "Красная звезда", стали регулярно информировать читателей о поисках. "Кто он?", "Поиски продолжаются", "Новые сведения о неизвестном узнике Заксенхаузена"... Заголовки говорят сами за себя. Не осталась в стороне и печать тогдашней ГДР, западноберлинские и западногерманские газеты...

Как-то в январе 1959 года я оказался на совещании в штабе нашей дивизии. В ожидании начала тихо переговаривались, кто-то вспомнил о заксенхаузенском блокноте, кто-то прочитал из него стихи... Внезапно ко мне повернулся политработник подполковник Мохов:

- Слушай, автор-то, наверное, из Речицы! Он называет ее своим родным городом...

Я вернулся в редакцию, выложил стихи, мы стали внимательно их перечитывать... Может быть, на что-то до сих пор не обратили внимания? Волнение, спешка... Всяко могло быть... И вдруг кто-то из сотрудников редакции вскрикнул от неожиданности:

Впору было крепко стукнуть себя по лбу... Как же мы раньше не заметили? Автор назвал себя или, по крайней мере, кого-то из своих близких друзей!

В тот же день я написал письмо в "Комсомолку" и в Речицкий райком компартии Белоруссии. Газета сразу же сообщила об этом. Речицкая районка "Заря коммуны" обратилась к своим читателям с просьбой - сообщить все, что известно о Порхоменко Антоне... В районной газете и в "Гомельской правде" были напечатаны стихи из блокнота... Маленький белорусский городок, расположенный на берегу Днепра, был буквально потрясен узнанным. Многие жители приняли живейшее участие в поисках.

Недалеко от Речицы, в селе Залесье, нашли супругов Александра Игнатьевича и Дарью Антоновну Порхоменко... Их сын Антон призывался в армию в 1940 году. Летом 1941 года попал в плен. Первое время был в лагере на Житомирщине. Потом его увезли в Германию... И больше никаких вестей... Но его нельзя было признать автором стихов - их он никогда не писал, да и поэзией не увлекался. К тому же был неженатым в отличие от нашего поэта. Но то, что его фамилию автор зашифровал в акростих, исключить было нельзя. Все же земляк...

В январе того же 1959 года я передал блокнот в газету Группы советских войск в Германии "Советская Армия". Редакция направила в Речицу своего корреспондента. Через несколько дней стало известно, что обнаружен еще один акростих:

Колюжный Иван... Довольно распространенная в Белоруссии и Украине фамилия. Отсутствие букв "ы" и "и" легко объясняется...

Итак, Порхоменко Антон, Колюжный Иван, Речица... Кажется, цель близка... Искали одновременно и Антона Порхоменко, и Ивана Колюжного...

Недалеко от Берлина, в Нейхагене, у бывшего узника Заксенхаузена Франца Риса сохранились три списка рабочих команд. Каждый раз, слыша, встречая где-либо в документах или в печати фамилии узников, он снова и снова перечитывал списки. И вот в одном из них под номером 101181 он нашел фамилию "Колюжный"... В июне 1944 года команду заключенных, в которой числился Колюжный, перевели в Бухенвальд, не менее страшный чем Заксенхаузен фашистский концлагерь. И этот факт как нельзя лучше согласуется со стихами нашего неизвестного поэта. В стихотворении, написанном летом того же 1944 года и посвященном "Ив.", читаем:

Позднее бывший узник Заксенхаузена А.Усиков сообщил, что знал Ивана Колюжного и не раз слышал от него стихи, написанные то ли им самим, то ли кем-то из пленных. Слышал и это, ставшее уже знаменитым - "Я вернусь еще к тебе, Россия"... Было это в конце 1943 года. Выходило, что в Заксенхаузене действительно был узник Иван Колюжный. Но он скорее всего тоже был близким другом поэта...

Интересную историю рассказал бывший летчик москвич В.И. Ильин. 29 марта 1943 года над местечком Давыдовичи близ Могилева в воздушном бою был сбит советский самолет. Пилотировал его младший лейтенант Иван Колюжный.

Однополчане тяжело переживали потерю боевого товарища. Ваня Колюжный был комсоргом эскадрильи, писал стихи и часто читал их в кругу друзей. В полку его хорошо знали и любили. Не хотелось верить, что он погиб. Хотя один из летчиков, летавший с ним на задание, утверждал, что видел, как от падающего самолета уже над самой землей отделилась фигура пилота...

Спустя год Могилев был освобожден. Командование дивизии решило разыскать место падения самолета. Обломки самолета действительно нашли, но среди них останков пилота не было... Зато в нескольких километрах от этого места, на деревянном указателе, стоявшем на перекрестке дорог, неожиданно прочли надпись: "Колюжный"... Возможно... Возможно, Колюжный успел выпрыгнуть из подбитого самолета с парашютом и остался жив. Может быть, это о нем вспоминал узник Заксенхаузена В.Усиков, может быть, это ему посвятил акростих неизвестный автор, а может быть, это он и был автором этих стихов...

