Меньшиковские
чтения
Оглавление
О ЛЮБОВНОЙ СТРАСТИ
Часть I
Часть II
XI
Принято думать, что половая страсть включает в себя любовь человеческую, дружбу, но это неверно. Действительно, иногда влюбляются друг в друга люди способные к взаимной дружбе, но чаще этого не бывает. Проходит чувственный пыл - и вдруг, к изумлению самих влюбленных, они становятся не только не интересными, но презренными друг для друга. Ничего общего, ни одного предмета, ни одной мысли, ни одного влечения. Оказывается, что люди идут совершенно разными дорогами, совершенно чужие, несхожие. И это замечают часто уже нарожав детей, когда отступать уже поздно. Сознание, что жизнь испорчена, что "он заедает мне век" или наоборот, отравляет и без того кислое сожительство. А отчего все произошло? Оттого, что некогда оба безумно преувеличенно взглянули на любовь, на половое опьянение свое и безумно пренебрегли истинно серьезными условиями - соответствием развития, характеров, убеждений, привычек, вкусов, наклонностью уважать человека, а не самку или самца, ибо второстепенное отходит быстро, основное остается. Большинство счастливых браков заключаются именно при отсутствии типической влюбленности, когда явились налицо серьезные условия, возможность дружбы. Нет любовного сумасшествия, зато сколько достоинства и истинной красоты в отношениях, сколько ясности и разума.
Любовь плотская, как и всякая похоть, есть в значительной степени предмет обычая, моды, даже спорта. Греки не знали или стыдились нравственной любви к женщине; Анакреон насчитывает целые тысячи своих любовниц: ясно, что он разумел под "любовью". Насколько нравственное влечение к женщинам было слабо, показывает закон в Афинах, принуждавший не только к женитьбе, но и к исполнению минимума т.н. "супружеских обязанностей". Греческий Эрос относился исключительно к отрокам; Платон ("Федр", "Пир"), в философском анализе половой любви, разумеет под нею именно эту любовь. Этот вид половой страсти имел самое широкое, публичное распространение в древнем мире; в некоторых странах (Беотии, Элиде) он поощрялся законом, он входил в некоторые священные обряды и даже приписывался богам (см. мифы о Ганимеде и Гиацинте). Та же "любовь" издревле и до сих пор широко практикуется на всем Востоке: у китайцев, индусов и особенно у магометан, поэзия которых - напр. книга "О любви" в "Гюлистане" Саади - говорит исключительно о любви к мальчикам. И в современной Европе, даже там, где эта "любовь" преследуется как уголовное преступление, она все-таки не выводится. И как уверяют клиницисты, этот противоестественный грех имеет картину общую с половой "любовью". Одержимые этим пороком чувствуют типическую влюбленность к известным лицам своего пола, со всеми муками ревности, ожидания, жаждою обладания и пр. и пр. Здесь, в этой темной области, разыгрываются такие же романы и драмы, ухаживания, объяснения в любви, измены, отчаяния и восторги. Значительно реже, но такая же страсть возникает и между женщинами. Все это считается извращением полового инстинкта. Но способность половой "любви" возникать и на такой безумной почве доказывает, что эта "любовь" сама по себе не так уж свята, как кричат плохие поэты, и не так необходима для блага рода, как говорят некоторые философы. Современная половая страсть может быть столь же противоестественна, как греческая - к отрокам, или как вошедшая в обычай в средневековой Италии любовь к некоторым животным. Если чувственный акт не имеет цели деторождения, единственной его оправдывающей, то не все ли равно, какой предмет изберет человек для насыщения свой страсти. Во всех случаях это будет противоестественный акт, т.е. разврат.
XII
Влюбленность не только не святое чувство, но требует самого усиленного внешнего освящения, чтобы получить право на уважение. Необходимо связывать с половою страстью деторождение, дружбу, поэзию юности - и без любви прекрасной, необходимо благословение неба через особый торжественный, напоминающий коронование обряд. Подобно тому как мясо нельзя есть, если оно не приправлено овощами, так и влюбленность нельзя чтить, если она не приправлена тем, что действительно свято и поэтично. Отвлеченная от своих приправ в голом виде, половая любовь делается отвратительной; представьте себе не молодых и не красивых, а старых и безобразных влюбленных, не связанных ни дружбою, ни детьми, ни брачным обрядом, а только страстью друг к другу. Один смех и жалость. Филемон и Бавкида - пример не любви супружеской, а дружбы, непорочной, как братские отношения. Вообразите этих стариков влюбленными - как они станут противными. А ведь нельзя отрицать, что чувственная любовь, хоть и не часто, встречается и у стариков. Тут "любовь" отзывается не только не святым, а чем-то поганым, так как единственный смысл ее - деторождение - исчезает.
Чувственная любовь возбуждается, говорят, физическою красотою. Но это далеко не всегда. Влюбляются и в некрасивых и часто самою болезненною, мучительною страстью. "Любовь зла, полюбишь и козла", говорит русская пословица; "не по-хорошу мил, а по-милу хорош". Вспомните Титанию, влюбившуюся в осла. Самый безобразный из богов - Вулкан, хромой на обе ноги, был мужем Аглаи, младшей из Харит, мужем Майи, богини весны и наконец мужем самой Афродиты. Решающий мотив в любви принадлежит не красоте. Еще менее он принадлежит истине или добру. Влюбленные охотно признаются, что они увлеклись безумно и даже гордятся этим. "Я наделал глупостей" - эту фразу произносят с величайшим одобрением себе. Участие разума в половой любви считается чуть не грехом. "Это уже не любовь, если действует рассудок". Совершенно верно, но если вспомнить, в каких случаях человек отрекается от рассудка, - вывод будет не в пользу любви. Мы заглушаем разум в делах, где не можем ожидать поддержки его; и влюбленные хорошо знают, что и разум и совесть всегда против чувственных увлечений. Совершенно не входит в половую любовь и доброта: влюбляются в злых и добрых безразлично. В слабых степенях половой любви, когда разум и совесть еще не совсем подавлены, в выборе предмета любви участвуют и они, но чем сильнее, типичнее страсть, тем она безумнее и бессовестнее.
