ВОЗДУШНАЯ ОБОРОНА

 Великий князь Александр Михайлович издал 12 января обращение к громадному кругу русских людей, жертвовавших на усиление военного флота. Что делать с оставшимися 880 тысячами рублей? Те десятки миллионов рублей, что пожертвованы на усиление флота, все истрачены. Построено 18 минных крейсеров, 4 подводные лодки и достраивается минный турбинный крейсер. Остатки от процентов, указанные 880 т., могут быть истрачены или с тою же целью, т. е. для постройки какого-нибудь маленького военного судна, пли обращены на более важное и более грозное орудие обороны, например, на организацию военного воздухоплавания. Комитет, в котором его высочество председательствует, не взял на себя смелости решить этот вопрос в последнем смысле. Впрочем, комитет фактически, по-видимому, не существует. На общее собрание из ста человек явилась едва одна пятая часть членов. Естественно, что горсточка людей не хочет взять на себя ответственность за меру, формально как бы выходящую из их полномочий. Великий князь обращается к жертвователям и просит их высказаться в двухнедельный срок (письмами на имя великого князя): "признают ли они соответствующим нуждам нашей родины использовать в настоящее время имеющиеся в распоряжении суммы на создание русского воздушного флота?"

Едва появилось в печати обращение великого князя, как газетные столбцы запестрели письмами жертвователей. Иные согласны с великим князем, иные - нет. В числе последних особенно выдается письмо князя Льва Кочубея. Оно полно недоумений, которые, наверно, будут повторены тысячами людей, не вникших в дело. Недоумения состоят в следующем. Князь Кочубей спрашивает: "Может ли комитет расходовать пожертвованные суммы на другой предмет, чем постройка боевых судов?" Но ведь именно этот вопрос жертвователям и задает августейший председатель комитета. Строго говоря, обращение великого князя вызвано больше деликатностью в отношении жертвователей, чем законною обязанностью председателя. Дело в том, что воля жертвователей уже исполнена в точности. Весь пожертвованный капитал полностью израсходован на усиление флота. Речь теперь идет не о тех суммах, которыми могли распорядиться жертвователи, а о тех, которые им никогда не принадлежали. В момент пожертвования ведь не было никаких процентов; последние явились следствием не употребления, а хозяйственного управления капиталом. Комитет по усилению флота ответствен только за обусловленное жертвователями израсходование капитала, но в управлении последним он не отдает им отчета. Конечно, предполагается само собою, что комитет, состоящий из людей, горячо преданных идее пожертвований, сделает все возможное, чтобы использовать народные суммы с наибольшей для дела выгодой, - однако там, где жертвуется капитал, вопрос о назначении процентов может считаться еще открытым. В самом деле, возможен такой юридический вопрос. Вы жертвуете сто рублей с тем, чтобы комитет истратил их с величайшей поспешностью. Если комитет не мог сделать этого достаточно быстро и если ваши деньги работали в чуждых вашей цели кредитных операциях, то, естественно, деньги выросли в сравнении с указанной вами суммой и вышли из пределов того, что вы желали жертвовать. Если из ваших 100 рублей через несколько лет оказалось 120, то не вправе ли вы потребовать 20 рублей обратно или указать им иное назначение? Поэтому мне кажется мало обоснованной настойчивость тех жертвователей, вроде кн. Кочубея, которые иных назначений для процентов, кроме указанных в пожертвовании капитала, не допускают. Ведь деньги жертвовались в военное время и не только на боевой флот, но главное - на флот воюющий. С прекращением войны остановились и дальнейшие пожертвования. Если комитет не успел истратить пожертвования, а продержал ваши деньги в бумагах, вы вправе думать, что истинное условие вашей жертвы не выполнено и что как неиспользованною частью капитала, так и наросшими процентами вы смогли бы распорядиться иначе.

