БЛАГОДАРНОСТЬ

 "Змея ужалила орла". Ровно год, как Япония, не бросив рыцарского вызова, глубоко ранила нашу страну. Год мучительной боли, год судорог, тщетных попыток расправить огромные крылья и могучие, когда-то грозные Востоку когти.

В эту печальную годовщину прежде всего хочется принести глубокую благодарность нашему погибшему флоту и бьющейся насмерть армии. Что делать, - пусть нет побед, пусть флот и армия не выходят из поражений, прямо неслыханных в нашей истории. Но они ли виноваты, страдальцы наши, которые шли с верою и честью отстаивать безнадежное дело? На них ли позор, раз они пали в борьбе неравной? Не за победы, которых нет, и не за мужество, еще раз признанное всем светом, - хочется поклониться армии за ее неисчислимые труды, за страдания, за кровь, пролитую без меры, за лютые увечья и раны, и наконец за нравственные ее муки, за горькую судьбу- умирать, не побеждая...

Говорят, Япония беснуется от счастья и торжеству ее нет предела. Пусть так. Пусть к восторгам победы армия и флот Японии приложат почести своего народа и всемирную, отнятую у нас славу. Мы поклонимся своей побежденной армии за ее несчастье, которому тоже нет предела. Вынести на своих нервах - человеческих же, не железных, - этот год войны, год ужасов, изнуренья, надежд, непрерывного дыханья смерти, и, в конце концов, чувствовать, что все это напрасно... Знать, что на них в тоске смотрит вся Россия и в злорадстве весь враждебный мир... Знать, что на них глядит история и потомство, что победа России нужна смертельно, что победа так в сущности возможна и так естественна при наших народных силах, - знать все это и погибать...

Вспомним с глубокой болью и о тех, чья жизнь теперь не краше смерти, о тридцати тысячах пленных, которые чахнут от тоски и горя. "Встать! Шапки долой!" - поминутно кричит им японский капрал. Вы только вообразите себе, как эта огромная толпа русских людей смиренно подымается и обнажает головы. Входит член японского парламента, какой-нибудь адвокат, и, надменно вздернув плоский носик и оскалив зубы, обходит медленно наших мучеников. Нарочно тянет это удовольствие, как ликер через соломинку. Оборванные, грязные, изможденные, обросшие волосами, хворые от пережитых страданий, пленники глядят в землю и ждут, когда любопытный макака пощадит их, когда кончится пытка. Но членов парламента несколько сот, и каждый - особа. Поэтому, едва сели, снова крик: "Встать! Шапки долой!" И опять встают бедняки наши под страхом голода, тюрьмы и побоев. Едва сели, опять: "Встать! Шапки долой!" Кроме членов парламента есть члены государственного совета, министры, генералы, судьи и, наконец, просто граждане свободной страны. Корреспондент пишет, что этот оклик "Встать!", это наглое любованье победителей своими пленными, это издевательство над их бедствием приводит наших в отчаяние. Лучше бы помереть в Порт-Артуре, говорят они. И хоть они знают, что родина не выручила их и ничем не может помочь, но если даже в душе-то своей они не почувствуют жалости своего отечества... За что же так уж казнить их?

Год войны. Земля успела обежать вокруг солнца и во всех частях неба показала позор наш и торжество Японии. Погибли лучшие генералы наши и адмиралы, Кондратенко, Келлер, Макаров, Витгефт. Целая дюжина генералов и адмиралов попала в плен.

А те, кто ехали за славой и победой, грустно возвращаются назад. Вернулся наместник, потерявший наместничество, вернулся главнокомандующий флотом, потерявший флот, возвращается начальник крепости, потерявший крепость. Возвращается командующий 2-й армией. Печать начинает доказывать необходимость перемены главнокомандующего...