Во всяком случае, никакой информации, противоречащей сообщению Ильина, у меня не было... А данные в подтверждение этого предположения были. Достаточно прочитать стихотворение "Гибель героя" - ясно, что в нем говорится о человеке, чья судьба была тесно связана с авиацией...

В те дни многие в стране жили под впечатлением стихов неизвестного узника. В поиски следов автора включились журналисты в Советском Союзе и за рубежом, работники посольств во Франции и Норвегии, на помощь пришли многие бывшие узники Заксенхаузена... Всем хотелось внести свою лепту в это благородное дело.

Неожиданно пришла весть еще об одном Антоне Порхоменко. Об этом рассказал корреспондент газеты "Советская Армия" Аркадий Голышев.

Когда выяснилось, что А.Порхоменко из села Залесье не может быть автором стихов, кто-то из местных журналистов вспомнил, что в одной деревне, расположенной в сорока километрах от Речицы, в семье учителя есть фотография, на которой изображен Антон Порхоменко, студент рабфака. Надо срочно попасть туда. Но как - второй день бушует сильная метель, на машине не проехать. Вызвался молодой учитель одной из школ Речицы Николай Шеханцев: "Пойду пешком..."

Как только стало известно, что в Речице на рабфаке учился Антон Порхоменко, работники райкома партии собрали студентов и преподавателей того времени: возможно, кто-то мог знать, как сложилась его судьба... Приглашение было передано по радио вечером. А на следующий день к 18 часам в райкоме собрались десятки людей со всего района...

А с каким напряжением в те дни работала телефонная станция города! Звонили из многих городов страны... Звонок из Минска, из редакции молодежной газеты "Знамя юности": "К нам приходил офицер в отставке, фронтовик... Рассказал, что до войны жил в Речице, был у него друг - Роман Детков... Роман писал стихи, частенько посвящал друзьям акростихи. В 1942 или 1943 году военный летчик майор Детков не вернулся из боевого полета... Была у него любимая девушка Нина... Проверьте, не он ли автор стихов..." Звонок из Кемерово, от Любови Никитичны Брель: "Мой муж в предвоенные годы дружил со студентом рабфака Антоном Порхоменко, который тоже писал стихи... Не он ли тот самый узник Заксенхаузена?"

Создавалось впечатление, что вся Речица и одноименный район живут этой волнующей героической историей. Откликнулись бывшие узники лагеря. Двое из них, И.Ф. Андреев и М.А. Даниленко, сообщили, что стихи в лагере писал узник по имени Николай. "Прочитав стихи в "Комсомолке", - рассказывал И.Андреев, - я даже вздрогнул: некоторые из них мне были хорошо знакомы. Стихотворение "Дорогой отцов" мы читали в узком кругу вместе с другими стихами наших товарищей, узников лагеря... Стихи передавали буквально из рук в руки. У меня даже сохранился листок с репертуаром одного нашего тайного концерта. В нем рядом с известными в ту пору песнями "Орленок", "В далекий край товарищ улетает..." значились и стихи "Письмо Родине", "Партийный билет", "Два комсомольца", "Расстрел коммунара", наконец, уже всем известные "Дорогой отцов" и "Я вернусь еще к тебе, Россия!" Их текст ни строкой, ни буквой не отличался от опубликованного в "Комсомольской правде"...

Да... Все названные стихи - из найденного в Заксенхаузене блокнота... А вот что рассказал Александр Пастушенко, тоже бывший узник лагеря смерти: "Однажды ко мне подошел знакомый (мы звали его Михаилом): "Смотри, что я нашел!" Конечно, то что я увидел, нельзя было найти просто на дороге... Это была последняя сводка Совинформбюро... Под ней - четверостишие:

Всего четыре строки! Но как они поднимали дух, сколько сил вселяли в измученные тела и души".

Владимир Александрович Попов, тоже прошедший Заксенхаузен, рассказал о лагерном поэте Василии Курченко, который попал в плен под Таллином, после тяжелого ранения. Курченко (кстати, эта фамилия часто встречается в районе Глобино, что на Полтавщине) сочинил однажды песню и посвятил ее своей девушке:

Эту песню в самых различных вариантах вспоминали многие узники Заксенхаузена. Рассказывает Михаил Даниленко: "Стихи не могли заменить нам ни сон, ни отдых, ни кусок хлеба... Они были чем-то большим... Их писали на клочках бумаги, с трудом добытых, передавали друг другу. Они кочевали из блока в блок, вселяя в нас веру и надежду, их читали на тайных сборах подпольщиков лагеря... Никогда не забуду тайный вечер, состоявшийся 7 ноября 1944 года... Собрались самые стойкие и преданные люди разных национальностей - русские, поляки, немцы, норвежцы, французы, представители других народов... Тихо пели песни... Декламировал и стихи... Часть из них я потом прочел в "Комсомольской правде". "Я вернусь еще к тебе, Россия!" вспомнил сразу... Такое не забывается..." Это стихотворение не забыли и многие другие бывшие узники Заксенхаузена...