Говорят: "Без капитала не было бы и процентов, следовательно, пожертвование капитала определяет назначение и процентов". Это не всегда верно. В данном случае жертвовали на неотложную нужду государства, жертвовали не с тем, чтобы капитал нарастал процентами, а чтобы он по возможности был сейчас истрачен; накопление процентов таким образом противоречит самой идее жертвы. Если же неотложная нужда прошла, то изменились самые условия пожертвований. На усиление мирного флота, хотя бы боевого, но не воюющего, общество или не желает жертвовать, или поставило бы совсем другие условия. Здесь, пожалуй, главное требование было бы обратное - не истратить капитал, а наращивать его процентами до момента действительной нужды. Вместо того чтобы все эти минные крейсеры и подводные лодки бесполезно стояли в гаванях и старели в своих типах, вместо того чтобы они - как старые мониторы - изнашивались, не нюхая чужого пороха, и уносили с собой огромные вложенные в них капиталы, - полезнее было бы пожертвованные на них суммы держать в банках и накануне войны сразу купить военные суда последнего типа, новенькие и готовые к бою. Это не так легко, но и не так уж трудно, если вспомнить историю с "Ниссин" и "Кацугой". В данном случае я не рекомендую этой меры, но хочу сказать только, что при изменившихся условиях пожертвований вполне естественна перемена и назначений их. Для пояснения приведу простой пример. Вы дарите приятелю собаку для охоты. Неужели приятель обязан употреблять для охоты все бесчисленное потомство от этой собаки (ее проценты на капитал)? Сравнение не изящное, но над ним стоит подумать.

Россия потеряла свой флот, и потому кажется, что она не только тогда, во время войны, но и теперь нуждается в усилении флота в самой крайней степени. Каждый грош, который может быть притянут к этой цели, должен быть притянут. Но я думаю, не следует терять рассудка и тратить скудные гроши на сравнительно второстепенную нужду. На оставшиеся проценты от пожертвованного капитала, - пожертвованного не флоту, а России, - Россия может или заказать еще одну небольшую подводную лодку в 200 тонн, или выстроить сотню воздухоплавательных аппаратов. Спрашивается, что выгоднее в интересах государственной обороны? Подводный флот, конечно, необходим, но одна, притом небольшая, лодка не делает флота и ощутимой пользы не обещает. Между тем затрата тех же денег на военное воздухоплавание обещает великую вещь: возможность сдвинуть с мертвой точки этот государственный вопрос, который в самом зачатии своем угрожает нам отсталостью и поражениями.

Князь Лев Кочубей человек, по-видимому, необыкновенно добросовестный. Чувство долга и права он доводит до мучительного педантизма. "Ввиду специального назначения пожертвованных денег, говорит кн. Кочубей, я полагаю, что комитет не имеет ни нравственного, ни юридического права использовать их иначе, как на приобретение боевых судов". Ну да, кто же об этом спорит! Ведь плебисцит великого князя и имеет в виду успокоить педантов и изменить "специальное назначение" не иначе, как в его источнике - в воле самих жертвователей. Или, может быть, и сами жертвователи не вправе изменить теперь назначения своей жертвы? Раз выбрал направление, - не меняй его, хотя бы оно било лбом в стену. Я полагаю, что нельзя переходить черту, отделяющую великое от смешного. Не метафизика, а здравый смысл должен решать государственные вопросы. Князю Кочубею нелишне припомнить, что с 1904 года произошли крайне резкие перемены в общих условиях нашей обороны, и что если бы жертвователи на усиление флота знали, как обернется дело, то, конечно, и пожертвования сложились бы совсем иначе. Хорошо было "усиливать" флот, когда налицо был флот, как хорошо топить печь, когда есть печь. Но если самая печь разрушена, - большой вопрос, найдутся ли жертвователи "на дрова". Усилить большую силу хотя бы небольшим придатком - имело большой смысл, - но усилить тем же придатком явное бессилие, это почти бессмысленно. Флот, как и армию, нельзя собирать на доброхотные даяния, - это нищенство - позор для страны и гибель ей. Флот и армию мы должны создавать путем налогов, а не пожертвований. Затем, разве жертвователи 1904 года знали, во что разовьется воздухоплавание в 1910 году? Тогда, шесть лет тому назад, авиатика переживала свои доисторические, так сказать, времена: она не выходила из области детских игрушек и надуваемых газом пузырей. Чего стоила тогдашняя аэронавтика, доказал блистательный поход генерала Кованько в Маньчжурию. Ведь всего лишь в последние два года, точнее в последний 1909 год совершился великий, долгожданный подвиг и человечество действительно овладело атмосферой. Ведь теперь - едва построили подходящий мотор - не только дорогие дирижабли, но очень дешевый аэроплан, стоимостью в хорошую лошадь, держится в воздухе более четырех часов! Уже и теперь такие авиаторы, как Генри Фарман, в состоянии перелетать пространства между европейскими столицами. Уже и теперь гр. Ламберт, как сокол, носится над башней Эйфеля в Париже, поднимаясь выше версты над землей. В течение одного лишь последнего года достигли того, что начинают летать, подобно чайкам, в бурную погоду, когда ветер достигает скорости курьерского поезда. Шесть крылатых людей в 1908 г. разрослись за один год в целое полчище авиаторов. "Цеппелины" держатся в воздухе уже 38 часов, - срок достаточный, чтобы перелететь материк. Сейчас у немцев имеются уже шестнадцать воздушных кораблей. По английским источникам, к концу этого года у немцев будет до 70 кораблей, способных не только наблюдать за расположением неприятельских армий и крепостей, но и метать в них разрывные снаряды. Не забудьте, что, благодаря, кажется, русским террористам, бомбы ужасного действия доведены до размеров яблока. Как вы думаете: если бы наши жертвователи на усиление флота знали, что в воздухе носится новое великое изобретение и что вот-вот оно войдет в жизнь - неужели они предложили бы деньги на водяной флот, столь у нас разрушенный и разрушимый сверху и снизу и с боков? Мне кажется, великий князь Александр Михайлович прекрасно сделал, решив узнать теперешние желания жертвователей. Если нельзя вернуть затраченных 20 миллионов на мелкие морские суда, то хоть остаток-то процентов этого капитала мог бы быть направлен на более современные средства обороны, наименее у нас оборудованные.

