...Эту икону я увидел впервые (так мне тогда подумалось, что именно впервые) два года назад, когда привел своих московских друзей, приехавших в мой родной Псков, к храму святого благоверного князя Александра Невского. Храм сей - воинский, поставлен он был в 1908 году как полковая церковь, а в 1992 году, после полувека забвения и запустения, в нем вновь начались службы, и на каждой молитве можно увидеть либо псковских десантников из знаменитой дивизии, дислоцированной рядом, либо военных летчиков, либо пограничников как в зеленых фуражках, так и в бескозырках: край наш вновь, как века назад и как в нашем веке после Гражданской войны, стал порубежным. Зашли мы в музей этого храма...

Множество различных редкостей, относящихся к истории нашей Русской Церкви, собрано в маленьком тесном помещении музея, собрано радением и стараниями настоятеля воинского Дома молитвы протоиерея Олега Тэора и его добровольных помощников. Сам отец Олег и показывал московским гостям эти поистине драгоценные раритеты, свидетельства глубоко укорененной в народе и не вытравленной в нем православной духовности, даже в самые лютые годы "воинствующего атеизма" не вытравленной. Он направлял наши взоры то на уникальные кресты с финифтью, сбереженные в лихолетьях пожилыми прихожанками, то на ризу Иоанна Кронштадтского, то на дорожную Библию последнего русского императора...

Мне, бывавшему здесь уже не раз, бросилась в глаза икона, которой тут прежде не было: небольшая, сугубо домашняя копия Казанской иконы Божией Матери.

"Это - партизанская!" - с гордостью изрек о. Олег, заметив мое внимание к новинке церковного музея. И поведал, что эту Казанскую незадолго до того передал ему один немолодой пскович, не назвавший своего имени. Даритель рассказал, что сей дар достался ему от односельчан из Порховского района, где во время войны существовала целая "партизанская республика" и в одном из отрядов народных мстителей хранился этот лик Пречистой... В моем сознании слова "партизанская", "Казанская" и "Порховский район" сразу же слились воедино, и размышления над святым ликом стали неотступно волновать сознание и душу. Еще несколько раз навестив музей, пристально вглядываясь в черты Заступницы, я убедился: когда-то, давно-давно, они, эти скорбно-нежные очи, это мудрое чело уже представали передо мной. И наконец, вспыхнуло в глубинах памяти то, что запечатлелось в ней в самом раннем детстве.

Начало 50-х, село Боровичи верстах в двадцати от городка Порхов, кстати, Александром Невским и основанного. Мои родители, учительствующие здесь, снимают в крестьянской семье половину избы (только что поставленной, псковская селыцина поднимается из послевоенных землянок). Каждый вечер перед сном хозяйка дома, пожилая, но еще крепкая баба Надя становится в красном углу и зажигает лампадку перед иконой. Потом тяжело и не без усилий (ноги-то и во время войны в болотах застужены и от многолетних крестьянских трудов распухли) опускается на колени и, глядя на лик женщины с младенцем, озаренный огоньком лампадки, начинает произносить слова молитвы. Они почти все совершенно непонятны для меня, малыша, но детский мой слух жадно впитывает их, и они навсегда входят в мою память:

"...Радуйся, врагов устрашение; радуйся, от нашествия иноплеменных избавление. Радуйся, воинов крепосте; радуйся, в дни брани забрало и ограждение. Радуйся в дни мира живоносный саде, увеселяющий сердца верных; радуйся, оружие, егоже трепещут демони..."

...Лишь через годы доведется мне узнать, что пожилая псковская крестьянка читала не просто молитву, обращенную к Владычице, - она произносила акафист именно в честь иконы Ее Казанской... И вот однажды, когда мы все вместе - и хозяева избы, и постояльцы - сидели за обеденным столом, к бабе Наде по какому-то делу зашел председатель сельсовета Иван Федорович, невысокий широкоплечий мужик с огромными, "лопатистыми" ручищами. Вошел, поздоровался со всеми и, глянув в красный угол, перекрестился. "Федорыч, - с удивлением спрашивает его мой отец, - вроде бы ты прежде в богомольстве замечен не был?" Гость отвечает: "Верно, крестного знамения давно не творил... Но на эту икону не перекреститься - вот уж точно грех! Она меня от гибели спасла! Да и не меня одного..." И начинают они вместе, баба Надя с Иваном Федоровичем, рассказывать моим родителям об этой иконе.