Таким образом, ни одно из духовных начал не участвует в явлении любви. Ученые объясняют это положением полового центра в организме - первоначального источника половой эмоции. Этот центр находится на высоте четвертого поясничного позвонка. "Психологическая роль его, говорит Рибо (Т. Рибо "Психология чувств".), мала или же он совсем не играет никакой роли; он представляет собою инстинктивный центр, на действие которого не имеет влияния уничтожение мозговых полушарий и мозжечка"... Вот до какой степени мало голова участвует в половом чувстве: головной мозг может вовсе отсутствовать или не действовать, как у идиотов, и половая жизнь останется неприкосновенной. Высший орган души не рождает любовное чувство, а лишь отражает его: свод черепа служит, так сказать, для простого резонанса музыки, разыгрываемой глубоко внизу, в поясничной области, на струнах наиболее животных и даже растительных (так как половая жизнь у нас явление общее с растениями). В процессе половой любви господствует плоть - не форма ее, а материя, химизм крови. Чаще всего побеждает здоровье тела, чувствуемая в любимом человеке физиологическая исправность всех важнейших и особенно генитативных органов ("Здоровье нравится в человеке более всего, будучи основанием чувства любви. Оно и праздность производит на пламя любви действие масла и пороха" (Дон Жуан, CLXIX, Байрона).). К сожалению, и в этом, чисто физическом смысле, бывают исключения, так как и больные, и уроды не освобождены от этой - для них особенно жестокой - повинности. Вспомните бедного Квазимодо. Если можно со стороны сколько-нибудь переносить любовь красивой, здоровой, юной четы, то как противно зрелище любви людей "обиженных природой"! Может быть, это самое жалкое зрелище, какое есть в природе. Но и отборные красавцы и красавицы хорошо делают, если прячут свои тайны: чем они интимнее, тем неприятнее наблюдать их со стороны.
Половая любовь только безукоризненных людей бывает не противна для постороннего взгляда, да и то потому, что у них она безмолвна. Люди чистые и добрые, охваченные этой страстью, таят ее как не совсем приличную болезнь души, как слабость, выставлять которую перед другими стыдно. Не сознанием, а целомудренным чувством они понимают, что влюбленность вовсе не есть достоинство, что во всяком случае это отступление от нормы, забвение великого в пользу малого, творение себе кумира, который заслоняет Бога. Все это смутно чувствуется, если не сознается. Но для этого нужно иметь, конечно, очень чуткую совесть и врожденное благородство. Люди попорченные, каковы почти все, в любви делаются несносными, как и животные в половой период. Вспомните, как безобразны в это время собаки: в другое время столь милые, изящные, великодушные, приветливые, в любовном раже они делаются грубыми, обозленными, - похотливыми, - и прикоснуться к ним противно. Влюбленные люди не составляют исключения: в их глазах
"...сияет пламень томный,
Наслаждений знак нескромный".
Знак или наслаждений или предчувствия их, или страстной жажды их, а человек, наслаждающийся плотски, всегда некрасив, будь это еда, питье или другие физиологические виды счастья. Влюбленный человек делается беспокойным и нетерпимым, как все маньяки; он сохраняет способность думать и говорить только об одном предмете, причем этот предмет преувеличивает до размеров смешных всем, кроме него самого. Если это друг ваш, он надоедает вам признаниями, которых вы разделить не можете; он несносно ломается перед вами (и перед собою, конечно) , охорашивается и топорщится, принимает то блаженный, то героический, то трагический вид; к сумасшествию искреннему он прибавляет умышленное, хвастаясь своим счастьем пред всеми и стараясь возбудить зависть.
Подъем в теле этой могущественной, самой страстной похоти приводит в движение весь хор темных сил души: тщеславие, самолюбие, себялюбие, жажду власти, поклонения и пр. и пр. Приглашаю честных людей, которые любили когда-нибудь пылкою влюбленностью, вспомнить свои побочные чувства. Какие это дурные чувства и как они отравляли блаженство любви. Вспомните, как вы бывали ревнивы, щепетильны, обидчивы, как вы домогались безумного, божеского поклонения себе и как мало ценили, добившись его. Как вы, ваша мысль, воображение, все чувства были напоены одною жаждою тела любимого существа, и как вам лгали ваши чувства относительно необходимости для вас этого тела, как позорно вы подчинялись всему, чтобы добиться какого-нибудь прикосновения к любимому существу. Любовь, поистине, как Цирцея, превращает богатырей в свиней.
