ВЕЛИКОРОССИЙСКАЯ ИДЕЯ

 Сегодня открывается памятник государственному мученику, павшему от руки еврея. В лоне "матери городов русских" упокоился великий гражданин, в сердце которого горели те же государственные начала, что свыше тысячи лет назад вдохновляли государей новгородских и киевских.

П. А. Столыпин не был создателем русского национализма, но, как все благородные люди, он родился с преданностью своей стране, с чувством гордого удовлетворения своею народностью и с пламенным желанием защитить ее и возвеличить. Все русские люди с честью и совестью - сознательные или несознательные националисты. Они, как порядочные немцы, англичане, французы, поляки, финны, евреи, несут в душе своей наследственный завет служения своему племени, своему народу. Иначе и не может быть, если говорить о людях вполне здоровых, не поврежденных духом. Отдельная личность - лишь звено в бесконечной цепи рода, и все призвание этого звена - не разрываться, удерживать в себе полную передачу жизни из прошлого в будущее. Для этого каждое звено должно быть такой же железной крепости, как род, которого он является продолжателем. Эта родовая крепость, преобразуясь в личное сознание, дает патриотизм, расширяющий отдельную душу до неизмеримого объема родины. Люди столыпинского склада в России еще юношами, в ранние годы, ощущают радость чувствовать себя не какими иными, а только русскими людьми. Они на отечество свое глядят как на мать, с жалостливой любовью: "Земля родная! Люблю тебя, и молюсь за тебя, и за твое благо, если нужно, иду на смерть".

Столыпин еще до мученической смерти сделался дорог России тем, что сумел показать ей в своем лице некий пленительный образ - образ благородного государственного деятеля, имеющего высокую историческую цель. Сразу, в первые же дни, почувствовалось в нем бесстрашие и неподкупность, то непоколебимое упорство, которое в конце концов дает победу. По правде сказать, Россия истосковалась по такому историческому человеку, она давно ждет его не дождется. Возможно, что люди такого пошиба не раз появлялись на высоте власти: Яков Долгорукий 1, адмирал Мордвинов 2, граф Киселев 3, граф Пален и другие, но они не встречали надлежащих для себя условий. Их мысль встречала отовсюду гранитную стену непонимания или своекорыстной вражды, и они хоронили с собой неиспользованный для отечества талант. Среди множества министров, имя которых гремело в годы их власти и покрывалось странным забвением на другой же день после отставки, бывали люди умные, ловкие, энергические, трудолюбивые, но на их фигуре и на их работе лежала та facies Hippocratica ("Гиппократово лицо" (лат.) - лицо, отмеченное печатью смерти. - Ред.) государственности, что называется бюрократизмом. Оттенок неизбежной мертвенности, восковой налет оторванных от корней жизни решений. Столыпин в роли министра не был бюрократом. Для подземелья русской жизни это показалось струёй свежего воздуха, возможностью молодого, восстановляющего творчества власти, что в годы революционные многих примиряло с нею и вновь заставляло надеяться и верить в нее.

После неслыханного позора, который пережила Россия на Востоке, и общество русское, и народ русский были близки к отчаянию, к самоубийственному мятежу. Для всех представлялась ясной простая причина нашего разгрома: чиновно-дворянская бесхозяйственность, неумение овладеть огромными средствами Империи, чтобы сделать ее непобедимой. Чиновники этого не могли сделать; сама собою сложилась мысль, что нужна иная, не канцелярская власть и что эта власть - что касается законодательства - должна быть в согласии с народной волей. Наскоро создано было народное представительство, о котором русское образованное общество мечтало целое столетие и ради которого деды нынешней аристократии шли на эшафот и в рудники Сибири. Но одно народное представительство, крайне невыработанное и случайное, не могло вывести нас из анархии. Необходимо было и новое правительство в стиле великой реформы. Столыпин чрезвычайно подошел к этому стилю или, по крайней мере, к главным его координатам. С первых же шагов и заявлений нового премьер-министра стало ясным, что глава власти нелицемерно предан идее народного представительства и что Государственная Дума дорога для него, как для самих ее членов. Это тоже было великой новостью, встреченной в обществе с восхищением. Министр, уважающий народ, не только допускающий народное представительство, но внимательно выслушивающий его и соображающийся с его волей, - этого мы ждали столетие и почти отчаялись, не дождавшись. И народ, и образованное общество к началу XX века были утомлены затянувшимся бюрократическим режимом, душой которого было неуважение к родине. Любовь к родине, может быть, у многих чиновников и была: но любовь, как известно, не исключает жестокости. Вспомните, как любовь к детям и к жене извращалась самодурством у купцов Островского: любовь любовью, но главное - "чего моя нога хочет". Этот самобытный тон жизни - наследие средних веков - был усвоен и государством и ясно вел к одичанию страны. Великая реформа и первый страж ее - Столыпин - внесли в наш заглохший патриотизм благородную прививку. Как для одичавшей яблони мало своих корней, для государственности мало любви к родине - необходимо еще и уважение к ней. Без уважения народа к власти невозможно здоровое государство, но и, наоборот, без уважения власти к народу невозможно культурное государство, по крайней мере современное.