Кн. Кочубей говорит, что двухнедельного срока мало для того, чтобы жертвователи могли дать свой отзыв: обращение великого князя дойдет, видите ли, до Владивостока на 14-й день и столько же времени должен идти ответ. На это позволю себе сообщить князю Кочубею об одном удивительном изобретении, которое называется телеграфом. Напечатанное в Петербурге 12 января обращение великого князя может быть перепечатано во владивостокских газетах на другой день, и в тот же день владивостокские жертвователи могут сообщить великому князю свое решение. Стало быть, при добром желании, при живой отзывчивости вся операция плебисцита могла бы быть закончена в одни сутки - срок, по крайней мере, в 30 раз более короткий, чем указывает кн. Кочубей. Двух же недель за глаза достаточно. Кн. Кочубей думает, что для решения столь пустого вопроса должны быть созваны вновь собрания войсковых и морских частей, учреждений, обществ, дворянских собраний, земств, городских управлений и пр. и пр., "на что нужно немало хлопот и времени". Да, если так взглянуть на дело - с точки зрения рутинно-канцелярской процедуры, - то, пожалуй, и года будет мало на плебисцит. Но зачем же заводить тяжелую махинищу собраний, когда дело разрешается гораздо проще? Ведь все учреждения и собрания состоят из людей, из отдельных жертвователей. Почему же этим жертвователям не подать свои голоса прямо великому князю - письмом или телеграммой, а непременно нужно пустить эти голоса на обсуждение собраний, учреждений и т. п.? Господи, до чего мы мастера всякое простое дело делать сложным! Мы живем в век электричества, а движемся и шевелим мозгами в самом деле как черепахи.