Отчего все это произошло? Мне кажется, нет вопроса более огромного, более решающего судьбу России, как этот. Наше внутреннее брожение, уверяю вас, чистый вздор в сравнении с громадною опасностью, нависшею извне. Брожение - наше домашнее дело, с ним справиться ничего нет легче. Откройте клапан, и пар выйдет. Не затрачивая ни гроша, не прибегая ни к займам, ни к миллионным заказам, ни к постройке второй колеи, ни к разорительной мобилизации, а главное - не проливая капли крови, можно решить весь этот вопрос без остатка. Капля чернил для этого потребуется и лист бумаги, не более. Капля чернил - и полная внутренняя победа, желанный мир и неслыханное в будущем народное торжество. Так, по моему разумению, несложен этот внутренний вопрос. Неизмеримо труднее внешний. Если внутри нет иных преград, кроме психологических - пусть они иногда крепче каменных стен, - зато снаружи мы окружены страшными и беспощадными силами, не знающими иной логики, кроме сопротивления. Каковы бы ни были поломки внутри корабля - они ничто в сравнении с встретившимся подводным камнем. Наш государственный корабль получил тяжкую пробоину и бьется о рифы. Прежде всего, безусловно, необходимо сняться с рифа и остановить течь. Войну непременно нужно закончить - и закончить благополучно, иначе со всеми внутренними реформами мы потонем.

Леруа-Болье в "La Revue" совершенно неверно утверждает, будто все, кто стоит за коренную реформу в России, стоят за немедленное прекращение войны. Говорить так, значит, не знать не только России, но и человеческой души. Нет сомнения, что народ русский, свободно спрошенный, ни за что не согласился бы на позорный мир. Это только бюрократия с легким сердцем уступает народные права. Сам народ за них постоять умеет. Мое глубокое убеждение, что как только соберут земский собор, если соберут его, - настанет конец нашей нерешительности. Вся страна будет охвачена таким пламенем самосознания, такой горячей любовью к независимости, что готова будет сражаться с целым светом. Страсть национального, державного бытия именно тогда проснется, и все великие вопросы, затертые бюрократией, безнадежно испорченные, вновь будут поставлены высоко и твердо. Конец будет нашему параличу, мы бросимся к войне этой как к очередной катастрофе и непременно справимся с ней. Господа, вспомните историю. Воскресший народ прежде всего хватался за меч. Расстроенные армии быстро приводились в порядок, являлись гениальные полководцы. Внешние коршуны и шакалы, собиравшиеся полакомиться трупом, принуждены бывали отступать, ушибленные жестоко. Так было при Петре Великом, Наполеоне I, Бисмарке. Да, но для чудесного воскресения нужно что-то побольше, чем малодушие, что-то побольше, чем готовность получить пощечину и расписаться в ней...

Мертвый дух

В русской жизни, как в сказке, действуют два духа - живой и мертвый. Живой дух - это дух народный, дух кипучей борьбы за существование, дух нужды и энергии, которая из нее сверкает. Ежедневный голод заставляет народ изворачиваться на тысячу ладов, и это дает разуму народному тот гений, которым отличаются трудовые расы. Там, где к государственному делу призван сам народ, он вносит в это дело ту же голодную страстность, то же напряжение, изворотливость, способность достигать не призрачные, а реальные цели. Но есть другой дух - мертвый и мертвящий все, к чему бы ни прикоснулся. Это когда вы не хозяин своего дела, а наемник, когда нет над вами ни должного надзора, ни ответственности, когда "дело не медведь - в лес не убежит", когда достаточно "дела не делать и от дела не бегать", когда, одним словом, вы чиновник, наш русский чиновник. Бюрократы могут быть лично прекрасными людьми, но бумажный дух, их сомнамбулирующий, как азот, останавливает всякое дыхание. Центральное зло нашей великой армии то же, что всей страны, - бюрократизм.