Чтобы уяснить себе образно эту мысль, сравните плохой крестьянский огород с культурным. Крестьянин может очень и очень любить свои чахлые насаждения, но по темноте своей и лени он не уважает законов их роста, не дает растениям того, что они требуют. Культурный огородник может гораздо менее любить свои растения, но он уважает их природу, дает ей полный простор и питание, облагораживая полезным скрещиванием, подбором и прививкой, - и, глядишь, его огород получает волшебные преимущества перед крестьянским. Бюрократия наша при всех ее (мне мало известных) добродетелях имела этот основной порок: неуважение к природе общества, нежелание считаться с естественными правами народными. В результате упадок народной жизни через пятидесятилетие отмены крепостного права сделался местами угрожающим.

Когда заявлены и любовь к народу, и уважение к нему, этого уже почти достаточно для плодотворной государственной работы. Но Столыпин кроме этих драгоценных качеств принес в своем лице еще одно великое - государственный талант. Это совсем особый талант, настолько же специальный, как в науке и искусстве. Основной чертой государственного таланта, как и всякого, я считаю способность угадывать лучшее и осуществлять его. Это та же изобретательность, которая особенно ярко проявляется в гениальных умах. Источник изобретательности есть глубокая индивидуальность, несвязанность характера тем, что думают все. Благодаря возможности подумать самому гениальный человек нащупывает то, мимо чего все ходят и не замечают. Часто не замечают нечто давно уже открытое, но брошенное и забытое, что выпало из поля зрения или вытеснено наплывом новых, более низких мод. Как талантливый государственный человек, Столыпин без труда нашел униженную, но великую идею - национальную. Она древняя, древнее самой государственности и веры, она жила у нас века и иногда господствовала, но после царя Алексея пришла в упадок прямо плачевный. Хотя третий член славянофильской формулы и указывает на народность как на одно из непререкаемых условий культуры, но славянофилы сумели только назвать идею национализма и не сумели ни развить ее содержания, ни примирить противоречий ее с другими своими основами. Национализм русский, конечно, не исчез совсем, как ничто в природе не исчезает, но без культурного ухода он одичал, как все дичает без ухода. Столыпин и умом, и сердцем примкнул к национальному движению, разбуженному у нас неслыханными бедствиями отечества. Талант Столыпина позволил ему понять, что приниженная народность не может дать высокой государственности, способной побеждать, и что лечить государство надо начиная с народа.

Слово "народ" у нас имеет, к сожалению, два смысла, и это придает ему двусмысленность. Чаще под "народом" разумеется простонародье, и это придает высокому понятию оттенок вульгарности. Государственный талант Столыпина подсказал ему, что в унижении у нас находится не одно простонародье, но и нация, которой простонародье составляет 98 процентов. Поднимать нужно не только простой народ, но и самое племя русское во всем объеме этого слова. Чернорабочий народ нуждается в культуре, но нуждается в государственной культуре и образованный класс, без которого нет нации. Если в опасной степени расстроена материальная жизнь народа, то, может быть, гораздо опаснее то расстройство духа, потеря веры в себя, потеря самоуважения, без которых невозможна никакая победа. Что такое национализм? Это алгебраический х, обозначающий очень сложное и многочленное содержание. Но суть национализма составляет благородный эгоизм, сознательный и трезвый, отстаиваемый с упорством, как душа, как совесть.

Столыпин явился в ту эпоху растления души русской, когда под иностранным и инородческим культурным засильем мы почти совсем забыли, что мы русские. Почти два столетия кряду нам прививалось отрицательное отношение ко всему своему и почтительное - ко всему чужому. "Иностранное" сделалось как бы штемпелем всего лучшего - "русскому" усваивалась оценка как второсортному и совсем негодному. Это началось при прапрадедах наших, и они не заметили, как очутились во власти морального завоевания, не менее вредного, чем завоевание физическое. Вместо того чтобы совершенствовать свое, мы начали хватать чужое, причем достаточно было даже чужому усвоиться как следует, чтобы на него распространилось презрение, относимое к своему. Хорошо усвоенное византийское православие, как только сделалось своим, стало казаться неудовлетворительным. Наша Церковь, когда-то возвеличенная до возможности появления таких святителей, как Филипп, Гермоген и Никон, была унижена до материального и морального нищенства в столетия Протасова и Победоносцева. Самодержавие наше, заимствованное из разных иностранных источников - Византии, Золотой Орды и у западных самодержцев, - как только сделалось своим, стало внушать недоверие в значительной части образованного класса. Заимствованный главным образом из Польши и Голшти-нии крепостной феодализм, лишь только сделался национальным, начал казаться отвратительным, подлежащим отмене. Превосходно усвоенное в век Миниха и Суворова западное военное искусство показалось в эпоху Милютина слишком "своим" и только потому подлежащим отмене. Может быть, во всем этом сказывается общий закон, в силу которого заимствованное чужое не надолго делается своим: чужое добро впрок нейдет. Так или иначе, но перед Столыпиным стояло два громадных факта, органически связанных. Несомненный упадок русской жизни, и государственной, и народной, с одной стороны, и потеря в народе веры в свое родное - с другой. Сложился гибельный гипноз, будто мы ничего не стоим и ничего не можем и будто в таких условиях нам всего лучше уступать иностранцам и инородцам, уступать и уступать... Из всех государственных людей Столыпин на своем посту наиболее определенно примкнул к русскому национальному движению, ставящему целью восстановить Россию в ее величии. "Вам нужны великие потрясения, - говорил Столыпин инородческой смуте, - нам нужна великая Россия".

