Русская литературная классика могла бы дать политическим деятелям России, военным, журналистам и всему российскому обществу бесценную информацию о том, с каким противником мы встречаемся на Кавказе.

Будь это внимание к литературе проявлено, мы смогли бы усмирить Чечню меньшей кровью.

Вот как Пушкин описывает горского разбойника и его жизненные ценности в своем романтическом "Кавказском пленнике":

Черкес оружием обвешен;

Он им гордится, им утешен;

На нем броня, пищаль, колчан,

Кубанский лук, кинжал, аркан

И шашка, вечная подруга

Его трудов, его досуга. (...)

Его богатство - конь ретивый,

Питомец горских табунов.

Товарищ верный, терпеливый.

В пещере иль в траве глухой

Коварный хищник с ним таится

И вдруг, внезапною стрелой.

Завидя путника, стремится;

В одно мгновенье верный бой

Решит удар его могучий,

И странника в ущелья гор

Уже влечет аркан летучий.

Стремится конь во весь опор

Исполнен огненной отваги;

Все путь ему: болото, бор,

Кусты, утесы и овраги;

Кровавый след за ним бежит,

В пустыне топот раздается;

Седой поток пред ним шумит -

Он в глубь кипящую несётся;

И путник, брошенный ко дну,

Глотает мутную волну,

Изнемогая, смерти просит

И зрит ее перед собой...

Но мощный конь его стрелой

На берег пенистый выносит.

Здесь в несколько строк уместилась вся психология горского разбойника: он нападает из засады, не вступая в честный бой. Он мучает пленника, который уже беззащитен. Но вот другая ситуация и другое отношение к случайному путнику:

Когда же с мирною семьей

Черкес в отеческом жилище

Сидит ненастною порой,

И тлеют угли в пепелище;

И спрянув с верного коня,

В горах пустынных запоздавши,

К нему войдет пришлец усталый

И робко сядет у огня, -

Тогда хозяин благосклонный

С приветом, ласково, встает

И гостю в чаше благовонной

Чихирь отрадный подает.

Под влажной буркой, в сакле дымной,

Вкушает путник мирный сон,

И утром оставляет он

Ночлега кров гостеприимный.

Между разбойным нападением и семейным радушием для горца нет никакого противоречия. Поэтому русскому так трудно отличить "мирного" горца от "немирного". Обманувшись дружелюбием у семейного очага, русский начинает судить о горцах, как о, в общем-то, миролюбивом и добром народе. И может даже устыдиться своей избыточной воинственности. До тех пор, пока не столкнется с разбойником на горной тропе или не отсидит в заложниках.

Здесь же Пушкин описывает, как невинная забава-игра превращается у горцев в кровавое побоище:

Но скучен мир однообразный

Сердцам, рожденным для войны,

И часто игры воли праздной

Игрой жестокой смущены.

Нередко шашки грозно блещут

В безумной резвости пиров,

И в прах летят главы рабов,

И в радости младенцы плещут.

Последние строки говорят об убийствах беззащитных пленников на глазах у подрастающего поколения будущих разбойников. Из опыта чеченской войны мы знаем об участии в издевательствах над русскими пленными, которые поручались подросткам.

В своем "Путешествии в Арзрум" в более зрелом возрасте Пушкин пишет о горцах уже без особого романтизма: "Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу далее углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги. Дружба мирных черкесов ненадежна: они всегда готовы помочь буйным своим единоплеменникам. Дух дикого их рыцарства заметно упал. Они редко нападают в равном числе на казаков, никогда на пехоту и бегут, завидя пушку. Зато никогда не пропустят случая напасть на слабый отряд или на беззащитного. Здешняя сторона полна молвой о их злодействах. Почти нет никакого способа их усмирить, пока их не обезоружат, как обезоружили крымских татар, что чрезвычайно трудно исполнить, по причине господствующих между ими наследственных распрей и мщения крови. Кинжал и шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть ими прежде, нежели лепетать. У них убийство - простое телодвижение. Пленников они сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечием, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово вправе их изрубить своими детскими шашками. Недавно поймали мирного черкеса, выстрелившего в солдата. Он оправдывался тем, что ружье его слишком долго было заряжено".