Ревность кн. Кочубея в отношении интересов флота крайне симпатична, но почтенный князь, видимо, недостаточно ориентировался в положении дел. Воздухоплавание не только не чуждо современному флоту, но так же неотделимо от флота, как артиллерия, электротехника и водолазное дело. Летательные машины, пишет мне один сведущий моряк, - единственное орудие против подводных лодок: последние могут быть открыты в воде только с высоты. То же следует сказать относительно мин заграждения. Чайки потому и видят рыбу, что смотрят с высоты. А разве флоту не нужны, как армии, разведки, и разве все равно, открыть ли неприятельский флот за 10 миль, т. е. за полчаса до нападения, или за 50 миль? Без воздухоплавательных аппаратов современному флоту никак нельзя обойтись, и это великолепно понято немцами. Одну из своих воздухоплавательных станций они устроили в Вильгельмсгафене, т. е. на базе флота. Наши крейсеры, построенные на пожертвованные деньги, должны считаться недостроенными, пока на них не хватает аэропланов. Нет сомнения, и армия нуждается в воздухолетах, притом в неотложной степени. Но естественнее ждать, что воздухоплавание начнется сначала на флоте, как в военной части, - наиболее подготовленной вообще к искусству плавания. Стоит только поместить аэроплан на железной рубке парового катера и дать катеру ход, чтобы получилась первоначальная скорость, необходимая для взлета. Падение в воду безопаснее, нежели на твердую землю, особенно если снабдить аппарат легковесящими поплавками. Моряки вообще более знакомы с действием ветра; каждый корабль к тому же представляет из себя плавучую мастерскую, где аэроплан может быть легко исправлен. Вне вахты и морских учений у моряков достаточно времени, чтобы практиковаться и в воздухоплавании. Последнее должно быть введено в круг таких специальностей, как артиллерия, минное дело, штурманское, водолазное. Если теперь же купить, пишет мне моряк, несколько десятков аэропланов и к весне раздать их на суда и вместе с тем выписать от Voisin'a (в Париже) десять монтеров-указателей (они же учат летать), то с уверенностью можно сказать, что к осени же нынешнего года у нас будет несколько сот умеющих летать флотских офицеров и матросов. На спорные остатки процентов, о которых говорит обращение великого князя, может сразу создаться весьма внушительная школа воздухоплавания. А именно в школе этого великого искусства у нас теперь самый страшный недостаток.

Я лично всем сердцем одобряю мысль обратить спорные 900 тысяч на закладку воздушного флота. Это крайне необходимое, может быть, более необходимое, чем водяной флот, орудие обороны. Армаду дредноутов когда-то еще мы заведем! Всего вероятнее - никогда. Похоже на то, что нам придется встречать чужие армады, пока они не выйдут из употребления, - более подвижными оборонительными средствами, столь же дешевыми, сколько страшными. Как я докладывал читателю не раз, нам нужен сейчас не флот, а контрфлот, - нужны подводные, надводные и, наконец, воздушные миноносцы. Аэроплан - не только разведчик, но и носитель бомб: это новый враг дредноутов, враг, может быть, более опасный, чем все другие, взятые вместе. Если судьба в наши черные дни выдвигает небывалое в свете оружие, то как не спешить воспользоваться им? Как не спешить изо всех сил, чтобы хоть в этом деле не отстать от соседей? "Промедление времени смерти невозвратной подобно", - писал Петр. Как все гениальные умы, великий царь понимал мистическую цену времени!

II

16 февраля 1910 г.

Итак, мы полетим! Мы будем наконец иметь воздушный флот - и не в далеком будущем! За это ручается энергия человека, ставшего во главе воздухоплавания, - е. и. в. великого князя Александра Михайловича. С замечательной быстротой и искусством его высочество провел в сущности пустой, но иначе непреодолимый вопрос с остатками пожертвований на флот. В две недели была опрошена вся жертвовавшая на усиление флота Россия, и сугубо подавляющим большинством, почти единогласно, решено остаток (около 900 000 р.) употребить на создание воздушного флота. Плебисцит прошел гладко, как все, за что возьмется свежий ум и твердая рука. Уже после объявления плебисцита оказалось, что и упорство комитета по усилению флота против воздухоплавания было лишь относительное. Меня посетил адмирал К. К. Деливрон и объяснил, что они, упорствующие, в сущности вовсе не против того, чтобы остаток от постройки военных судов был обращен на воздушные корабли, но им прежде хотелось бы, видите ли, построить еще одну какую-то подводную лодку...

Результат плебисцита, как известно, был доложен его высочеством в заседании комитета по усилению флота, и этот день - 30 января - следует считать зачатием русского воздухоплавания. Читатели помнят прекрасную речь великого князя и, как следствие ее, - постановление комитета (большинством 30 голосов против трех) обратить остаток в 900 000 руб. на создание воздушного флота.

