ЗАКОН ОБНОВЛЕНИЯ

 "Всегда обновляйся!" - гласит надпись на ванне китайского императора-мудреца. Весь мир - и в том числе Россия - бредит обновлением; самые неподвижные народы точно сорвались с мертвых якорей, и не только образованный слой, всюду неудовлетворенный и тревожный, - даже простонародные слои охвачены страстной жаждой нового и небывалого. Жители деревень во всем свете громадными массами переселяются в города, предпочитая гнить там в подвалах и на чердаках, нежели прозябать в идиллической сельской обстановке. Еще более грандиозные волны народные подымаются под предлогом эмиграции. Уже не отдельные искатели счастья, а, как некогда, целые народы, населения маленьких государств двигаются из одного полушария в другое. Очень слабо населенная Европейская Россия начинает перебрасывать в Азию половину, наконец, три четверти своего прироста; за Урал переваливается уже около миллиона душ, изгнанничество которых из тысячелетней родины обосновано чрезвычайно шатко. Сказочные по величине океанские пароходы перевозят целые орды эмигрантов, не более сознательных, чем древние орды кочевников. Похоже, как будто начинается вновь та загадочная суматоха, что со времен столпотворения вавилонского, по-видимому, не раз охватывала народы. Без точно выясненных причин человеческими массами овладевает стихийный дух перемены места и кое-где начинается невообразимая давка. Целые цивилизации сметаются в столкновении, сдержать которое не в силах ни природа, ни сознание народов. Ищут не только новых пространств, как мы и японцы в Сибири. Ищут новых условий, самых новейших, какие только может придумать изобретательный ум. Не использовав и сотой доли сухопутных и морских средств передвижения, страстно добиваются воздушных путей, лихорадочно побивают рекорды на быстроту, и кажется, если бы открыли способ менять место со скоростью пушечного ядра, то вздыхали бы о скорости света и электричества. Зачем становится необходимой такая спешка - неизвестно; видимо, эта сторона цивилизации, как многие другие, начинает принимать маниакальный характер. Подобно сумасшедшим, культурные народы не замечают некоторых навязчивых идей, между тем они явно развиваются и охватывают чуть ли не весь человеческий род. Отдаленных предков наших не без основания упрекают в консерватизме, почти безумном по своей фанатичности. Однако и теперешнее безоглядочное стремление к новизне смахивает на психоз.

Глубокая так называемая косность древних имела свое оправдание в чувстве счастья: люди не хотели никаких перемен, очевидно, потому, что были достаточно удовлетворены настоящим. Они слишком любили действительность и боготворили ее. Может быть, это была ошибка вкуса, но о вкусах не спорят. Консервативным предкам нашим их жизнь, при всей ее невзрачности, казалась необыкновенно вкусной, и они оберегали ее от изменения, как искусный повар свое тонкое блюдо. Нельзя сказать того же про обратный психоз, характеризующий наше время. Уже то, что все так страстно ждут нового, доказывает, что все недовольны настоящим и что все несчастны. Состояние несчастья, как бы разумно оно ни объяснялось, само по себе есть безумие, и, может быть, самое жалкое из всех. Как человеку с расстроенным пищеварением, нынешнему среднему человеку все кажется противным. Он с гримасой пробует тысячи вещей, не подозревая, что самый орган вкуса у него испорчен. Позыв на кислое, острое, жгучее, горькое, потребность в кричащем и извращенном - вот что характеризует стиль nouveau во всем, ибо так называемый декаданс охватил собою решительно все явления духа - от философии и искусства до политики и ремесла. В отличие от других стилей, декаданс замечателен, между прочим, тем, что он непрерывно рассыпается: вчерашнее во вражде с сегодняшним и отрицающее завтра непременно станет отрицаемым.