Наслаждение быть влюбленным действительно жгучее всех других, но зато и больнее. У Анакреона (XI) Киприда говорит ужаленному пчелою Эроту: "Если пчела жалит так больно, - посуди же, как больно, когда, Эрот, ты ранишь". Как пьянство, влюбленность постоянно сопровождается своего рода Katzenjammer'ом, подозрениями, пресыщениями, недоверием, желаньем помучить любимого человека и быть помученным. Недаром потребность крови столь часто переплетается с эротизмом; в каждом влюбленном есть частичка маркиза de Sad'a. Частые самоубийства вместе и порознь от любви, убийства из ревности недаром сопровождают эту страсть. В уголовной антропологии уже установлена связь вообще всякого убийства и самоубийства с эротическим расстройством (См. главу об убийцах в прекрасной книге С. Дриля "Преступность и преступники".). Половая функция, обеспечивающая жизнь более чем личности - жизнь рода - настолько могущественна, что возмущение ее спутывает весь нравственный строй человека. Подобно потопу, половая любовь, наводняя душу, ломает все психические, столь нежные, столь трудно образуемые преграды.
Вопреки мнению сладострастных, но слишком невежественных поэтов, половая страсть, как и все иные, есть не благо, а по самой сущности своей несчастие. До такой степени в жизни преобладает несчастная любовь, что счастливые ее случаи кажутся неестественными, не верными действительности. На Ромео и Джульетту было бы досадно смотреть, если бы это была счастливая, не трагическая любовь. Только мучения молодого Вертера, только гибель Маргариты (в "Фаусте"), только безумное горе Офелии или Медеи, - словом, только несчастье любви придает ей серьезный интерес. Необходимо вызвать в зрителе великое сострадание, чтобы он простил любовному роману присущую его природе недостойность. Только буржуазная, тупая публика может без скуки смотреть на сцены счастливой влюбленности, на банальные беседы под кустами сирени при луне, со вздохами и поцелуями. Но даже и такая публика заснула бы во втором же действии, если бы к любовной фабуле авторы не примешивали посторонних пряностей - измены, ревности, семейных ссор, - которые суть те же страдания, только пониже сортом, чем в трагедиях, и как все нечистые страдания вызывают не доброе, а скорее злое чувство в зрителе, чувство удовлетворенного эгоизма. И половая любовь дает неисчерпаемую почву для сатиры, комедии и эпиграммы. Любовных идиллий, буколик, пасторалей больше не пишут: Феокрит показался бы теперь слишком ребячливым, и в нем для современного читателя, как в "Песне Песней", интересен только эротический оттенок. Как трагическое в великой литературе, так скабрезное в мелкой играют роль необходимых пряностей любви, без которых она сама по себе непереварима.
XIII
Половая любовь, в типической ее форме, имеет все признаки мании, иногда тихой, но нередко и буйной. Эта страсть делает человека нравственно слепым и умственно как бы ошеломленным. Человек теряет способность различать добро и зло, красивое и безобразное: все в предмете его страсти ему кажется прекрасным. Он лишается лучшего человеческого дара - дара понимания; совесть и разум его как бы парализованы. И не только в отношении любимого человека: во всем, что так или иначе прикасается к его любовной истории (а с нею прикасается ведь весь мир, по понятиям влюбленного) - во всем все отношения перестраиваются на главный мотив: способствует данная вещь его любви или нет. Если способствует - она прекрасна, если нет - отвратительна. До влюбленности, напр., вы глубоко любили брата, сестру, мать, друзей, любили законы нравственности и Бога, давшего эти законы. Но влюбились вы - и если эти брат, сестра, друзья, мать говорят против вашей страсти - вы чувствуете к ним враждебность; вам они начинают казаться врагами. Законы нравственности кажутся сомнительными, Бог - чем-то холодным и чуждым; вы стараетесь забыть Его и может быть станете доказывать, что Он не существует. Нравственно слабый человек, если он влюблен, совершает любую низость для осуществления своей страсти - ворует, изменяет долгу супружескому, бросает детей, убивает, клевещет, извивается как гад - лишь бы достигнуть заветной цели... Разве это не напоминает сумасшествия с его иногда поразительной, всегда злой энергией?
Половая любовь порабощает: вот одно из ее жестоких свойств, отравляющих радость обладания. Любовь требует всего человека, а взамен этого не может дать и половины. Мы хотим, чтобы та, которая нас любит, только нас любила бы, только о нас неизменно думала бы... и горевала бы. Да, наносить страдание любимому существу почти непременное условие этого рода любви. Если любящая вас особа безусловно счастлива этой любовью, вы не вполне этим удовлетворены (вообще человек не любит чужого счастья, завидует ему), и вам захочется хоть на время лишить своего друга этой радости, отнять кубок от его рта, чтобы он тем острее ощутил жажду. Бессознательно мы чувствуем, что удовлетворение граничит с пресыщением и спешим предупредить его. Если же друг не испытывает больших страданий от нашей холодности, мы сами начинаем страдать. В этой игре двух самолюбий, двух жажд повелевать проходит вся поэма половой связи. Каждый хочет быть господином в этом союзе, и отсюда столь печальная грызня супругов, часто состарившихся в общей спальной кровати. Ни тот, ни другой все еще "не хочет покориться", т.е. оба, значит, все еще хотят покорять один другого.
Ни одна страсть - кроме разве скупости - не возбуждает столько ненависти к людям, как влюбленность. Кто не испытал мучений ревности, не знает, что такое нравственные страдания. Сравните Гамлета и Отелло. Бедному мавру нечего притворяться безумным: он уже безумен от горя, и трагизм его безумия в том, что он собственноручно убивает ту, которая для него милее собственной жизни. В какой страсти это еще возможно? Малейшее подозрение - и весь душевный мир влюбленного настраивается на месть и злобу: к ней, изменившей, к ее сообщнику, ко всему человеческому роду. Бывают жестоки дуэли из ревности (из всех страстей чаще всего половая любовь ведет к кровавой развязке), но надо поглядеть на ярость деревенских Отелло, чтобы получить понятие об остервенении, к какому приводит "любовь", причем как бы для верха низости и окончательного торжества зла женщина, как самка у дерущихся львов, иногда охотно отдается победителю. Вспомните Лауру из "Каменного гостя". Половая подлость поистине неизмерима.