Я назвал нашу армию великой потому, что она могла бы быть такой. На бумаге это самая огромная армия в свете. В то время как Германия содержит 575 000 чел. постоянной армии, а весь Тройственный союз - 1 192 000 человек, Россия в мирное время содержит миллион сто семьдесят три тысячи солдат (Lobell's Jahrbuch. 1902.). Ничего подобного нигде нет на свете и никогда не было. Против 23 германских корпусов мы держим на западной границе 23 корпуса, против двух азиатско-турецких держим два корпуса на Кавказе, против 70-тысячной англо-индийской армии - равную ей по численности в Средней Азии. Наконец, против 13 японских дивизий в мирное время мы держали 9 стрелковых и три пехотные дивизии. Со времен Петра Великого Россия приносила своей армии безмерные жертвы. Как гласит отчет г. Витте (1902 г.), в ежегодной бюджетной росписи сначала полностью удовлетворяется военное ведомство, и уже остатки от бюджета делятся остальными. Все государство поставлено, сколько можно, на военный лад. Целые области управляются военными генерал-губернаторами. Большинство высших государственных должностей занято военными. Казалось бы, как такой военной державе, вооруженной с головы до ног, уступить какой-то выскочке, азиатской карликовой стране, всего пятьдесят лет как заведшей европейское вооружение?

"Казалось бы, - пишет мне один офицер, - армия наша должна быть образцом для всех армий мира и по организации, и по снаряжению, и по вооружению, и личному составу превосходно обученных солдат, грамотных, развитых, понимающих, что от них требуют, с корпусом унтер-офицеров - профессиональных солдат, прошедших специальные школы и могущих в случае нужды заменить офицеров - не в смысле только голосистого выкрикивания команды. Казалось бы, именно наша армия должна бы обладать корпусом офицеров, всецело преданных своей службе и идущих впереди военного искусства и военной науки. Казалось бы, именно у нас должны были бы процветать такие гражданские организации, каковы "военные общества" Германии, "кружки запасных", стрелковые и гимнастические союзы и т. п. организации, поддерживающие связь армии с народом и военные нравы. Казалось бы, именно у нас должны бы учиться соседние армии и от нас приглашать инструкторов такие страны, как Китай, Турция, Чили. То ли мы видим в действительности?"

Подобно Турции, военное могущество которой продолжалось 150 лет, в нашей истории имеется полтора столетия почти сплошных военных успехов, от Полтавы до Севастополя. За это время мы разгромили три великие державы: Швецию, Польшу, Турцию, отняв у них от половины до трех четвертей территории. Только случайность спасла от разгрома Пруссию (в Семилетней войне) и Англию - при Павле. Даже великие полководцы - Карл XII, Фридрих II и Наполеон I - сложили свое оружие пред Россией. Подобно Турции, с успехом боровшейся с одряхлевшими средневековыми государствами Европы, Россия умела побеждать в то столетие, когда порядки в Европе были немногим лучше наших. При старом режиме свежая, хоть и варварская сила России имела бесспорный перевес над выродившимся феодализмом Запада. Но в конце XVIII века произошло великое Возрождение западного христианства, внезапный подъем нравственных идей, философии, науки и искусств. Европа вся перегорела в благотворном внутреннем огне и вышла из него молодою, свежею, сильною, тогда как мы тяжелым насилием подавили в себе этот огонь. Ту крепостнически-полицейскую кожу, которую сбросила с себя Европа, мы напялили на себя, вообразив, что это-то и есть настоящий цивилизованный быт. От пожара Москвы до Севастополя мы тщательно усваивали те обычаи и начала, от которых Европа тщательно освобождалась. Приказный дух, сложившийся еще до Петра и ослабевший при нем и Екатерине II, снова укрепился в первую половину XIX века. Отмена крепостного права только усилила этот дух: все крепостные права помещиков перешли к бюрократии и поникло единственное сколько-нибудь независимое сословие - поместное дворянство. Поступив па службу, оно усилило этим чиновничество и ослабило то сопротивление, которое прежде жизнь оказывала канцелярии. Пышный расцвет бюрократизма обнаружился в эпоху Плевны, горький плод его - в эпоху Порт-Артура.