Мания постоянства, характеризующая старину, и мания непостоянства, свирепствующая в наше время, относятся между собою как закон и преступление. В самом деле, консерватизм так называемого старого режима напоминал законность: худая или хорошая, но жизнь в старину принимала характер закона природы. Неизменные социальные и иные отношения, подобно законам физики, принимались как они есть. Закон тяготения ужасен для всех упавших и разбившихся, но его, согласитесь, нельзя оспаривать, и остается приспособляться к нему. К феодальным и католическим принципам приспособлялись, испытывая все выгоды исполненного закона. В лучшие моменты тогдашнего равновесия достигался неизвестный теперь порядок, и подавляющему большинству людей, сверху до низу, было удобно и хорошо. Представьте себе обратный лозунг - представьте на минуту, что законы физики потеряли непреложность свою и могут меняться. Природа быстро возвратилась бы к Хаосу, к первобытной Ночи, из недр которой один Бог мог сотворить мир организованный, покоящийся на законах и прекрасный. Болезненное и безотчетное стремление к перемене составляет существо преступности. Людям почему-то хочется переступить закон, нарушить норму, стереть границы действий. Организованное, то есть закрепленное в установившихся формах, хочется дезорганизовать, растрепать, рассыпать. Маньякам так называемого прогресса кажется, что они охвачены творчеством, - на самом деле они охвачены разрушением. Не говоря о таких гремучих вещах, как экстрадинамит, возьмите хотя бы совсем невинную, наиболее прогрессирующую вещь, как пути сообщения. Ничто не внесло в быт человеческий, сложившийся веками, такого разгрома, как паровоз, и ни от чего не ждут более решительных перемен, как от дирижабля. Земля слишком тверда, чтобы разверзнуться и поглотить человеческую историю. Пропастью для последней явится, по-видимому, воздушное пространство. Воздухоплавание обострит манию перемен до горячечного состояния, и с человечеством, может быть, случится то, что с гадаринским стадом. Лишь только из жизни будут вынуты неподвижные устои, она разлетится в прах, как машина, которой все молекулы пришли в движение.

Опасный спор между старым и новым стал возможен при забвении третьего элемента: вечного. В спокойные века прошлого жизнь людям никогда не казалась старой. Совсем напротив. Несмотря на седую древность установлений, все существующее казалось молодым и свежим. Действующее, как единственно возможное, было полно жизни. Эту психологию старого режима еще помнят глубокие старики; кое-где ее можно и теперь наблюдать в глухой провинции. В старину под новым разумели не перемену, а повторение. Как новое вдыханье воздуха или новый глоток воды, жизнь казалась вечно одной и той же и вечно необходимой. Нынче как будто желали бы каждое вдыханье делать из другого газа и каждый глоток - из другой жидкости, и это называется прогрессом. В эпоху законности различие между старым и новым не вызывало драмы, жизнь текла непрерывно, и каждый индивидуум жил всей жизнью рода. Я думаю, что именно это было главной причиной того, что "в старину живали деды веселей своих внучат". Ведь в самом деле они жили веселей, наши деды, и чем старше был режим, тем молодость кипела в нем более бурным ключом. Вспомните о забавах аристократии эпохи Владимира Мономаха. Прочтите завещание широко пожившего князя. Какая бездна сильных ощущений! О пирах богатырских благочестивый документ умалчивает - но сколько войн, походов, охотничьих приключений, смертельно опасных и потому напряженно-сладких! Как могуче волновалось тогда сердце, как должен был работать мозг и железная мускулатура! О жизни смердов того времени свидетельства не осталось, если не считать слов, сказанных на одном княжеском съезде: "Выедет смерд весною на поле, придет половчанин, убьет смерда и заберет его коня и скудные достатки в добычу". Стало быть, и смерду приходилось или погибать, или вести полувоенный образ жизни, постоянно переходить от сохи к мечу. И смерду приходилось вести нескончаемую войну с полевым и лесным зверем, и у смердов были свои пиры и празднества. Из древности дошли до нас остатки пышного свадебного обряда и целые россыпи самоцветных, как камни, песен. Ведь певал же когда-то народ наш, и какой полной грудью!