Никогда человек - если он не исключительно порядочный человек - не лжет себе и людям столько, как когда он влюблен. Ах, я влюблен, поглядите на меня, я влюблен! Как я нежен и задумчив, как я пылок и интересен! И вот, едва увлекшись, молодой человек или женщина стараются всеми силами размазать как можно шире крупицу этого чувства, взвинтить его всемерно и прокричать о нем где только возможно, пококетничать, порисоваться. Потому-то в каждом романе, каждой стороне бывают необходимы конфиданты, на груди которых можно было бы излить слезы блаженства или горя, похвастать тем или другим. Влюбленность замечательно нескромна, хотя касается самого запретного из плодов. Только решительное отвращение всех к этой нескромности (когда она не наша) сдерживает ее в границах приличия, иначе влюбленный готов был бы весь мир сделать партером для своей сцены. Ни в одной похоти эгоизм не кричит так фальшиво и так громко, как в половой любви. Ни одна страсть столько не похожа на психоз, как эта "любовь".
XIV
Половая любовь тотчас принижает обоих влюбленных: из существ свободных, отзывчивых на все впечатления мира, способных всем интересоваться, любовь делает каких-то маньяков, связанных половою idee fixe, вне которой уже нет жизни. Влюбленный ведь только о ней и думает, она одна перед его духовным взором, он к ней только и тянется. Влюбленному герою не до подвигов, не до человечества, не до друзей, не до Бога и своей судьбы. Как запойный пьяница, он жаждет одного, и все остальное ему ненужно. Укажите мне пример, где бы половая любовь, как лгут поэты, вдохновляла на великие дела, где бы она вызывала подъем благородных чувств? Я наблюдал обратное: половая страсть всегда только удваивает эгоизм и возбуждает не добрую, а злую энергию человека. Влюбленные рыцари, как самцы в борьбе за самку, совершали чудеса храбрости, т.е. способности драться и истреблять, но не делались уступчивее и великодушнее. Богатыри даже физической силы, как Самсон и Геркулес, гибли жертвой этой страсти. Сколько героев пало за Елену Аргивскую, за порицание которой был ослеплен Гомер! Сколько царей, начиная с Соломона, теряли мудрость и долг свой в сетях этой страсти! Сколько пророков - кончая Иоанном Крестителем, сколько царей мысли были погублены из-за женщин. Вспомним наконец близкие к нам ужасные жертвы в лице величайших наших поэтов. Переберите всех великих людей и назовите хоть одного, которого бы не талант, а любовь сделала великим - а маленькими, по крайней мере меньшими себя она делала многих. Ни в биографии древних мудрецов, в жизни Будды, Конфуция, Сократа, Платона и т.д., ни в жизни апостолов и святых, ни в жизни гениев нашей новейшей цивилизации мы не видим сколько-нибудь благотворного участия той формы любви, о которой здесь речь. Ни одному ученому, философу, художнику половая любовь не подсказала ничего доброго, и я думаю вопреки ходячему мнению, даже поэты всего менее способны работать, когда влюблены. Они хорошо описывают любовь - но уже после нее, когда она остынет, так как в период самой любви дух настолько встревожен, что творчество невозможно. Любовь Данте, Петрарки? Но их любовь грех назвать "половою" - до такой степени она была бесплотной. Про них можно только сказать, что влюбленность, как она ни жестоко измучила их, все же не одолела огромного таланта их, который без любви нашел бы, вероятно, еще более блестящее приложение. Великие поэты самое великое падение, какое они могли вообразить, приписывали любви плотской. Именно этою любовью Мильтон объясняет падение первого человека, а Томас Мур - падение ангелов ("The loves of Angels").
В Евангелии, где дана мера нравственной жизни, нет и намека о возможности в совершенном человеке той человеческой страсти, которую поэты воспевают как "божественную". В беседах Христа с самарянкой, Марией, сестрой Марфы, с блудницей и др. дан высокий образец святого отношения к женщинам, как к сестрам, кто бы они ни были. И это безусловное отсутствие "божественной" страсти особенно пленительно. Наоборот, Моисей очень теряет от эпизода с эфиоплянкой. Индийский Кришна, кроме своих жестокостей, крайне роняет земную миссию свою любовными похождениями с пастушками. В числе других грубых черт Магомета особенно принижает его связь с женщинами после Хадиджи. В истории Лютера факт, что он поспешил жениться, сняв с себя монашество, делает фигуру этого "пророка" совсем прозаическою. До какой степени высоты поднимается Сократ в глазах даже развратного Алкивиада, отказавшийся от половой страсти (см."Пир") и какою лишнею, совсем ненужною чертою его жизни является сварливая Ксантиппа. Никто не скажет, что и ближайшие к нам великие люди, вроде Байрона, Гете, Пушкина и пр., что-нибудь выиграли от связей с женщинами, тогда как отсутствие этих связей украшает биографии Канта, Ньютона, Спинозы и многих других мудрецов. Верный инстинкт подсказал молодому Будде бросить свою жену, как и подвижники всех стран, веков и религий не без основания отказываются не только от "божественной" страсти, но и самой возможности иметь ее. Неужели многовековый опыт этих богатырей нравственного подвига так-таки ничего не значит в вопросе о достоинстве половой любви?