...Первые год-полтора оккупации немцы не лютовали, а потом, особенно после Сталинградской битвы, началось. Боровичи не постигла судьба Красухи, псковской деревни, спаленной фашистами вместе с ее жителями, но многим боровичанам пришлось бежать в леса - из-за подозрений в помощи партизанам им грозили либо концлагерь, либо высылка в Германию на рабский труд. В одночасье ночью покинула свою избу (вскоре сожженную карателями) и баба Надя. В мешок наскоро положила кой-какой провиант, несколько теплых вещей да сняла со стены Казанскую икону. И через день была уже в глубине лесной глухомани, "за тремя озерами", в партизанском лагере. А в землянке своей поставила святой лик... И перед очередной боевой вылазкой подошел к ней пожилой партизан-односельчанин: "Дозволь, Надежда, перед иконкой твоей помолиться...". С той вылазки он единственный вернулся невредим. И - пошло: сначала по одному, а потом и по нескольку человек стали народные мстители творить молитву Пресвятой Деве, уходя на задание...

"А что ж, ни комиссара, ни политрука у вас не было, никто не возбранял вам этой церковности?" - спросил отец Ивана Федоровича. "Так я и был от бригадного штаба политруком в нашем отряде назначенный! - ответил предсельсовета. - Но, сам знаешь, Николаич, разве против своего же народа можно тогда пойти было, да еще в таком деле?" Тут баба Надя вставила свое слово: "А забыли рази-как раз о ту пору с Москвы послабление пошло по части веры-то. Ить тогда Сталин и дозволил опять церквы открывать. Как Порхов слободнили от немцев-то, так церкву и открыли, а до войны закрытая была!" Иван Федорович подтвердил: "Да, тогда антирелигиозные строгости эти послабже стали... Ну, я-то как коммунист единственным в отряде оставался, кто на эту иконку не крестился. А потом фрицы стали нас со всех сторон обкладывать. Мы раз передислоцировались - они нас нашли, второй раз место лагеря сменили - то же самое. Мы - на прорыв, раз, другой, не тут-то было, кольцом нас зажали, полегло ребят чуть не пол-отряда... Ну, тогда и я перед Казанской на колени встал: спаси, Заступница! И - прорвались, пробились, прямо на линию фронта, к частям нашим армейским вышли... Так что, говорю, грех мне было бы перед этой иконой крестным знамением себя не осенять...".

...Пройдет несколько лет, мои родители переедут учительствовать в другой край нашей области. А потом настанет такая пора, когда "наш дорогой Никита Сергеевич" рявкнет на партсъезде: что ж это мы, в коммунизм с попами должны войти? И снова станут закрывать храмы и превращать их то в склады, то в клубы. И мне (слава Богу, единственный раз в жизни, больше таких ужасов в моем родном краю не было тогда) доведется увидеть, как во Пскове взрывают красивейший, в стиле барокко XVIII века, храм - именно Казанской иконы Божией Матери. И этот кошмар сольется с другим: у крестьян начнут отнимать лишний скот, душить новыми налогами чуть не за каждую козу. И помнится отчаянный рев коров, согнанных с личных подворий на скотные дворы и подолгу остававшихся там недоеными и некормлеными. Вот когда слова "крестьянство" и "христианство" вновь явили свою однокоренную суть...

...Но вот еще что окончательно убедило меня в том, что Казанская иконка в церковном музее - та самая "партизанская заступница". Мне вспомнились слова Ивана Федоровича, сказанные им в том разговоре в избе бабы Нади: "А знаешь, Николаич, она и впрямь какая-то чудодейная, Казанская эта, - не проявляется!". Отец не понял: "Как это - не проявляется?" Предсельсовета усмехнулся и пояснил: "Перед тем как наш отряд расформировывали - кого по домам, кого в действующую армию, решили мы на память снимок сделать. Армейский фотограф нас и "чикнул". А у Надежды-то в руках как раз наша Заступница была. Потом нам дали несколько фотографий: все стоим как живые, все хорошо вышли, а вместо лика Божией Матери - пустой квадратик. На всех фотках, веришь ли? Фотограф говорил: сам, дескать, не понимаю, как это получилось, несколько раз проявлял, а икону вашу будто кто-то то ли резинкой стирает, то ли смывает раствором каким. Не проявляется!"

И я, и все мои московские гости запечатлели Казанскую своими фотоаппаратами, причем не только "мыльницами", но и "Никонами", и другой могучей техникой светописи. И освещение было почти идеальное. Но ни у одного из нас этот снимок не получился! Даже у знаменитого московского фоторепортера на снимке виден лишь раскрашенный самодельный оклад. Внутри же его - желтовато-белая пустота... Не желает Партизанская Божия Матерь повторять свой лик на мертвой фотобумаге! А может, это пребывание среди людей, которым ежедневно приходилось прятать свои лица от ворогов, от пуль отворачиваться, оказало такое воздействие на эту пусть и не древнюю, но вдохновенно написанную копию Чудотворной?.. Кто знает, только ни одному псковскому и ни одному заезжему мастеру фотоискусства не удалось запечатлеть лик Заступницы народных мстителей...

Но не это главное. Теперь, через десятилетия, эта икона, поистине народная, крестьянская, защищавшая своим Святым Покровом людей, вставших на битву против захватчиков-иноземцев, снова в храме. В воинском. И воины наших дней обращаются к ней с молитвами о защите...

Содержание     Начало страницы