Прости меня, Господи…

 Слепцов проснулся с каким-то непонятным чувством то ли беспокойства, то ли подавленности, и никак не мог понять причину этого тягостного ощущения.

Дети ещё спали. Жена молилась.

- Что ж про меня-то ничего не замолвишь? - сонно пробурчал Слепцов. - Забыла или не захотела?

Он нарочно говорил посерьёзней и с укоризной, с обидой, хоть и не верил в Бога, но хотел поскорее избавиться от тягостного чувства.

- Не смейся над молитвой, - одёрнула его жена, - досмеёшься когда-нибудь. А грехи свои нужно в церкви замаливать. И самому, а не через кого-то.

- Ты не права, Клавдия, нынче всё через посредников делается, без посредников ни одна сделка не оформляется. И с Богом тоже.

- Прости его, Господи, грешного, - смиренно перекрестившись, попросила жена.

Слепцов знал о том, что вера в Бога проявилась у жены после нагрянувших материальных трудностей. И виноват в этом был именно он, глава семьи Виталий Слепцов, в недавнем прошлом ведущий специалист на своём предприятии, а нынче простой безработный.

- На чужом несчастье счастья не построишь, - убедительно выговаривала она мужу в ответ на его предложение организовать торговую точку по сбыту палёной водки. Перебивались Слепцовы случайными заработками да урожаем с огорода.

Ничего другого, кроме ликёро-водочной "точки", Слепцов не мог придумать. И не видел в будущем никакого просвета. Не видела и Клавдия, и потому все свои помыслы она обратила к Богу.

Поначалу Слепцов не воспринимал это всерьёз, потом стал злиться. Он не думал запрещать Клавдии приобщаться к вере, но и не хотел её видеть "богомолкой", вроде суровых, неприветливых церковных старушек.

- Какой Бог? - пытался он образумить жену, - если Бог есть, то почему он допускает издевательства людей друг над другом? Люди, Божии создания, убивают друг друга, как мух. Почему твой Бог допускает смерть детей? Грудных детей. За какие такие грехи? Среди молодых полно убийц, наркоманов, воров, - пусть их забирает. Безгрешных-то за что?

- В назидание другим, в воспитательных целях. Богу нужны и хорошие люди, и плохие, - просвещала мужа Клавдия, - и старые нужны, и молодые.

- Всё это болтовня! - жёстко стоял на своём Слепцов, вынуждая жену испуганно креститься и в очередной раз просить у Господа прощения за непутёвого супруга. Если б Бог был, он никогда не допустил бы кощунства над верой.

- О каком кощунстве ты говоришь?

- А разве не кощунство допускать в церковь преступников, у которых руки по локоть в крови? Да, я неверующий, но меня крестили в грудном возрасте, а не в пятьдесят лет, как некоторых нынешних "верующих". И эта нехристь стала вдруг близкой Богу, с ними высшие лица духовенства лобызаются. И забывают, Божии создания, что лобызаются они сегодня с теми, кто вчера разрушал храмы, разрушал веру. И ты после этого живёшь верой в Бога? Наивная ты, Клавдия.

Такие разговоры происходили между ними довольно часто, и всегда заканчивались ироническими выпадами Слепцова. Иногда для пущей убедительности он приводил в пример разгульную жизнь одного батюшки, и ехидно интересовался:

- Ты видела двухэтажный особняк из облицовочного кирпича на Пушкинской улице ?

- Видела. И что?

- А то, что этот особняк престарелый батюшка построил для своей молодой любовницы, - злорадствовал Слепцов, - и не на свои кровные деньги, а на церковные.

- Не выдумывай, - сомневалась Клавдия, - про это весь город знал бы, а я даже не слышала.

- Я не выдумываю, - говорил Слепцов, хотя и сам мало верил про дом для любовницы, ибо слышал об этом в пивбаре. А там, понятное дело, всякое услышать можно.

Когда-то, давным-давно, Слепцову стали выпадать заграничные командировки, и бабушка (до 94 лет ходившая в церковь), подарила ему чёрную ленточку с молитвой Николаю Угоднику, покровителю всех странников и путешественников. Лента скручивалась в кружок и легко умещалась в кармане, подальше от глаз назойливых таможенников. Самих таможенников подобные вещи, безусловно, не интересовали, но про ленту с молитвой могли узнать руководители делегации, и это обернулось бы неприятностями. Потерять высокооплачиваемое место не хотелось, лишиться загранкомандировок - тем более, и Слепцов рисковать не стал. Не стал и расстраивать мать с бабушкой. Он поблагодарил за церковный "амулет", бережно завернул его в целлофановый пакет и вечером спрятал в самой дальней пристройке, в дровнике на огороде. После поездки лента снова вернулась в дом, а перед новой поездкой снова перекочевала в дровник. И так раз за разом.

…Странно, почему подобные воспоминания нахлынули именно сегодня утром, спозаранку? Что их могло вызвать? Где-то в подсознании проскакивали обрывки ночных сновидений, а сложить их в единое целое не получалось. Иногда поутру сны всплывают в памяти чётко, от начала до конца, как книжная страница или кинохроника, но зачастую сновидения восстановить не удаётся. Вроде снилось что-то, а что - не вспомнить. Не отсюда ли исходит смутное беспокойство?