XV
Половая страсть сближает тела, но иногда поразительно разъединяет души. Бывает так, что муж и жена - оба порядочные, умные, милые люди и могли бы быть превосходными друзьями, если бы не плотская связь, которая, как оковы, которыми приклепаны друг к другу два арестанта, обоим мешают и обоих раздражают. Тот же муж и та же жена в чужом обществе так приветливы, любезны, даже задушевны со всеми, только не друг с другом. Оставаясь наедине, они молчат, точно вычерпали друг друга до дна и безусловно ничего интересного уже не ожидают найти один в другом. Но так как пустота давит иногда больше, чем материальное тело, то эта пустота раздражает; каждому хочется выйти из нее, вызвать в сожителе хоть искру жизни. И вызывают эту искру грубо, как бы высекая ее из кремня, - не куском железа, а железными ударами слова. Вспыхивают осколки сердца, оно чувствует боль, завязывается сцена с взаимными укорами и клеветой, каких ни муж, ни жена не сделали бы никому из совершенно чужих людей. Потом половая похоть опять их тянет друг к другу, идут объяснения, слезы, наступает надорванный, неискренний мир, затем опять чувство пустоты, опять ссора и т.д. Удивительно, до чего такая "любовь" мешает дружбе, вместо того, чтобы создавать ее.
Половая любовь - страсть столь тяжелая, что даже для непорочных душ нуждается в поддержке иного, величайшего интереса - деторождения. Хоть эта любовь вовсе не нужна для появления потомства, хотя цель этой страсти - как всякой другой - она сама, а не последствия ее, - но нравственные люди чувствуют, что стыдно отдаваться половой любви ради нее самой и стараются оправдать себя желанием детей. Породив существо, ради которого будто бы пережита буря чувств, с волненьями, напряженьями, страхами и надеждами, достигнув физиологической цели, любящая чета значительно успокаивается, переносит свое внимание с себя на третье существо, и как всегда в подобных случаях, чувствует облегчение. Гора эгоизма спадает с плеч. Есть, наконец, отвлекающее от мании средство, есть нравственная цель дальнейшего сожительства. И я думаю, это самый счастливый момент всего романа, самый спокойный и осмысленный. Дело сделано, и работники воли Божией чувствуют гордость отдыхающих от труда людей. В этом периоде меньше огня и восторга, чем в эпоху зарождающейся любви, меньше упоительных и смутных предчувствий, но больше нежной радости, умиления и уважения друг к другу. "Только утро любви хорошо", говорит поэт. Да, утро, и не слишком поздний вечер, тот час, когда еще достаточно света и теплоты, но палящий зной уже схлынул, повеяло живой прохладой. В любви, как и во всем прочем, гораздо лучше некоторый недостаток, чем преувеличение, ведущее к пресыщению. Ослабевает страстная любовь - и из-под гнета ее начинает выпрямляться придавленная было дружба, уважение, доверие, - хорошие человеческие отношения, единственные хорошие, какими держится всякий союз.
XVI
Что же такое половая страсть. Я думаю, она есть простой психоз, развивающийся на почве половой потребности, болезнь вовсе не нужная ни для акта зачатия, ни для восполнения типа, ни для сохранения его, ни для усовершенствования, как фантазируют некоторые философы. Для всех перечисленных целей достаточно простого полового влечения, управляемого совестью и вкусом. Даже там, где ни совесть, ни вкус не принимают участия в соединении особей, - например, в культурном животноводстве, жизнь рода не только не прекращается, но даже выигрывает в сравнении с дикими условиями полового подбора, где допустима "страсть". Хозяева не дожидаются того, чтобы самец выбрал самку по своему вкусу и соединился с ней; напротив, они этого боятся и не допускают. Они сами подбирают пары, и этим только приемом тип восполняется и совершенствуется. То же и среди людей: в тех племенах, где жен добывают насильственно, где берут в плен самых молодых, сильных, красивых, где мужчины соединяются с ними не добиваясь любви ни их, ни своей, довольствуясь лишь удовлетворением плоти, - там расы не ниже, а физически даже выше, чем у народов, где в браке участвует половая страсть, и где влюбляются далеко не в самых здоровых, красивых и сильных. То же видим у народов, где брак решается выбором родителей: физический тип там нисколько не хуже, чем у нас, - стоит сравнить поколения наших прадедов с нами самими.
