Глагол ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА

 При жизни Кузнецова мучила мысль, что человеческая жизнь - это какая-то роковая подвижная геометрия, где пути людей если и пересекаются когда-либо в одной точке, то затем расходятся навсегда

Юрий Кузнецов ещё при жизни стал литературной легендой. Ему была доступна та область человеческого духа, в двери которой безнадёжно стучатся всю жизнь десятки и сотни одарённых стихотворцев. Он же прошёл их легко, как в сказке, словно знал заветное слово. Это было Слово, которое предки наши называли Глаголом, Слово, о котором Николай Гумилёв написал:

"В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо Своё, тогда,

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города".

Юрий Поликарпович свысока и презрительно ("в упор не замечая") смотрел на тех недоброжелателей подлинной русской поэзии - поэзии духа, коих Пушкин и Лермонтов выразительно именовали "чернью". И они решили отомстить ему после смерти. Ни один центральный телеканал, кроме ТВЦ, даже не сообщил о смерти поэтического наследника Державина и Тютчева, - хотя факсы с печальной вестью были им своевременно разосланы. Не было телевизионщиков и на похоронах поэта, но зато пришли сотни его друзей, соратников, почитателей... Пасмурным днём 20 ноября 2003 года, когда Кузнецова отпевали в знаменитом Большом Вознесенском храме у Никитских ворот, в котором венчался Пушкин, а потом хоронили на Троекуровском кладбище, лица у собравшихся были окаменевшими от горя, - плакали, не стыдясь, и женщины, и мужчины, голоса выступающих срывались, так называемые значительные слова у всех застревали в горле. Что слова, если никто из нас никогда больше не прочтёт новых стихов Кузнецова?

Река Кубань

Вероятно, именно эта подсознательная мысль подсказала организаторам поминальной тризны, проходившей в музыкальном кафе, рядом с Литературным институтом, идею - поставить запись чтения Кузнецовым своих стихов. Для тех, кто имел счастье слышать его чтение "живьём", это было несколько непривычно - вроде бы читал Кузнецов, а вроде бы - не он… Наверное, примерно то же самое ощущали те, кто впервые слушал с пластинки голоса Блока, Есенина, Маяковского… Записывали Кузнецова недавно, но неизбежные лёгкие шорохи, едва ощутимая вибрация микрофонной мембраны звучали, как гул времени в старых записях.

И вот тогда, под этот мистический гул, со всей очевидностью стало ясно, куда держит свой последний путь Кузнецов - это был путь в Вечность.

При жизни Кузнецова мучила мысль, что человеческая жизнь - это какая-то роковая подвижная геометрия, где пути людей если и пересекаются когда-либо в одной точке, то затем расходятся навсегда. Да что люди, если они не властны над своим собственным прошлым! Возьмём героя одного из последних стихотворений поэта, "Встреча", - "человека из другого поезда", может быть, - это сам Кузнецов, только из прошлого или из будущего, судя по многозначительной оговорке поэта ("И сидел в нём не я, а другой"):

Разорвать бы рубаху до пояса,

Закричать бы ему: - Человек!

Дай мне руку из встречного поезда,

Чтобы нам не расстаться навек!

Всякий в школе, на уроках черчения, сталкивался с проблемой: проведя нечётко карандашом линию, очень трудно её "усилить", чтобы она не двоилась. А ведь если взглянуть на эту проблему философски, то это то же самое, о чём учила древнегреческая философия: нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

"И в прошлом ничего-то не найти,

А поезд мой давно уже в пути"…

Однажды, месяца за три до смерти Кузнецова, мы сидели с Сергеем Куняевым у него в отделе поэзии журнала "Наш современник". "Поликарпыч" угощал нас солёными груздями. Был он в этот день необычно разговорчив. Говорили о моём романе "Огонь в степи", которому он, вообще-то скупой на похвалы, дал весьма высокую оценку, потом о Шолохове. Кузнецов рассказал, как в детстве он один раз видел Шолохова. Было это в кубанской станице Ленинградской, где босоногий Юра бегал по пыльным улочкам. Вдруг остановилась большая легковая машина, "ЗиМ" или "Победа". Из неё вылезли два хорошо одетых человека. Одного из них Юра сразу узнал - это был знакомый по многим портретам Александр Фадеев. Второй, ростом поменьше, рыжеватый, с усами, был ему не известен. Они спросили у глазевшего на них юного Кузнецова, не знает ли он, где живёт Виделин (журналист, который был одно время редактором районной газеты в Вешенской). Юра не знал, они пошли дальше. Второй человек, как Кузнецов понял спустя несколько лет, был Шолохов.

Всякая история, рассказанная или описанная Кузнецовым, носила неуловимый налёт мистики. Случайных встреч в жизни он не признавал, даже если это был не Шолохов, а просто человек из другого поезда. Тем более что, из моего романа Кузнецов знал, что Шолохов до восьми лет тоже носил фамилию Кузнецов.

Их жизнь, великого донца и великого кубанца, пересеклась только на мгновенье, а затем пути разошлись навсегда. Не знаю, может быть, Кузнецов когда-нибудь и написал бы об этом стихотворение - это был, что называется, его сюжет.

Но он не успел. Теперь линии, разошедшиеся в этой жизни, соединились в иной, где времени не существует.