Нарисованная Пушкиным картина в точности соответствует тому, с чем столкнулась российская армия в Чечне. Русские жители Чечни также смогли убедиться, что горцы, лишенные уз российской государственности, превращают убийство "в простое телодвижение".

Пушкин задает вопрос: "Что делать с таковым народом?" И видит только два пути: геополитический - отсечение Кавказа от Турции, и культурный - приобщение к русскому быту и проповедание христианства: "Должно, однако ж, надеяться, что приобретение восточного края Черного моря, отрезав черкесов от торговли с Турцией, принудит их с нами сблизиться. Влияние роскоши может благоприятствовать их укрощению: самовар был бы важным нововведением. Есть средство более сильное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века: проповедание Евангелия. Черкесы очень недавно приняли магометанскую веру. Они были увлечены деятельным фанатизмом апостолов Корана, между коими отличался Мансур, человек необыкновенный, долго возмущавший Кавказ противу русского владычества, наконец схваченный нами и умерший в Соловецком монастыре".

Впрочем, последнее вызывает у Пушкина скептическую мысль: "Кавказ ожидает христианских миссионеров. Но легче для нашей лености в замену слова живого выливать мертвые буквы и посылать немые книги людям, не знающим грамоты".

Пушкинские представления о горцах с большой точностью совпадают с описаниями Лермонтова. В "Герое нашего времени" в рассказе "Бэла" есть целый ряд зарисовок, показывающих кавказцев, их отношения между собой и русскими.

Один из первых эпизодов - осетины, подгоняющие быков, запряженных в повозку. Делают они это таким образом, чтобы полупустая повозка двигалась по видимости с большим трудом. На это Максим Максимыч говорит: "Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки все ни с места... Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих... Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку".

Здесь фиксируются две кавказские черты: готовность поживиться за счет приезжего, не знающего хитростей местного населения и расценок за те или иные услуги, а также использование непонимания русскими их языка.

Кстати, о водке и вине. Максим Максимыч говорит, что не пьют татары, потому как мусульмане. Прочие горцы - вовсе не мусульмане или недавние мусульмане. А потому не только пьют, но и изготовляют свое вино - чихирь. Черкесы "напьются до бузы на свадьбе или на похоронах, так и пошла рубка". Неслучайно разбойник Казбич, приглашенный на свадьбу, надевает под платье тонкую кольчугу. Гостей здесь могут порубить наряду со своими приятелями.

В другом месте повести говорится, как Азамат (черкес, "татарин"?) за деньги, предложенные Печориным, на следующую же ночь утащил из отцовского стада лучшего козла. Мы видим сребролюбие в сочетании с воровской лихостью и бесшабашностью.

Надо сказать, что радушие и гостеприимство на Кавказе носят совершенно иной характер, чем в России. "У азиатов, знаете, обычай всех встречных и поперечных приглашать на свадьбу". Это радушие не есть следствие особой благожелательности. Это скорее стремление приподнять себя в собственных глазах, а также похвастаться перед родственниками и кунаками многочисленностью застолья.

Следующая оценка Максима Максимыча, более десяти лет служившего в Чечне, такова: "Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче, слава Богу, смирнее; а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уж где-нибудь косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди - либо аркан на шее, либо пуля в затылке".

Убийство и похищение людей на Кавказе было, таким образом, проявлением какой-то особой удали, составляющей часть национального характера, - своеобразный "спорт" вроде охоты.

Казбич убивает отца Бэлы и Азамата, зарезав его, как барана. И даже не подумал проверить его причастность к похищению так любимого им коня. Так мстят "по ихнему".

Вообще здесь не любят разбирать обиды и судить, кто прав, кто виноват. Когда Азамат вбегает в саклю и говорит, что Казбич хотел его зарезать, все тут же хватаются за ружья - начинаются крик, стрельба... Что было на самом деле, никого не волнует.

Образ Казбича многое говорит о психологии горца: "Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в серебре. А лошадь его славилась в целой Кабарде, - и точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно".

Не потому ли в советское время предметом гордости горца были дорогая шапка и кожаная куртка, а теперь - автомобиль? При чудовищной неустроенности, нечистоплотности во всем остальном.