Я, конечно, отнюдь не сочувствую насильственному сближению полов; выбор жениха и невесты должен быть безусловно предоставлен им самим (хотя и при самом живом участии родителей). Но я думаю, что нынешний порядок - когда ищут половой страсти, а не дружбы, есть вовсе не добровольный выбор. Половая любовь является часто величайшим насилием над обеими сторонами, заставляя сходиться людей совершенно неподходящих друг к другу, глубоко чуждых. Половая любовь не только не самый верный инстинкт для наилучшего подбора расы, но скорее самый неверный. Как психоз, как помрачение разума, любовь парализует все соображающие и взвешивающие способности, лишает человека возможности сделать правильный выбор. Будучи гипнозом, развивающимся на половой почве, любовь, подобно всякому гипнозу, заставляет пораженного субъекта принимать одно существо за другое, мел за сахар, дерево за медведя. Поглядите на любовную историю великих людей. Казалось бы, все женщины, знавшие Шекспира, Гете, Данте, Мольера, Гейне и др. - должны бы были именно в них влюбляться, их выбирать для продолжения рода, - и что же: эти лучшие из лучших встречали или отказ в любви или самую черную измену. Шарлотта Буфф отвергает Гете и влюбляется в ничтожного Гестнера; возлюбленная Шекспира, которой посвящены дивные сонеты, отвергает великого человека и отдается какому-то мальчишке; Беатриче отвергает Данте и выходит замуж за какого-то буржуа. Наоборот: великие люди, ослепленные страстью, женились часто на ничтожных женщинах (например, тот же Данте, женившийся на Джемме Донати, или Мильтон; не говоря уже о жене Сократа). Такие ошибки бесчисленны и всякий их может наблюдать; сами влюбленные, когда спадет гипноз, поражаются, до какой степени они были слепы, и говорят, что их "черт свел". Дарвинисты кричат упорно о "подборе" породы, об усовершенствовании ее, закрывая глаза на беспрерывную порчу породы тем же половым подбором. Смешайте два табуна, породистый и дикий, и вы увидите, что половой вкус не оградит лучшую породу от смешения, и тип непременно будет испорчен, если не вмешается хозяин стада. И в человеческом обществе разве мы не видим постоянного искажения типа под влиянием страсти, соединяющей сильных и слабых, умных и глупых, красивых и некрасивых?
Если бы половая любовь была нужна для деторождения, она возникала бы в период наибольшей половой зрелости, т.е. от 25 до 35 лет. На деле же она несравненно чаще является в юношеский возраст, начиная от 16 лет и даже раньше. Данте (Vita Nuova) говорит, что когда он страстно влюбился в Беатриче, она начинала свой девятый год, тогда как он его "уже оканчивал". Лермонтов чувствовал себя глубоко влюбленным в 10 лет. И эта первая любовь бывает не только серьезной, но иногда трагической. Тут всего возможнее самоубийства от любви. Вспомните, что Ромео и Джульетта были почти дети; ей не было и 14 лет, а у Ромео это была уже не первая любовь. Таким образом, половая страсть возникает иногда задолго до половой зрелости; она является как бы психозом созревания, смутным отзвуком того нервного брожения, которое в человеке только что начинает слагаться. Любовь в зрелом возрасте, от 25 лет, возникает редко с юношескою пылкостью; она здесь гораздо уравновешеннее. Сближение полов в этом возрасте чаще всего решает телесная потребность и душевная симпатия: соответствие вкусов, характеров, привычек и т.п. Это эпоха браков "по расчету", какими и должны быть браки, если слово "расчет" понимать в нравственном смысле. В этом возрасте разум принимает значительное участие в сближении полов, и потому такое сближение не столь легко и безоглядочно. Настоящая типическая любовь снова становится возможной при начале полового увядания, лет около 40, в эпоху "второй молодости", когда "седина в бороду, а бес - в ребро", по наблюдениям народной мудрости. В предчувствии климактерического кризиса женщина снова ищет увлечений, мужчина снова способен на безумие. И, как известно, эта старческая любовь самая тяжелая и трагическая. Помешательство от любви здесь всего возможнее.
Таким образом, половая любовь в острой ее форме вовсе не совпадает с половою зрелостью; она возникает преимущественно или когда половая сила слагается, или когда она разлагается. Это подтверждает мою догадку о том, что любовь есть психоз на почве неуравновешенной функции.
XVII
Я уверен, что как ни стараюсь выражаться ясно, меня непременно обвинят в "отрицании" половой страсти. Но я этой страсти ни отрицать, ни утверждать не могу, она - явление природное, в своем корне от нас не зависящее. От нас зависит лишь то или иное отношение ко всякому явлению, и мне кажется, к половой любви у нас установилось отношение ложное и недостойное. Половая любовь существует, как все другие страсти, но как они, - она должна быть развенчана; с этого идола должны быть сняты драгоценные украшения и пышные краски, чтобы всякий видел, что это не бог, а простое дерево. Как идолу придает способность обманывать людей его человекоподобие, подобие жизни, так и половой любви - ее некоторая аналогия с настоящею любовью. Следует убедиться, что это лишь формальное сходство, и подобно тому, как идеально-красивая мраморная статуя все же не человек, так и идеальная половая любовь все же не есть нравственное чувство. Всякое нравственное чувство бескорыстно и нематериально, оно - вне тела и не для тела, а половая любовь вся в теле и для него. Надо убедиться, что при всей сладостности этой страсти и при всей остроте ее печалей, это не подъем души, а упадок ее, не здоровье, а болезнь: особая психопатия и даже мания, возникшая на физиологической почве, подобно душевным болезням, развивающимся вследствие голода, жажды, алкогольного отравления и т.п. Половая любовь имеет ту же нравственную природу что и сластолюбие, обжорство, тщеславие, или как скупость, жажда наживы, когда человек охватывается безумным влечением к вещам или деньгам, ему совсем ненужным. Скупость тоже, если хотите, "божественная" любовь, ибо дает ощущения скупцам столь же сладостные, как и влюбленным, и столько же мучений, конечно...