Поиски автора стихов из блокнота позволили узнать и многое другое. Открывались другие обстоятельства жизни узников концлагеря. И все они говорили о том, что подавляющее большинство не были сломлены, боролись с врагом, за собственную жизнь как могли, верили в то, что еще понадобятся Родине в трудную послевоенную пору, вырастят для нее детей, родят новых... Трудно представить, каким ударом для них стали обвинения в предательстве и высылка в сталинские лагеря. Этого, второго испытания в жизни многие перенести не смогли...

Но вернусь к своему поиску... Удалось разыскать человека, которому посвящалось одно из стихотворений блокнота. Было там такое посвящение "М.Ф." Это Марченко Федор Федорович. Но и он не смог назвать имени автора. Помнит только, что из круга его знакомых стихи писал Иван Мещеряк, входивший в подпольную организацию. А это уже совсем новая фамилия... Нити поиска обрывались. Но имя нового человека говорило прежде всего о том, что в лагере было немало русских пленных, писавших стихи. Наверное, в обыкновенной жизни они сочинительством стихов не занимались или занимались от случая к случаю, не придавая этому серьезного значения. Но конечно же понимали великую силу поэтического слова, его власть над людскими сердцами. И, оказавшись в нечеловеческих условиях фашистского застенка, увидели в стихах способ и форму борьбы... Склоним голову перед ними - они были русскими людьми, преданными Родине...

А что же блокнот? Хранится он ныне в Центральном музее Вооруженных Сил как одно из ярчайших свидетельств мужества и стойкости защитников нашего Отечества...

Долго я еще не прекращал попыток отыскать автора стихотворного блокнота. Но все чаще и чаще мне начинало казаться, что я хожу по кругу. Что ж, успокаивал я сам себя, в такой жестокой войне, унесшей жизни миллионов людей, одной судьбе затеряться немудрено. Сколько еще русских солдат той войны числится в пропавших без вести... Конечно, плохое это для нас утешение... Но логика потрясений, постигших человечество в прошлом веке, неумолима. Особенно неумолима она для нашей страны - мы понесли самые большие потери. Они горше для нас еще и потому, что многие российские патриоты, чудом уцелевшие в гитлеровских концлагерях, сгинули потом в сталинских... Может быть, думал я, и безвестного поэта из Заксенхаузена постигла та же участь? От этой мысли и бессилия что-либо изменить становилось еще тяжелее. Что мне оставалось? Я продолжал писать в газеты, журналы, стучался на радио и телевидение - хотя бы так отдать должное герою-патриоту...

Однажды, уже в семидесятых годах, мне передал весточку Аркадий Голышев, редактор газеты Туркестанского военного округа "Фрунзевец". Он, будучи еще корреспондентом газеты ГСВГ "Советская Армия", участвовал в поисках автора блокнота. "Анатолий, - писал он, - такая история... Был недавно на сборах редакторов окружных и флотских газет в Москве, в Главпуре (так коротко мы тогда называли Главное политическое управление Советской Армии и Военно-морского флота) и от одного ответственного товарища услышал следующее: передайте Бугайцу - пусть прекратит пропаганду романтики плена... Хозяин блокнота и автор стихов давно известен компетентным органам... Это Юрий Столяров, журналист из Ленинграда... Он после Заксенхаузена остался жив, но был отправлен, как и многие другие бывшие пленные, в сибирские лагеря... Там умер...Толя, на меня словно ушат холодной воды вылили..." Спасибо Аркадию Голышеву, спасибо Ивану Скачкову, тогда - редактору газеты Прикарпатского округа "Слава Родины", слово в слово передавшему мне то же самое... Время было такое - они старались предостеречь меня от дальнейших поисков, вернее сказать - от лишних неприятностей. Мне было вдвойне тяжело еще и оттого, что и сам уже тогда активным поиском не занимался. Но все же я горд тем, что рассказал о нем, даже безвестном...

Последней точкой в моем поиске была весть от француза Сальвадора Шарли. Он сделал предположение, которое подтвердили позже те самые "компетентные органы". Сальвадор, который жил тогда в Каннах, на юге Франции, писал: "Одно время я находился в бараке вместе с русскими друзьями. Мне приходилось часто слышать патриотические русские стихи, которые они читали. Я очень хорошо помню одного русского - Юрия Столярова, который, мне кажется, был родом из Ленинграда... Он мне читал стихи и обучал русскому языку, а я его, в свою очередь, обучал французскому..." Что ж, круг как будто замыкается... В блокноте есть посвящение Сальвадору Шарли, француз вспоминает русского узника Заксенхаузена Юрия Столярова...

Может быть, Юрий Столяров действительно автор стихов. Скорее всего так оно и есть. Но этот вывод желанной радости не приносит - Юрий Столяров погиб уже в других лагерях и одному Богу известно, где его могила... Я прожил с моим героем значительную часть жизни и он, да простит меня читатель, так и остался для меня неизвестным поэтом-узником... Кто-то из курсантов факультета журналистики Львовского политучилища, где я тогда преподавал, написал такие стихи:

Оглавление

Плененные строки

Обсудить статью на форуме

Оглавление Начало страницы