Почитайте Рабле или поглядите на картины фламандской школы. Сколько молодости похоронено в этих старых веках, сколько животного счастья, сытого, пьяного, пляшущего, сладострастного - несмотря на католическую строгость. Если присмотреться хорошенько, то ведь и само католичество пело, плясало и изрядно пило. Сам Лютер - кроме глубокого негодования на пороки католичества - вынес из него свое уважение к добродетели и одновременно формулу о Wein, Weib und Gesang (вино, женщины и пение. - Ред.). Костры, на которых сжигались слишком дерзкие новаторы и ведьмы, каким-то образом уживались с индульгенциями на всякий грех, что, впрочем, не освобождало негодяев от уголовной ответственности. Не вдаваясь в эту слишком обширную область, я хочу сказать, что старый режим каким-то чудом умел сохранить в себе молодой темперамент и чисто юношескую радость бытия, тогда как теперешний новый режим с ежедневными обновлениями таит в себе черты уныния и собачьей старости. При нищете и грязи средневековья, при глубоком невежестве, при страшной необеспеченности здоровья и жизни люди знали, что такое удовлетворенность духа, и большинство людей были, несомненно, довольны своей судьбой. Нынче, при обилии средств, при сравнительной просвещенности и свободе - свободы хоть отбавляй! - большинство людей чувствуют себя злосчастными. Всем стало доступно все, и потому моральная ценность всего упала до чрезвычайности. С тех пор как дети кожевников стали делаться президентами республик и королями капитала, станок кожевника сделался станком каторжника: он потерял волшебное свойство давать счастье.

"Всегда обновляйся!" - это в нравственной философии такая же истина, как любая теорема Евклида. Однако прежде и теперь эту истину понимали разно. Когда под обновлением жизни понимали восстановление, то действительно обновлялись. Когда под обновлением стали понимать перемену, то запахло порчей и разрушением. Прошу читателя вникнуть в эту разницу: значение ее громадно. Прежде обветшавший человек, загрязнившийся и душевно измятый, приступал к известной операции, установленной Церковью. Он постился, усиленно молился, говел, исповедовался, каялся, приобщался, и если он проделывал все это искренно, то действительно обновлялся. В этом не может быть ни малейшего сомнения. На некоторое время человек трезвел, отвыкал от грехов, втягивался в порядочную жизнь, и восстановление совершалось, физическое и душевное. Никакой перемены не было, то есть человек не сочинял себе нового строя жизни, а только упорядочивал старый, расстроенный. Вот смысл реформ старого времени: каждая реформа, политическая и религиозная, была возвращением к основному образцу, к тому древнему принципу, который был вложен в общество. Если плохо веровали в Бога, то религиозная реформа состояла не в том, чтобы совсем не веровать, как это понимается теперь, а постараться искренно веровать и действительно исполнять заповеди. Если терялось уважение к закону, то политическая реформа состояла не в том, чтобы совсем наплевать на закон (как понимается теперь), а чтобы вернуть к нему уважение. Мне кажется, древнее "обновление" более отвечает природе, чем нынешняя ломка вместо починки. Когда тело заболеет, то реформа его заключается не в том, чтобы изменить план тела, а чтобы восстановить его, не в том, чтобы выбросить одни органы и выработать совсем другие, а в том, чтобы прежние органы вернуть к их природному назначению. Так поступает всякое не слишком зараженное тело, пока не вмешаются молодые доктора с их полестней рецептов на каждую болезнь. Так поступает и всякое не слишком одряхлевшее общество: оно обновляется восстановлением, а не переменой. Вот когда тело или общество совсем сгнило, тогда всем тканям и клеточкам неудержимо хочется расползтись, разлезться, и вот тогда реформа принимает характер новорежимный. Хочется не восстановлять, а выбрасывать, вырезать, выжигать гангрену, хотя бы каленым железом, после чего поневоле приходится приставлять искусственные члены. К глубокому несчастью, почти все страны - и Россия больше, чем многие, - находятся в обновлении не старого, а "нового режима". Метод восстановления, благодетельный и натуральный, кое-где слишком опоздал. Уже нет тех тканей, которые можно бы восстановить. России, как и огромному большинству ее соседей, вероятнее всего, придется пережить процесс, какой Иегова применил к развращенным евреям, вышедшим из плена. Никто из вышедших из Египта не вошел в обетованный Ханаан. Развращенное и порочное поколение сплошь вымерло. В новую жизнь вступило свежее, восстановленное в первобытных условиях пустыни, менее грешное поколение.