Я чувствую, что говорю для многих неприятные вещи, но надо же каждому юноше и девушке, вступающим в жизнь, ясно знать не только об ожидающих их волшебных снах, но и о горьких разочарованиях после них, о тяжелой драме, которою почти каждая любовь сопровождается с такою неизбежностью, как сладкие грезы опиофага (наркомана - прим. ред.) - последующим похмельем. Половая любовь есть страсть столь тяжелая, что нужен большой запас нравственных сил, чтобы достойно встретить и перенести ее благополучно. К этому периоду жизни нужно готовиться со страхом, как к великому испытанию. Родители обязаны дать детям элементы здоровой любви - физическое здоровье, невинность, нравственную крепость, конечно, сколько это во власти родителей. Но и сами юноши должны серьезно, очень серьезно вдумываться в то, что им предстоит, и собираться с силами. Как спартанские и римские юноши задолго до битвы укрепляли свое тело, развивали в нем ловкость и искусство владеть оружием, так и современные - в числе жизненных битв, которые должны предвидеть, должны готовиться особенно серьезно к первой, решающей всю судьбу рода встрече с женщиной. От того, каким образом поведут себя обе стороны, поступят ли они благородно или низко, зависит счастье не только их, но и бесчисленных возможных поколений от них. Ведь именно для них только и необходимо соединение полов, для их вызова к жизни. Какой торжественный, таинственный момент! Какую священную ответственность берут на себя молодые влюбленные, сколько интересов - и каких бесконечных - им вручено судьбой! Единственные представители своего рода в этом мире они призываются к соединению как бы бесчисленным сонмом невидимых, родных им душ, жаждущих бытия, осуществления своего в материи. Каждая пара человеческая венчается как бы на царство среди народа, который пойдет от нее в глубь времен, каждая пара стоит в начале нового человеческого мира, на который наложит свою печать их душа и тело, их совесть и пороки. К великому таинству, творящему жизнь, следует приступать со страхом и трепетом, с молитвенным настроением совести, дабы ничем не замутить источника жизни, не отравить его потока, бегущего в вечность. Величайшая чистота здесь требуется, вся доступная человеку святость. Писатели, поэтизирующие половую страсть, внушающие людям легкомысленное отношение к ней, совершают грех соблазна, которому нет и имени.
XVIII
К половой жизни надо готовить юношей не так, как теперь готовят их безнравственные поэты и беллетристы, - не соблазнительными, тонко порнографическими картинами упоений, будто бы божественных, а в сущности животных, а так, как их готовили в старину в хороших семьях. Тогда берегли не только физическую, но и психическую невинность юношей как зеницу ока, старались им не давать никакого понятия об этой стороне жизни, скрывали половую любовь, как нечто постыдное, в глубокой тайне. Тогда инстинктивно понимали, что "придет пора" и все откроется, но лучше, чтобы это открылось людям взрослым, с созревшею волею и разумом, с укрепившимися понятиями чести, с привычкою относиться к лицам другого пола безукоризненно и бестелесно. Охраненный от всяких половых раздражений юноша вырастал свежим, чистым и сильным, как молодой бог, во всем достоинстве красоты своей, во всей святости воображения. Он вступал в жизнь во всеоружии для встречи с тою, которая нужна для его жизни; если его охватывала страсть, он не знал, что это такое, и потому она была у него искренней; как Дафнис и Хлоя, влюбленная пара мучилась - и не догадывалась, что им нужно, влечение имело время созреть, обуздываемое всеми силами души, и наконец, разрешиться естественно, как падает созревший плод, готовый для новой жизни. Только такая страсть - как все невольное, превозмогшее все преграды, имеет правильное течение, наименее опасное для остальной жизни. Только при условиях, когда эта страсть обуздывается неведением, стыдом, убеждением в ее недостойности для человека и привычкою чистоты, только при таких преградах разлившаяся похоть может быть удержана в узком русле, не затопляя собою всей области духа.
Скажите по совести, сознается ли все это достаточно ясно всеми родителями, и сильна ли у нас та дисциплина, нравственная и гигиеническая, которая обеспечила бы детям счастье пола?
В любви плотской - пафос животной жизни, как в мысли - пафос духовной. Оба эти полярные сияния души крайне редко озаряют жизнь во всей роскоши своих красок. Как полярное сияние для жителей умеренных стран, счастье любви и мысли почти неизвестно людям испорченным - с оборванными, так сказать, электродами: их внутренняя энергия не доходит до степени свечения, не дает искры. Грустно и странно видеть большинство теперешней молодежи, хилой, с землистыми, впавшими лицами, с потухшим взором, с хриплым голосом. Они надорваны во всех отношениях - и может быть особенно в том нежном и тонком, которое называется половою функцией. В пугливых и вместе наглых взглядах, которые они бросают на женщин, можно прочесть повесть тайных грехов, повесть скверного опыта и поругания всех святынь, какие есть на свете, потому что нет глубже кощунства, как грязный взгляд на половую жизнь. Любовь плотская оказывается счастьем слишком сильным для испорченной теперешней расы. Дафнис и Хлоя - оба прекрасные и невинные, полные свежих, питательных - сказал бы я - соков молодости, ничем не отравленных, - Дафнис и Хлоя могли пережить томление этой страсти безнаказанно, для них эта болезнь роста была не опасна, как прорезание зубов для здорового ребенка. Естественная плотская любовь, подобно бурному предчувствию двух туч, заряженных противоположным электричеством, есть немое и тягостное напряжение, она есть темный физиологический и - вернее - даже химический процесс. Но овладеть химическим процессом не так-то легко: тут нужно величайшее внимание, соблюдение множества самых деликатных условий. Соблюдите их - получите драгоценный продукт, энергию укрощенную, введенную в живую систему. Иначе - взрыв, катастрофа или, что чаще, длительное, гнойное разложение...