На Западе Россию привыкли издавна считать военной державой. Зная, что земледелие наше первобытно, что промышленность зачаточна, что наука заимствована, и не забывая, чем мы выдвинулись при Петре и Екатерине, там склонны думать, что единственный наш национальный промысел - война, единственная культура - военная. Может быть так и было бы, если бы в тишине русской жизни не расцвел другой промысел и другая культура - чиновничество. Как крапива и бурьян разрастаются там, где их не сеяли, и глушат благородные овощи, канцелярщина пышно поднялась сплошь во всех складках русского быта и задавила все, решительно все культуры, И овощи, и цветы, и злаки, - и самоуправление, и законодательство, и администрацию, и суд, и, наконец, военное дело. При самых изнурительных жертвах нации, при драконовских законах, при заколачивании насмерть солдат, - все-таки в Крымскую войну мы оказались с кремневыми ружьями против штуцеров, в 1877 году-с берданками против магазинок, и в обе войны без определенного плана, без талантливых военачальников, без решимости довести дело до конца. Но никогда еще упадок армии и флота не приводил нас к такому безвыходному позору, как теперь...

Жировое перерождение

Есть ужасная болезнь - жировое перерождение сердца. Волокна сердечной мышцы прослаиваются жиром, становятся дряблыми, теряют способность сокращаться. Нечто подобное произошло с мужественною школою Миниха, Суворова, Румянцева, Паскевича, с военною культурою, зачахнувшей в эпоху Аракчеева. Незаметно произошло бюрократическое перерождение военного ведомства, очиновниченье, канцеляризация нашей обороны. Незаметно боевые генералы начали делаться тайными советниками в душе. Древний критерий - талант и мужество - уступили диплому и осторожности. В иерархии военной начался подбор людей усидчивых, многопишущих, всезнающих, кроме момента, когда нужно действовать. Военный штаб незаметно переродился в канцелярию и, как ослабленное сердце, парализовал армию отсутствием непрерывной энергии, непрерывных толчков. Без центральных возбуждений богатырское тело армии завяло, зажирело и свои физические доблести и моральные сохранило только на бумаге. О, этот мертвый бумажный дух!

Об этом нужно писать целые тома, но достаточно вспомнить последний год. Грянула война - мы удивились, почему не было бумаги о ней из Японии за № таким-то? Нас всего более поразило то, что целые годы тянувшееся "дело" о Маньчжурии и Корее оборвалось без заключительного отношения. "По примеру прежних лет" думали отвертеться отписками и канцелярским измором. Кто служил в канцелярии, знает, какой переполох получается, когда "дело" не закончено, а жизнь уже решила его. В канцелярии всегда оказывается, что еще ничто не готово, весь вопрос еще пребывает в комиссиях, в период справок, собирания материалов, отобрания отзывов и т. п. Так и здесь. Загорелась война - тотчас же увидели, что необходимы пушки. Корея и Маньчжурия - горные страны, для них нужна особая - горная артиллерия. Где она? Нет ее. Не то забыли заказать, не то отложили кредит, и вот обстоятельство, решившее, может быть, всю войну. Другой канцелярский кунстштюк - Сибирская дорога. Ее строили именно на случай войны, но оказалось, она возит только четыре пары поездов, и собрать достаточную армию пришлось немногим скорее, чем если бы она шла пешком. А между тем к войне этой готовились; основной принцип нынешней обороны - быть готовым всегда и на всех фронтах. Вы спросите, был ли составлен план войны. Невероятно, чтобы не было плана; любой капитан генерального штаба в один месяц может вычислить точно все возможные дебюты войны, раз известно задание: мобилизуемые части, передвижение, базы, операционные линии, кредиты и т. п. Говорят, подробнейший план войны был разработан за год до нее, но он попал под сукно и о нем забыли. Когда вспомнили, оказалось, что в нем предсказывалось с точностью все, что произошло. Стали изумляться, до какой степени у японцев все готово. У них есть прекрасные карты театра войны. У них унтер-офицеры снабжены биноклями и компасами. У них беспроволочный телеграф, у них воздушные шары, у них бризантные бомбы, у них совсем неожиданная артиллерийская тактика, основанная на новейших изобретениях...