При всей бессовестной клевете на русский национализм необходимо помнить, что это не какая-нибудь новость в природе. Это просто национализм, только русский. Он точь-в-точь схож со всеми национализмами на свете и разделяет все их добродетели и грехи. Вообще, национализм - будь он английский или еврейский - есть лишь племенное самосознание, или, как нынче любят говорить, племенное самоопределение. Вот это небо - наше родное небо, слышавшее молитвы предков, их плач и песни. Эта земля - наша родная земля, утучненная прахом предков, увлажненная их кровью и трудовым потом. В этой родной природе держится тысячелетний дух нашего племени. Каковы мы ни есть - лучше иностранцев или хуже их, - мы желаем вместе с бессмертной жизнью нашего племени отстоять и натуральное имущество, переданное прошлым населением для передачи будущему. Желаем, чтобы это небо и земля принадлежали потомству нашему, а не какому иному. Желаем, чтобы тот же священный язык наш, понятный святой Ольге и святому Владимиру, звучал в этом пространстве и в будущем, и та же великая душа переживала то же счастье, что и мы, сегодняшние. Да будет мир между всеми народами, но да знает каждый свои границы с нами! И иностранцы, и инородцы могут жить в земле нашей, но лишь под двумя условиями: или они должны быть временными гостями, не стесняющими хозяев ни количеством своим, ни качеством, - или они должны усваивать нашу народную душу через язык, обычаи, законы и культуру нашу. Никаких иных государств в нашем государстве, никаких чуждых колоний, никаких отдельных национальностей, внедренных в нашу, мы допустить не можем, не обрекая себя на гибель. Вот почему мы миримся с крохотными народностями, растворяющимися в нашей, господствующей, если это растворение идет безболезненно и не слишком понижает качество нашей расы. Но если чужеземцы принимают огромную славянскую империю за питательный бульон для своих особых национальных культур, если они заводят особые, враждебные нам колонии, особые племенные сообщества, чуждаясь языка и духа русского, - мы обязаны всемерно этому препятствовать. Унаследовав от предков такое бесценное благо, как независимая государственность, мы обязаны передать его дальше, в долготу веков, усовершенствовав и возвеличив. Если никому не кажется странным, что Англия по всему неизмеримо огромному пространству своей империи поддерживает строгое господство своего языка, государственности и культуры, то пусть не кажутся странными те же требования и нашей политики в черте Российской империи. Если признается естественным, что немцы прежде всего покровительствуют немцам, поддерживая их победоносное положение среди покоренных народностей, экономическое и культурное, то пусть сочтено будет естественным и покровительство русской государственной власти прежде всего своей собственной, основной исторической народности, чье имя она носит.

Столыпин пришел в годы великого испытания. После двух столетий всевозможного покровительства инородцам Россия оказалась покрытой могущественными сообществами поляков, финляндцев, евреев, армян, немцев и проч. Когда бюрократия наша, обессиленная и обездушенная инородческим засильем, оказалась разбитой на Востоке, поднялось восстание, вдохновленное по преимуществу теми же инородцами. Столыпин довершил борьбу с восстанием и провел ряд мер против финляндского, польского и еврейского натиска. Не погибни он от еврейской пули, возможно, что эти разрозненные меры сложились бы в строго национальную государственную систему, отсутствие которой так глубоко чувствуется...

Древнерусскому Киеву выпала грустная честь упокоить в себе прах нашего последнего государственного героя.

Как змея, выползшая из черепа верного коня, убила вещего Олега, так черная еврейская измена вышла из священных стен киевских, чтобы поразить самое могучее, что имела в себе наша живая государственность. Но как с Олегом не погибла Русь, со смертью Столыпина не погибла еще державная наша сила и мы все еще в состоянии бороться с государственным предательством и одолевать его.

Да помянет же Господь во Царствии Своем великого страдальца, кровью своею запечатлевшего верность Отечеству. Да помянет и народ русский из рода в род одного из благороднейших своих сынов, показавшего, как надо жить для России и умирать за нее!

Оглавление       Начало страницы