Не столько этот, почти миллионный фонд, сколько, мне кажется, характер августейшего руководителя ручается за успех дела. Надо заметить, что в лице великого князя является не просто высокопоставленное лицо, которое громким титулом украшает затеянное дело и придает ему обыкновенно чисто внешний авторитет. В данном случае носитель титула - испытанный деятель, способный быть движущею пружиною дела и доказавший уменье достигать блестящего успеха. Великий князь моряк по образованию и превосходный знаток морского дела. В последнюю из своих государственных задач - в организацию народного флота на собранные 17 миллионов рублей он внес, как говорят, огромное личное напряжение. Комитет под его руководством выстроил 18 минных крейсеров и четыре подводные лодки. Для частного предприятия это очень много. По качеству своему выстроенные суда составляют ядро возрождающегося балтийского флота. Будучи превосходной постройки и наилучшего вооружения, комитетские крейсеры служат действительною школой флота, как офицеров, так и команды. Но последние годы внесли, как известно, небывалый переворот в историю военных средств: разрешена задача воздухоплавания. Как человек живой и впечатлительный, великий князь Александр Михайлович не по газетам только следил за блистательным прогрессом этого дела. Он, бывая за границей, лично и ближайшим образом ознакомился с новейшим воздухоплаванием и не только изучил его, но и заразился, по-видимому, несокрушимой верой в него. "То, - говорит великий князь в своей речи, - к чему стремились в продолжение столетий и что считалось достижимым в далеком будущем, совершилось на наших глазах; не может быть сомнений, что воздух побежден, что будущее принадлежит воздушным кораблям... Следя за поразительными успехами полетов аппаратов тяжелее воздуха, я пришел к глубокому убеждению, что не в далеком будущем та страна, которая первая будет обладать воздушным флотом, будет непобедима в будущей войне... Горе той стране, которая не готовится к войне, которая не прилагает всех усилий стать сильнее внешних врагов!.. Нельзя медлить ни минуты... Насколько трудно построить флот дредноутов в России, настолько легко создать воздушный флот. Я глубоко убежден, что не пройдет и десяти лет, как водяной флот станет ненужным; бороться ему с воздушным не под силу, смысл его существования пропадет. Воздух принадлежит нам. Нет проливов, запирающих все наши моря; есть простор, который нам так необходим. Я не сомневаюсь, что принявшись энергично за создание воздушного флота, мы не только догоним, но и перегоним наших соседей... Германия первая оценила огромное значение воздушного флота и к осени текущего года будет иметь 24 воздушных корабля, а главное - опытный личный состав... Россия должна иметь воздушный флот. В противном случае нам грозит полное поражение".

Уже из этих выдержек речи великого князя беспристрастный читатель должен оценить, какое пред нами в лице его острое сознание опасности и какая вера в возможность спасения. Таким искренним языком не говорят ни невежественные, ни равнодушные люди, а только сильные, которые спешат к работе. Пред человечеством открывается поистине новая эра с будущим необъятного значения. Неужели молодая Россия, желающая жить, не ринется на оборону своей жизни? Неужели и тут в начале новой истории, где соперничество столь возможно, мы уступим своим соседям и обречем себя на погибель? Прежде чем тяжелая на подъем казна, цепенеющая в рутине, сообразит свой долг защищать отечество и в новых направлениях, прежде чем зашевелятся на дне бюджета казенные кредиты, - не обязано ли общество принести первые жертвы на живое и не терпящее проволочек дело? В ожидании государственного оборудования, которое всегда запаздывает, не должен ли сам народ начать то, что правительство обязано будет продолжить? Нужны большие всенародные пожертвования, и они должны явиться!