В горских обычаях воровство и грабеж не считаются преступлениями. Напротив - частью удалой разбойной жизни. Максим Максимыч говорит: "Эти черкесы известный воровской народ: что плохо лежит, не могут не стянуть; другое и не нужно, а все украдет...";

Следует оговориться, что черкесами и "татарами" здесь называются все горцы, включая чеченцев, а "татарской стороной" - Затеречные территории.

Собственно чеченцев русские времен Кавказской войны характеризуют очень нелицеприятно. Так, в очерке "Кавказец" Лермонтов словами русского офицера-ветерана говорит: "Хороший народ, только уж такие азиаты! Чеченцы, правда, дрянь, зато уж кабардинцы просто молодцы; ну есть и между шапсугами народ изрядный, только все с кабардинцами им не равняться, ни одеться так не сумеют, ни верхом проехать".

В указанном очерке Лермонтов показывает, как русский офицер за годы долгой и тяжелой службы постепенно перенимает горские ухватки в одежде и манерах, начинает любить Кавказ как поле своего поприща - становится знатоком горских обычаев и психологии (что дает понимание врага) и даже изучает местный язык.

Лев Толстой отчасти повторяет в знаменитом "Кавказском пленнике" пушкинский сюжет о любви русского пленного и горской девушки (в толстовском сюжете 13-летняя девочка помогает бежать из плена русскому офицеру), но от прямых оценочных характеристик воздерживается. Главное, что для нас здесь важно, - прежнее отношение горцев к пленным как к источнику наживы и жестокое обращение с ними. В этом пушкинские оценки повторяются полностью. (Кстати, кино-ремейк "Кавказского пленника", переложивший литературный сюжет к современной войне, даже при замечательной игре актеров надо признать стопроцентной ложью.)

В рассказе "Набег" сюжет "Кавказского пленника" контрастирует с фрагментом, где русский офицер, захватив в бою чеченца, сам лечит его раны и после выздоровления отпускает с подарками. В чертах русского поручика без труда угадывается лермонтовский офицер-ветеран, "кавказец".

В повести "Рубка леса" Толстой противопоставляет спокойную и непоказную храбрость русских солдат храбрости южных народов, которым непременно надо чем-то распалять себя. Русскому солдату "не нужны эффекты, речи, воинственные крики, песни и барабаны", в нем "никогда не заметите хвастовства, ухарства, желания отуманиться, разгорячиться во время опасности: напротив, скромность, простота и способность видеть в опасности совсем другое, чем опасность". По закону контраста противоположные черты Толстой видел у горцев.

О горском характере, зафиксированном Толстым, говорит повесть "Хаджи-Мурат". Известный "полевой командир" имама Шамиля переходит на сторону русских и тепло встречен бывшими врагами. Хаджи-Мурату оставляют оружие, телохранителей и даже право совершать верховые прогулки по окрестностям. В одну из таких прогулок Хаджи-Мурат меняет свои планы и совершает побег, убив четверых казаков. И потом вместе с телохранителями отстреливается от преследователей и погибает. Русским такая перемена в поведении и такая черная неблагодарность совершенно непонятны. И Толстой пытается реконструировать мотивы поступков Хаджи-Мурата. Вывод, который можно сделать из этой реконструкции, состоит в том, что бывший соратник Шамиля обеспокоен только судьбой своей семьи, оставшейся в горах, и совершенно не намерен принимать в расчет какие-либо интересы русских или как-то учитывать оказанный ему прием.

Вероятно, именно эта особенность подвигла русских во время Кавказской войны брать в крепости из горских селений аманатов - особо уважаемых стариков или детей - в качестве гарантов мирного поведения их родственников. Безусловно, положение аманатов было значительно выгоднее положения захваченных горцами русских заложников, которых даже кормить считалось грехом.

Увы, избавление от романтического взгляда на горцев дорого стоило русским, воевавшим в Чечне. Так и иным журналистам, в 1994-1995 гг. сочувственно писавшим о национально-освободительной войне чеченцев, понадобилось посидеть в чеченском зиндане, чтобы изменить свою точку зрения.

Проще все-таки было бы читать русскую литературу.

Содержание     Начало страницы