21 сентября исполняется 130 лет со дня рождения прекрасного
русского писателя Ивана Сергеевича Шмелёва.
"Среди
зарубежных русских писателей Иван Сергеевич Шмелёв - самый русский.
Ни на минуту в своем душевном горении он не переставал думать
о России, мучаться её несчастьями". Эти слова принадлежат К. Бальмонту,
такому же, как и Шмелёв, невольному изгнаннику.
Путь Шмелёва был трагичен. В 1920 г. - переезд в
Крым, затем эмиграция - Берлин, Севр, Булонь, Париж. Закончился
этот скорбный путь 24 июня 1950 г. в православной обители Покрова
Пресвятой Богородицы в Бюссиан-Отт, под Парижем. Двадцать восемь
лет вдали от России. Двадцать восемь лет он жил лишь памятью сердца.
"Солнце мёртвых", "На пеньках", "Въезд в Париж", цикл рассказов
о новой России, "Богомолье", "Лето Господне", Няня из Москвы",
"Пути небесные", - всё наиболее значительное создано на чужбине.
Переписка Шмелёва - отдельная и
очень яркая страница его творчества. Письма - живые, пронзительные,
подчас горькие, читаются на одном дыхании. Сегодня мы предлагаем
нашим читателям два неопубликованных письма И.С. Шмелёва: одно
письмо адресовано русскому литератору, публицисту С.В. Потресову,
другое - генералу А.И. Деникину. Эти горестные раздумья, наполненные
бесконечной любовью к России, не потеряли актуальности и сегодня.
12.Х.33. Капбретон
Глубокоуважаемый и дорогой Антон Иванович,
Как мне понятно Ваше настроение, Ваши чувства - от всего, в мире
творящегося! У человечества нет ни единой верной цели, всеобъемлющей
Идеи, - а так, всё "однодневное", случайное, "без руля и без ветрил",
- любительское, смотря по тому, "как складываются обстоятельства".
Вот он, каков упадок! Начало 19-го века насколько же было всячески
богаче, вернее! Общий упадок веры во всё, выпадение "стержней",
студень. Потому что пропал "духовный допинг", "целеустремление",
утрачен план. Такой корабль, без руля и маяка, может, конечно,
и дотащиться до какой-нибудь гавани, и там оснаститься... но больше
данных - наскочить, и нежданно! - на риф и - кануть. Но, придёт
пора - и найдутся цели, Цель, командующая, - иначе быть не может,
иначе - стадо, для которого найдётся пастух с кнутом. Бывают такие
периоды - утраты идеи руководящей, цели... эпохи усталости, старости.
Тогда вливается молодая, новая кровь. Так будет. Вопрос - что
же "вольётся" и оживит..? Не "насыщение" же всех всем... - это
тоже не цель, способная увлекать и подымать, не "культ личности"
- де-мо-кра-ти-я... Если не из "небесного", так какие-нибудь очень
завлекательные "земные масштабы": преодоление сил природы, борьба
с чем-то грандиозным, что может объединять общие усилия и зажигать.
Но мы не учитываем ещё возможность потрясающих открытий науки
и техники... - всё может измениться и захватить вихрем. Ясно:
топтание на месте и гниение проходит. Идёт новое поколение, молодое,
хватившее всего, и дерзкое! Да будет приход его под знаком Господним!
Милые Вы наши, дорогие, все трое! Будьте здоровы, бодры: при
всех трудностях, мы же имеем ценнейшее - Господа в душе, и такие
духовные радости, от молитвы, от истории нашей, от культуры, искусства,
от человека... - которые незнакомы многим из современников, которые
для них - стена глухая. Мы умеем жить чувством и внутренним. Новые
- для многого и немы, и глухи...
8.Х.1933. Капбретон, Ланды,
Дорогой, милый Сергей Викторович.
Только теперь, из страшного далека, чувствуешь, что самое чудесное,
что было в России, самое детски-светлое, почти всегда связанное
с сокровенным - с душою человеческой, с сердцем, с тайной, с церковью,
с Богом, - пусть и с особенным, своим, - всё это творчески создавалось...
во всём было именно великое искусство сердца. Вынуто сердце -
и творчество кончается. Так - повсюду. Человечество перестало
- перестаёт творить народами, оно стало слишком "умно", - чтобы
творить, забавляться "пустяками", играть в песочек. Творчество
там, где жива непосредственность. Потому-то падает искусство,
- для меня это несомненно. А народное - оно уже испарилось. Где,
хоть сказать, народные одежды? Теперь - стандартное-с, всё <…>
Я-то знаю себя, и знаю, что такое эти мои "праздники", для меня.