Кстати, о воздушных шарах: они побили рекорд военно-канцелярской волокиты. На днях в "Новом Времени" пишут из Мукдена: "3 декабря наши военные воздухоплаватели впервые приступили к работам, и 18 декабря военный шар "С.-Петербург "№ 4" впервые поднялся на воздух". Через одиннадцать месяцев войны! Ведь если бы эти шары были не нужны, их бы нечего было и везти туда, но задолго до войны во всех больших армиях воздушные шары введены как крайне важное разведочное средство. Благодаря ему в недавних войнах уже выигрывались победы и целые кампании. Наше военное ведомство уже затратило на военное воздухоплавание бездну денег. И, тем не менее, война вспыхнула-и мы не имели в Маньчжурии ни одной воздухоплавательной части. В Порт-Артуре лейтенанту Бахметеву (потом убитому) пришлось выкраивать шар из шелковых юбок знакомых дам, в то время как в наших крепостях в Польше шары бездействовали. В Петербурге совершенно частное лицо Е. И. Тарасов поднял шум об этом, надоедая высокопоставленным генералам, редакторам газет, ученым воздухоплавателям, жертвовал деньги и призывал к пожертвованиям и, между прочим, настоял па том, чтобы я написал "кричащую статью" о шарах. Крик этот был не праздный. Я сам видел телеграммы из Ляояна от стоящих в центре генералов, просивших о присылке шаров, о сборе пожертвований на их заведение и проч. Мысль о пожертвованиях мне казалось странной: ведь это то же, что протягивать ручку на отливку пушек. Каждый шар-змеевик с его скарбом стоит что-то около 30 тысяч, а нам каждый час войны стоит 100 тысяч рублей. Ясно, что не в деньгах дело. В конце концов шары были посланы, но какова скорость! С богоспасаемого Волкова поля до поля битвы шары добрались через 11 месяцев войны! Корреспондент прибавляет: все убеждены в том, что "несомненная польза" шаров скажется в ближайшей же битве. Очень приятно. Но, значит, несомненная польза этого аппарата все время была на стороне японцев, как и чрезвычайная польза беспроволочных телеграфов. Владея этими могучими средствами рекогносцировки, японцы превосходно знали наше положение и под Тюренченом, и под Киньчжоу, Вафангоу, Дашичао, Ляояном, Шахэ - вплоть до последней битвы под Сандепу. У пленных японских солдат на днях нашли карты, где движение нашей 2-й армии было прочерчено синим карандашом совершенно точно. А мы ценою тяжких жертв собираем сведения через охотников, по захваченным шапкам, погонам и т. п. Кто знает, как повернулась бы война, если бы занумерованные, как отношения, шары появились в Маньчжурии не в конце кампании, а в начале? Если бы в петербургских канцеляриях по семи-восьми месяцев не решали вопроса, о чем приятнее торговаться - о станции Сименса или Маркони?

Еще маленький пример. Читатели, может быть, не забыли об удивительном аппарате (панорамографе) Тиле, о котором я писал 5 декабря. Это моментальная фотография с воздушного шара, дающая возможность крайне быстро снимать неприятельские позиции. Изобретатель, инженер Тиле, четыре года добивается принятия его аппарата, одобренного десятками авторитетных отзывов. В подлежащих сферах г-ну Тиле ответили решительно: "Теперь нам некогда, - окончится война, подавайте прошение". То, что в мирное время нет нужды снимать неприятельские позиции, нашим канцеляриям не пришло в голову. На "кричащую заметку", написанную мной по просьбе г-на Тиле, последовало полное молчание канцелярий и... поспешная телеграмма с войны. Просят сообщить адрес изобретателя и готовы вступить с ним в экстренные переговоры. Жизнь не бумага, жизнь не ждет...