Что касается пожертвований, Россия тысячу раз доказала свою готовность жертвовать. Вся наша многострадальная история - сплошная жертва. Но для больших пожертвований необходимо сильное народное одушевление, и является вопрос, как создать его. На Западе воздухоплавание вышло из громадного общественного подъема, вызванного полетами Цеппелина и бр. Райтов. Заинтересованность авиатикой выразилась там в образовании множества частных воздухоплавательных кружков, аэроклубов, аэродромов, воздушных стапелей и т. п. В величайшую проблему века сразу вовлечены были многотысячные и миллионные массы публики. Эти массы дали и капитал, и предприимчивых искателей. В России, к глубокому сожалению, вместо поощрения интереса к воздухоплаванию до сих пор ставятся для него серьезные препятствия. Не дальше как перед святками известный академик князь Голицын в своем докладе в Академии наук горячо жаловался на ничем не объяснимые преграды, которые ставит наша администрация любительскому воздухоплаванию. Устроили, например, студенты здешнего университета свой воздухоплавательный кружок, приобрели небольшой планер, арендовали на пустынном острове Голодае обширный участок земли, где они могли совершать свои пробные полеты. Все шло отлично, но после двух-трех пробных полетов явилась полиция и приостановила занятия. Почему? Потому что на это, как оказалось, не было испрошено разрешения. По-видимому, что тут по существу такого, что можно испрашивать и не разрешать? За границей посмотрели бы так: или воздухоплавание вообще преступно, или нет, и в последнем случае разрешение предполагается само собою. Пришлось, однако, воздухоплавательному кружку исполнить формальность, т. е. испросить разрешение производить пробные полеты 1-2 раза в неделю. На прошение в этом смысле, по словам кн. Голицына, был получен категорический отказ, притом без всякого объяснения причин. Через некоторое время просьба студентами была повторена и получен был второй отказ, столь же категорический. Кружок василеостровских авиаторов догадался, что не следует просить общего разрешения на производство полетов, а нужно просить разрешения произвести лишь пробный полет в один определенный день. Так и поступили. Теперь получился тоже отказ, но уже мотивированный. Оказалось, что разрешение полиции не может быть дано только потому, что прошение студентов подписано не правлением кружка, а только секретарем и не указаны меры предосторожности, принятые кружком для обеспечения безопасности авиаторов. Пришлось еще раз послать представителя кружка для объяснений. Но опять новость: заявили, что студенческий воздухоплавательный кружок, как легализированный только администрацией университета, может совершать свои пробные полеты лишь на университетском дворе, а для того, чтобы производить полеты на пустырях Голодая, нужна специальная легализация. Можно себе представить нервное настроение молодежи, желающей летать и встретившей такое необозначенное в физике воздуха препятствие. Но студенты решили довести дело до конца. Они послали четвертое прошение с подробной докладной запиской, в которой указаны все меры предосторожности и обязательство, что посторонняя публика не будет допускаться. Приложен был устав кружка и удостоверение руководителя его, приват-доцента, о том, что единственным подходящим местом для полетов представляется Голодай. Казалось бы, все требования были исполнены. Какой же получился ответ? Отказа на этот раз не было, но не было и разрешения, а сказано было только, что разрешение на пробные полеты должно быть испрашиваемо каждый раз отдельно и заблаговременно. "За этой, - говорит кн. Голицын, - бесцельной почти трехмесячной перепиской, отзывающейся холодящим канцеляризмом, время было упущено и кружку волей-неволей пришлось отложить свои пробные полеты до весны". Но в течение долгих месяцев вынужденного бездействия - может явиться препятствие более грозное, чем эта волокита. Просто студентам наскучит мертвое мечтанье, они остынут в своем порыве и бросят его. Вот вам пример, как общественность наша, вообще не бойкая, вянет в самом зачатии своем, встречая чуть не полярный холод.

Кн. Голицын приводит другой пример: известный авиатор Гюйо, приехав в Петербург, хотел было на Коломяжском аэродроме до демонстрации перед публикой совершить пробные полеты. Является полиция и запрещает подниматься. Телефонируют и просят разрешить Гюйо сделать свою репетицию. Отвечают: сейчас нельзя, - через несколько дней - можно. Дело пошло по инстанциям и доходило, кажется, до товарища министра внутренних дел. Только через 2-3 недели спустя Гюйо полетел, но самовольно. После этого ему разрешено было сделать полет за деньги.

Академик кн. Голицын приводит ряд других примеров рутинного и враждебного отношения наших ведомств к самым легальным и невинным, но слишком новым для канцелярий вопросам. Например, Российский морской союз пригласил было мичмана Подгурского прочесть доклад о применении авиации к морскому делу. Мичман Подгурский уже два раза делал в Петербурге доклад на эту тему. Председатель союза просил морское начальство о разрешении мичману Подгурскому прочесть доклад. Почти накануне доклада, когда повестки уже всем были разосланы, получился ответ, что командир экипажа это разрешить не может, обратитесь к командиру порта. А накануне доклада мичмана Подгурского экстренно услали в Кронштадт; так доклад его и не состоялся. При подобной панике относительно всякой новизны, при стихийном противодействии разрешающих и надзирающих властей скажите, как может развиться общественное одушевление? Откуда может взяться частная инициатива, и не естественнее ли ждать того, что и наблюдается вокруг, т. е. тупого и холодного безразличия публики ко всему? В те долгие месяцы, когда между просителями и разрешителями у нас идет нескончаемая полемика по вопросу - можно или нельзя, - в Германии уже почти каждый корпус имеет свой воздушный корабль и производится совместное маневрирование воздушных эскадр с внезапным их появлением над крепостями. Сравните живую одушевленную работу там, - с изнурительной волокитой по канцеляриям у нас!