Они спасением моим были, они явились не произволом моим, а непроизвольно,
- это мне Бог послал, во спасение. Я искал, в чернейшие дни-годы,
куда мне укрыться от ужаса и тоски нынешнего, от проклятого мирового
окаянства, от "страха жизни". И вот, как посылаются, для облегчения
и забвения, сны, так и мне удалось засыпать и грезить... и видеть
минувшее светлое, детским сердцем, и - пожить в нем и с ним. И
вот, - это "Лето Господне". И вот - "Богомолье", за что славлю-благодарю
Господа, что дал мне силы написать. И ещё буду молиться Силе Господней,
да дарует мне воли и уменья закончить сны. Есть ещё, о чем погрезить.
Вы приникли к сердцу писателя, ибо Вы знаете это сердце... сами
его несёте - писательское сердце-душу. И Вы "внутренним" Вашим
нашли объяснение этого света "Лета Господня". Когда всё черно,
когда эта чернота слепит, - душа жаждет видеть свет, душа ищет
его узреть... и святой силой вИдения - на "И" удар! - совершает
чудо: творит свет, как Бог творит мир... но, по навыку, по отражениям
былого света, ныне померкнувшего. Я вызвал из себя, из тайной
глубины, давний, всё ещё непогасший свет, душою сохранённый, не
сожранный, не
поглощённый этой тьмой проклятой! Вызвал - и благодарю Господа!
Я, кажется, и другим его показал, и у других вызвал этот свет...
Это не похвальба моя, это доверие моё к Вам, и я делюсь с Вами,
милый, моею радостью светлой. В самый тот день, кажется, когда
пришла Ваша "хвала", я получил от неизвестной мне женщины, из
Риги, - она и адреса не указала - письмо... Это был праздник для
души моей. Пишет - "молюсь о вас... потому что чем же ещё могу
я Вас отблагодарить... ещё грустные и сладкие слезы мои над В.
книгами, которых я не стыжусь, пусть будут слабым выражением моей
признательности..." И ещё, ещё письма... из Милана, Гренобля,
с Белграда, С.-Женев де Буа... со многих мест. Что это?.. Да это
свет, наш Свет, по которому тоскует сердце, утерянный, невозвратимый
свет. Это тоска о Свете - великий залог... Света. Свет жив, будет.
Его знают. Мне было суждено напомнить о нём. Я хотел его в снах
узреть, - узрел, взял, показал. Как?.. Это другое дело. Важно
для меня, что этот свет моих грёз дошёл, светит... и - творит
в душах. Это - родное наше, не выдуманное, а знамое и - украденное
у нас. Это - родное наше. И Вы точно определили - "Родная" книга!
Да, родная, родное, наше! Ибо родное наше - это и есть Свет. И
он всё ещё светит, всё ещё греет и согревает. Дело искусства -
творить... в душах, искушать, манить, звать, создавать, рождать.
"Лето Господне", должно быть, это делает. Вы это почувствовали
и сказали мне. И другим сказали, и я благодарю Вас. И другие сказали
мне, что оно - делает. Могу с облегчением вздохнуть - слава Богу.
Ибо если уж искусство перестанет делать, то при нынешней всеобщей
опустошённости, мировом окаянстве, что же может творить людей?
Конец людям. Как рыбки на песке, сдохнут...
<…>Урок, "отмщение": не берегли Света - тьма вам! Но мы покаемся,
мы вспомним свет... и он засветит... И наше искупление - до последнего
дыхания говорить, взывать, завещать идущим за нами - беречь родное,
ибо в родном, по которому ныне плачем, в истоках наших - свет
живой, чудесное наше породивший, чем мы все ещё гордиться можем
- животворящее слово - искусство наше, что не дает человеку умереть,
обратиться в скота-Макарку и в вещь стандартную... ибо в родном
- Божеское, так же стихийно вынесенное из глубинных недр и воплощавшееся
в жизни, как стихийно и устремление к "правде Божьей", которую
ребёнком почувствовал я через простых людей, у простых людей,
- которая - Правда - прирожденна народу, вечна, как "мир идей"
Платона... ибо в родном - любовь, благоговение перед Божьим миром,
ибо в истоках родного всё пронизано тайной-Богом, пусть хоть и
в грубо-первичных формах. А ныне - ничто ничем не пронизано, ничто
ни на что не нанизано, а так... без духовного костяка, студень,
пыль... И будет раздавлено и развеяно, если не сыщет стержня.
Ну, может быть у кого-то ещё уцелеют сны - последнее утешение,
слеза воспоминаний.
(Материалы из Бахметьевского архива Колумбийского
Университета).