Штабная метафизика

Бюрократизация армии сказалась в составе ее вождей.

Талантливейший из наших боевых генералов, храбрец и любимец сибирских войск, генерал Линевич оказался где-то в тылу - он, взявший Пекин и кому боевое счастье еще не изменяло. Он, видите ли, не был в военной академии и получил свое военное образование - как некогда несчастный фельдмаршал Суворов - уже на службе. Зато в авангард армии попал титулованный, но больной и престарелый генерал, которому объезжать позиции пришлось в карете и для питания которого нужно держать корову. Истинным талантам были предпочтены дипломированные посредственности, и в результате явилась новая порода войск - "орловские рысаки", как прозвали дивизию генерала Орлова, побежавшую под Ляояном. Пусть не хватает даровитых генералов, пусть недостает солдат, орудий, военного снабжения, хороших карт и инструментов, фуража, провизии. Но никогда военные штабы не были столь обильны, никогда не истреблялось столь невероятное количество бумаги, никогда канцелярская машина не работала с таким исступлением. В одном письме с войны я читал, что армия могла бы содержать в Маньчжурии бумажную фабрику, если бы нашелся догадливый предприниматель. Не с меньшей энергией работают и здешние центральные канцелярии. Результаты известны. Для отражения безумно-храброй армии, десять лет готовившейся к войне, выставили войска худшие, какие были, и притом чуть не на треть составленные из инородцев. В некоторых полках число офицеров-поляков доходило до 35%, врачей-евреев - до 50 %, не говоря о нижних чинах. Эта разноплеменность, разноязычие, разность веры не могли не сказаться на сплоченности войск. Командиры западных наших частей рады были избавиться от плохих. солдат - евреев, армян, молдаван и т. п. и вот в боевую армию было подсыпано изрядное количество мусору. Когда наскоро сформировывали третьи батальоны восточносибирских полков, то из разных полков корпуса были взяты разные роты и к ним назначили офицеров со стороны. А иной раз даже поражение так не расстраивает части, как мирная перетасовка. После нее все оказываются чужими друг другу, офицеры не знают солдат, те - офицеров. Исчезает понимание своих сил, доверие к ним, та родственность, которая дает дружинный дух. В то время как японцы послали лучшие свои полевые части, мы выдвинули резервные дивизии, и армия почти сплошь оказалась из запасных. При этом запас призывался даже 1887-89 г.г. За семнадцать лет мирной жизни, состарившиеся, наплодившие детей, много ли запасные солдаты сохранили в себе военной подготовки? Но если в сибирской мобилизации иначе было нельзя устроиться, то как объяснить посылку резервных дивизий из России за 10 000 верст в то время, как там бездействовали целые корпуса? И здесь на разворачивание резервных полков и батальонов брали офицеров из чужих частей. Сбродные подчиненные получили сбродное начальство, - можно себе представить психологию подобного войска, идущего в бой.

Я коснулся двух-трех черточек военного быта. О многом, вы понимаете, говорить нельзя. В начале войны, когда бесславно гибнул флот, разбросанный, врученный неопытным вождям, составилось определенное убеждение: флот плох. Теперь, через год отступлений, когда даже жестокие удары не научили нас спешить и действовать, чувствуется страшная истина: армия плоха. Это не укор ей, ибо она и мы - одно, - это сострадание и если хотите - страх за ее будущее, за наше общее будущее... Перерождение сердца обыкновенно оканчивается параличом.

Оглавление       Начало страницы