Мне кажется, европейская буржуазия - подобно изнеженной аристократии - обречена смерти. Испорченный рабочий класс обречен смерти. Зараженный и безбожный пролетариат обречен смерти. Безмерно вспухшее население Европы и Америки все еще растет, но оно довольно быстро начнет падать, сгнивая на корню и разрушаясь, как некогда в войнах и мятежах. Гнилые породы отпадут, как отгнившие ветки со ствола. Если человечество спасется, то тем методом, каким всегда спасалось: восстановлением суровых естественных условий и восстановлением естественного человека. Слабые элементы нашей расы одичают, выродятся, вымрут. Сильные элементы возвратятся к варварству и к режиму, похожему на старый. Тогда только, может быть, кое-где будут осуществлены утопии князя Кропоткина и графа Толстого; они ведь когда-то уже были осуществлены. Природа, как художник, на тысячи ладов прикидывает свое творчество, пробуя между прочим и анархизмы всяких видов. Подобно мыльным пузырям, эти архи-новые, на вид очаровательные формы жизни оказываются очень хрупкими. Коммуны, политические и религиозные, возникнув из идеального замысла, дрожат, колеблются и наконец лопаются, оставив после себя мокрое место. Ошибка обновителей наших не в том, что их планы неразумны, а в том, что они слишком разумны. Обновители воображают, что чем рассудочнее, геометричнее план, чем больше в него вложено симметрии и гармонии, тем более это соответствует природе человека. Ошибка плачевная! В действительности бывает скорее наоборот. Пора понять, что человек существо иррациональное и что природа его не укладывается в разумные силлогизмы. Это все равно что с кучей песку: казалось бы, почему куче не принять формы шара, или октаэдра, или правильной пирамиды. На деле же каждое сыпучее тело принимает свою любимую форму - довольно безобразной кучи. Народ вовсе не есть то, чем его изобразил Руссо. Народ не суверен, не царь, не мудрец, а довольно жалкая толпа, и чем он крупнее и стихийнее, тем более беспомощен и жалок. Каждый отдельный элемент этой стихии, средний человек, вовсе не правомерное и не правоспособное существо, а двуногое весьма фантастическое, склонное одновременно быть и гением, и идиотом - и к чему его больше тянет, договаривать нечего. Не столько субъект права, сколько субъект всяческого беспутства, средний человек ни в чем так не нуждается, как в том, чтобы некое высшее существо - государство - поставило его на строго определенное место и обеспечило ему определенную функцию. Нужно не старое, не новое: жизни нужно нечто вечное, нестареющее и потому всегда молодое. Даже несовершенные законы, если они законы, то есть сохраняют долговременное и непререкаемое значение, обладают способностью поддерживать жизнь. Наоборот, драгоценные жемчуга, нанизанные на гнилую нитку, рассыпаются. Я далек от мысли, что теперешние граждане напоминают перлы, но нынешняя законность, непрерывно рвущаяся под предлогом реформ, разъединяет даже это дешевое общество вместо того, чтобы соединять.

Истинное обновление России должно состоять не в ломке, а в починке ее, и начнется такое обновление не раньше чем понизится несколько книжный, слишком теоретический и высокопарный взгляд на человека. Целые тысячелетия государственность и религия смотрели на человека как на существо слабое - далеко не твердое, а скорее сыпучее тело, требующее внешней охраны и внутренней дисциплины. В этом взгляде, основанном на опыте истории, было много скромности и смиренной правды. С тех пор как возобладало горделивое помешательство и провозглашена автономия личности, эта личность уподобилась блуждающей почке. При всей относительной свободе она страдает и заставляет страдать государственный организм. Каждая личность чувствует себя маленьким государством, и естественно, что ее интересы в постоянном конфликте с интересами большого государства. Все недовольны, все хотят нового - попросту говоря, чужого, - никто не довольствуется своим. Истинное обновление между тем никогда не состоит в захвате чуждого, а в восстановлении своего. Идея национальности тем и сильна, что она есть возвращение к себе. Хотите обновиться - восстановляйтесь.

Оглавление       Начало страницы