- До обеда валяться будешь? - заглянула в спальню Клавдия, - вставай, завтрак стынет.

- Слушай, Клавдия, - дружелюбно и вполне серьёзно обратился он к жене, - не даёт мне покоя приснившийся сон, даже беспокоит. А вспомнить его не могу.

- С каких пор ты стал суеверным? Или опять шутишь?

- Не шучу, мне самому интересно разгадать.

- Не переживай, если важный сон - вспомнится.

И сон действительно вспомнился. После обеда, когда они всей семьёй сидели дома, пережидая приближавшуюся грозу. Собственно, гроза уже началась, яркие всполохи молний рассекали потемневшее небо совсем рядом, отдаваясь трескучими громовыми раскатами. Дождя почти не было, лишь редкие тяжёлые капли пузырились на асфальте.

Виталий коротал время на своем традиционном месте, на любимом диване с книжкой в руках. И незаметно заснул. И видит:

…Мать с бабушкой сидят на скамейке у сарая, возле самого дровника, и это беспокоит вернувшегося из командировки Слепцова - он не может незаметно взять оставленный в дровнике пакет с церковной лентой. А взять пакет нужно как можно скорей, пока бабушка не спросила о ленте, и не раскрыла его уловку. Слепцова, радостного от свидания с родными, настораживает их опечаленность. Они не встают, не идут навстречу, а остаются сидеть, горестные и расстроенные.

- Иди к нам, сынок, - зовёт мать, и Слепцов садится между ними, - задержался ты в своей командировке.

Слепцов пожимает плечами и интересуется:

- А что это вы невесёлые такие?

Мать вздыхает:

- Из-за тебя, сынок. Обманываешь нас, себя вровень с Богом поставить норовишь. Богохульствуешь, над верой смеёшься, над женой изгаляешься. Грех это большой, сынок, Богу супротивничать.

- Как я могу супротивничать, если Бог для меня не существует? - смеётся Слепцов, ещё больше расстраивая мать.

- Ничего, - успокаивает её бабушка, - теперь он с нами будет, а уж мы ему своевольничать не позволим.

Виталий больше всего боялся вопроса о ленте с молитвой, но бабушка о ней не спросила, и обман не раскрылся. Или они про обман уже знают.

...С мыслью о ленточке Слепцов и проснулся. Он давно потерял ленту в том сарае, когда мать была жива, и поэтому всегда боялся, что она найдет её и всё поймёт. И в такие минуты ему всегда становилось стыдно.

- Что с тобой? - Клавдия обеспокоилась его видом. - Бледный весь, как поганка.

- Мне опять приснился сон, - усмехнулся Слепцов, - один в один, представляешь?

- Какой же?

У Слепцова пересохло во рту.

- Мать снилась. С бабушкой. К себе зовут.

- А ещё что?

- А ещё место между собой отвели, - нарочито бодро говорил Слепцов, хотя бодрость была напускной и неискренней, - так что, Клавдия, когда хоронить меня будешь, положи между матерью и бабушкой.

- И как у тебя язык поворачивается такое сказать! - Клавдия перекрестилась, и испуганно зашептала, - свят, свят… Страсть какая, молния под самыми окнами сверкает, будто в дом норовит попасть.

- Это Всевышний за мной громовержца прислал, - натянуто пошутил Виталий, и сам испугался сказанному.

- Совсем рехнулся, - пристыдила жена.

- Больше не буду, - пообещал Слепцов, и пообещал, надо признать, твёрдо.

Гроза, между тем, стихала. Раскаты грома раздавались уже где-то вдалеке.

- Пойду пристройку гляну, - решил Слепцов, - а то и впрямь молния у самого нашего дома сверкала. Не ударила ли куда-нибудь.

- Ты недолго там, - наказала вдогонку Клавдия.

В окно она видела часть улицы, на которую возвращались напуганные грозой куры; возле своего дома хлопотала соседка. На неё и смотрела Клавдия, когда невиданной яркости всполох высветил всё в доме, и тут же вся округа раскололась от насыщенного громового удара.

Удар пришёлся совсем рядом и наверняка угодил во что-то, судя по его короткому, оборвавшемуся звуку. Соседка испуганно присела, потом засеменила на крыльцо, обеспокоенно оглядываясь, и тут до Клавдии донёсся её раздирающий душу крик. Внутри всё оборвалось. Или остановилось сердце, первым осознавшее постигшую Слепцовых беду.

…Обгоревший до неузнаваемости Слепцов лежал на грядке возле поленницы, всей одежды на нём оставалась лишь полоска трусов и мелкие кусочки ткани, дымящиеся вместе с кожей. Эта картина парализующе действовала на сбежавшихся соседей. Потом Виталия запеленали простынями, присыпали землей.

Умер Слепцов через три дня в районной больнице, придя в сознание лишь на мгновение, и это мгновение стало последним в его жизни. Оно ему было будто даровано, чтобы попрощаться с женой и детьми, и попросить у них прощения.

- Простите меня… И ты, Клавдия, и вы, дети…

И уже с закрытыми глазами едва слышно прошептал:

- Прости меня, Господи…