XIX
Высшее благо человека требует, чтобы тело было средством духа, и когда какая-нибудь телесная потребность вдруг становится целью существования, это уже предвестие гибели. Всем потребностям тела должен быть обеспечен необходимый минимум, но все, сверх этого минимума, есть уже ущерб для духа. Когда какая-нибудь потребность разрастается, все другие должны вступить в коалицию против нее и дружным сопротивлением удержать нужное в границах необходимого. Из всех потребностей, кроме, может быть, голода, самая могущественная - половая страсть, и для обуздания ее нужно особенное напряжение остальных сфер духа: здесь особенно необходима нравственная подготовка. Нужно заранее, со дня рождения, сделать все, чтобы юноша в половой любви оказался хозяином этой страсти, а не рабом ее, а ведь у нас именно проповедуется рабство, добровольное и безоглядное подчинение "любви". К половым утехам мы готовим детей наших с ранних дней, вводя их в тот "культ любви", которым живем мы сами. Родители при детях целуются и обнимаются, говорят нежности о глазках и губках, ссорясь - при детях - упрекают друг друга в любовных изменах, при детях завязывают любовные интриги, ухаживают или принимают ухаживанья, при детях, сами любуются сладострастными картинами, статуями, романсами, читают сами и дают читать детям любовные романы, заставляют их заучивать любовные стихотворения, как "образцы словесности". С ранней юности при детях оценивают их наружность, украшают их и наряжают, учат танцам, говорят о будущей свадьбе. Сами тонко развращенные, мы втягиваем в свою нравственную грязь едва вышедшие из иного мира чистые души... Немудрено, что уже десятилетние гимназисты пишут любовные записки знакомым девочкам, - не твердые в половом чувстве еще более, чем в грамматике. Так называемый "тайный порок юности", губящий бесчисленное множество детей, вызывается наследственным сладострастием, воспитываемым в ряду поколений, а также тем культом любви, которым окружены дети. Надорванное в самой завязи своей, раздраженное половое чувство и сумасшедшее представление, будто любовь есть Цель жизни - вот с чем вступает юноша в свой критический возраст. Природа, наконец, посылает ему половую зрелость и он распоряжается ею как молодой мот, в руки которого попали большие средства...
XX
Самые высокие интересы человечества требуют, чтобы половой культуре был положен конец, или если хотите, чтобы теперешняя дикая половая культура, столь похожая на распутство, сменилась культурою разумною. Необходимо, чтобы были уничтожены те условия, которые извращают половую потребность в похоть, в страшную болезнь, которая, при всей жестокости, в значительной мере искусственна, как психоз, вызванный древним и достаточно отжившим культом. Для брака, для семьи, для нравственного счастья нужна не половая страсть, а целомудрие, необходима совесть, разум, любовь братская - все то, что нужно вообще для жизни.
"Брак - любви могила", говорит ходячая, но глубокая пословица. Влюбленность, перестав быть невинной, умирает. Она сменяется часто равнодушием, нередко отвращением, или же животным половым аппетитом, переходящим столь часто в обжорство со всеми последствиями обжорства - пресыщением, расстройством органов и т.п. И только в том случае, если оба супруга нравственные люди, их сожительство - как всякое сожительство хороших людей - превращается в дружбу, в бескорыстную привязанность, подобную дружбе матери к сыну или сестры к брату. Устанавливается любовь духовная, которая возникла бы и без полового участия (которое чаще препятствует такой чистой любви). Романисты делают грубую ошибку, продолжая невинную, "первую любовь" долее брака. Потребность такой влюбленности со стороны иных пожилых мужчин и дам, испытавших уже "все", есть вид разврата: разврат ведь и состоит в желании повторять неповторимое, возобновлять жгучие ощущения уже тогда, когда огонь погас, растягивать то, что по природе своей мгновенно. Физический развратник, вычерпавший себя до дна, прибегает к воспоминаниям: он воскрешает в своей памяти картины прошлого, если же память и воображение изменяют, он обращается к особого рода секретной живописи или секретной литературе. Совершенно то же делают более тонкие, психические развратники, если к старости не могут угомониться и все еще мечтают о нежных объятиях, страстном шепоте под трель соловья, о горячих поцелуях и т.п. - они возвращаются к сладостным романам плохого разбора или заводят себе умышленно такие же "романы". Не настоящие, конечно, а так сказать - маргариновые, но все же романы, хотя от них, как от маргарина, не остается ничего, кроме душевной изжоги.
Когда человек созревает для брака, ему - если он не весь поглощен высшими интересами - сойтись с женщиной нужно, но не для половой любви, а для того, чтобы уже навсегда отказаться от любовных передряг, отвлекающих от правильной жизни. Любимая женщина для мужчины (как и обратно) должна служить громоотводом, спасительным щитом от беспокойной страсти. Он и она призваны беспрерывно погашать разгар животности друг друга, чтобы тем беспрепятственнее светил иной, духовный свет их жизни. Брак безукоризнен и свят, если между мужем и женой, при физической симпатии, возникает искренняя дружба, как между равными (какая желательна и между "чужими", так как все родные, нет чужих). Дружба, если она серьезна, вполне достаточна; требовать еще какой-то особой половой любви значит требовать животного чувства, ставить его выше человеческого. Требовать разрыва одной связи вследствие другой, возникшей любви это значит притягивать к себе молнии, а не отвлекать их. Для большинства людей, по слабости их, брак нужен, но не для половой похоти, а для ослабления ее возможного предела. "Брак - любви могила", - да, и это одна из лучших целей брака, его нравственное оправдание.