Академик кн. Голицын, как моряк и профессор Морской академии, принадлежит к слою русских людей, особенно измученных нашим военным унижением и разгромом. Естественно, что его сердце исстрадалось, видя, как вместо восстановления из развалин мы с каждым днем плачевнейшим образом погружаемся в старую трясину общего индифферентизма. Кн. Голицын проектирует для живого дела воздухоплавания создать особое вневедомственное учреждение - главный воздухоплавательный комитет с особым исполнительным бюро. В состав комитета должны, по его мнению, входить только "лица, искренно преданные делу и желающие работать, а не те, у которых больше чинов и орденов". Но в прямое противоречие с этим прекрасным условием кн. Голицын желал бы видеть в воздухоплавательном комитете представителей самых чиновных учреждений: Совета Министров, обеих законодательных палат, Академии наук, главной физической обсерватории, главного инженерного управления и проч. и проч., до аэродинамического института г. Рябушинского в Купчине. Такой главный комитет из представителей семнадцати разных учреждений будет будто бы достаточно деятелен и авторитетен, чтобы взять на себя воздухоплавательное Дело в России.

Вот мысль, имеющая наибольше шансов для осуществления и с которою, однако, никак нельзя согласиться по существу. Эта мысль наиболее осуществима потому, что составляет излюбленный шаблон для всех междуведомственных комиссий и особых совещаний. Но неужели почтенный академик не наблюдал у нас ужасной работы подобных комиссий? Достаточно уже трех представителей разношерстных ведомств, чтобы получилась басня о лебеде, щуке и раке, а тут представительство предположено от семнадцати учреждений! Даже самые рьяные сочувственники воздухоплавания тут будут только мешать друг другу. Нигде не возникает столь жарких споров, как между членами комиссий, чувствующих себя безответственными за общий результат. Россия гибнет именно от бесконечного словоговоренья в комиссиях. Создать главный комитет воздухоплавания по типу, предлагаемому кн. Голицыным, значит обречь боевое и страстно кипучее дело обычному канцелярскому чернилоизнурению. Хотя бы одну - воздушную сторону жизни освободили от мертвящих комиссий!

Согласно с теми взглядами (см. "Электричество и черепахи", 9 января), которые я приводил относительно существа комиссий, я к предложению академика кн. Голицына внес бы следующую поправку. Собирайте главный воздухоплавательный комитет, но по другому методу. Если хотите живой и творческой работы, найдите одно лицо - вроде г. Цеппелина в Германии - и возложите на него всю власть и всю ответственность за дело воздухоплавания. Пусть это лицо пригласит себе в сотрудники кого найдет нужным - у нас или из-за границы. Пусть эти сотрудники включат в свой состав всех действительных работников и всех даровитых изобретателей. Но пусть ход дела решается не большинством голосов, всегда бессмысленным в подобных случаях, а живою властью главного вождя, как бы главнокомандующего в данной кампании. Ведь в самом деле идет некое завоевание. Необходимее всего тут глазомер, быстрота и натиск - качества вождя, диаметрально противные всему канцелярскому. Выберите одушевленного человека, но не набрасывайте на него петли "большинства голосов".

Именно наиболее одаренные и предприимчивые члены комиссий у нас задыхаются всего скорее. В качестве председателя одушевленный человек - живой страдалец, но дайте ему хозяйские, диктаторские права,- и он сумеет даже бездарных людей сделать пригодными для их ролей, сумеет даже холодных одушевить! Нет власти выше полководца, нет выше обаяния полководца и нет наилучшего способа влиять на людей я использовать их силы. Именно потому, что воздухоплавательное дело - самое свежее и новое и со значением колоссальным, - оно должно быть поручено одному лицу, энергия и талант которого внушали бы общее доверие.

Оглавление       Начало страницы