Архив:
Село, как, впрочем, и окрестные поселения, по балочке растянулось. Точно посередине его рассекает трасса к областному центру. Можно разогнать машину километра за три до первых сельских хат и строений и катиться с горки до самого центра, с магазином, памятником, клубом, школой и церковью.
Дальше небольшая речушка, поросшая лозой с ивняком, и вновь, вверх, на новый бугор.
Половина села в огородах да в «колхозе» (сколько ни меняй форму собственности, всё едино название) трудилась, хлеб насущный зарабатывая, другая же половина на недалёкую шахту ездила, уголёк рубать. Наглядный пример смычки крестьянства и рабочего класса.
Мирное село, безобидное, но со всеми полагающимися и привычными деревенскими особенностями, то есть в обязательном порядке есть авторитет, официальной властью не наделённый, но всё по полочкам расставляющий и примиряющий; в наличии местный юродивый, которого все гонят, но почему-то кормят и одевают; в любой год имеется умеющий лечить «травник», а также творящая заговоры и снимающая сглазы «ведьма», которую даже недавно построенная церковь из обихода не вывела. В общем, всё как положено и из века в век расставлено.
Как известно и исторически доказано, все беды к нам с Запада приходят, начиная от коммунизма и заканчивая нравственной грязью, называемой «демократическими ценностями». Вот и война эта, неожиданная и никому не нужная, оттуда же притопала.
Не верили изначально сельчане, что такое вообще возможно. Даже когда грохотать вдали начало и земля под ногами подрагивать, а ночью стало видно зарево горящих полей, гнали они от себя мысль, что и на их подворья придут разорение и смерть. И лишь когда украинский самолёт «по-хозяйски» в клочья разнёс сельскую подстанцию, оставив пять окрестных сёл без света, поняли, что беда близка.
Потянулись вереницы пожилых людей в дальние от дороги хутора, а молодёжь с маленькими детьми, погрузив в легковые машины самый необходимый скарб, в Россию. В селе осталась пара сотен жителей, решивших: «Как Бог даст, так и будет».
Ещё за день до того, как противоположные бугры заняли ополченцы и украинская армия, оставшиеся сельчане проснулись от рёва коров, блеянья коз и гусино-утиного клокотанья. Да и немудрено, кормить и доить их надобно, ведь в безопасный тыл худобу вкупе с пернатыми не забрали. Просто открыли сараи и птичники: гуляй не хочу. Птица приспособилась быстро, июль на дворе. В огородах всё спеет, зеленеет и произрастает. Утки с гусями к местному ставку подались, да там и поселились, а вот коровы с козами…
Бедные сердобольные старушки, село своё покидать отказавшиеся, целый день с «молочной» скамеечкой по подворьям ходили, коз и коров доили, а вечером, когда вместе собриались, не могли решить, куда эту прорву молока девать?
Собаки, дворняги местные, с цепи спущенные, сначала погрызлись между собой немного, а потом лучшее занятие нашли. Дело в том, что украинский «литак», трансформаторную будку уничтоживший и отчитавшийся, что разгромил бронетанковую колонну российско-сепаратистских войск, стрелять, видимо, прицельно не умел, поэтому попутно уничтожил местный крольчатник сельского фермера. Кролики, оглохшие от разрывов, нежданно обрели неизвестную им свободу и, не зная, что с ней делать, жались к дымящимся остаткам собственного жилья, не понимая, что любимое ими сено и капуста растут рядышком и в большом количестве.
Стадный рефлекс, как всегда, везде и для всех, стал для представителей данного отряда грызунов гибельным. Их заметили и учуяли собаки. Кроличье сафари продолжалось даже тогда, когда военные украинцы вступили в боевое соприкосновение с военными ополченцами. На третий день после исхода основного населения над селом загрохотало. Окопавшиеся на противоположных буграх военные нещадно обстреливали друг друга из всего оружия, которое было у них в наличии, а так как «зброя» данная, что у одной, что у другой стороны была образца хрущёвских семилеток, то артиллерийские снаряды летели куда ни попадя, а пулемёты, как у незабвенного Попандопуло, «в своих пуляли».
От непрекращающихся целыми днями обстрелов, разрывов и свиста летящих над селом в обе стороны снарядов и ракет шевелилась под ногами земля, вздрагивали деревья, загорелись уже поспевшие поля с ячменём и пшеницей.
В первый да и второй вечер огненного противостояния, когда залпы немного утихали, пробирались по-над заборами и плетнями оставшиеся в селе старики друг к другу.
– Семён, ты живой там? – кричит старушка в сторону соседского погреба и боится, что не услышит ответа, потому что рядом с подвалом, где был сенник и стояла скамейка, зияет большая земляная дыра от прилетевшего неизвестно откуда снаряда.
– Живой, Фрося, живой, – слышится в ответ.
– Ой, слава тебе, Господи, – крестится старушка.
И так по всему селу. Зовут друг друга, заглядывают по окнам, боясь не услышать и не увидеть. И хоть понимают, что лучше в разных подвалах и погребах лихо это смертельное пережидать, чтобы не всех снарядом или ракетой накрыло, но самому или самой ещё страшней, ещё горестней. Вот и сформировалось в селе несколько «подвальных», как нынче дед Семён говорит, «подпольных группировок». Как только загрохочет с любой стороны, так и семенят старики к ближайшему подвалу, где вместе лихо переживают.
– Страшно было? – спрашиваю у нашей прихожанки, которая ещё немецкую войну помнит.
– Да как же не страшно, батюшка? Как и в ту войну, германскую, боязно. Смертушка и так не радостна, а когда безвременная, да свои в своих стреляют, ох как страшно. Сидим в погребе, друг ко дружке прижмёмся, и все молимся да рассуждаем, как же так Бог попустил нам горе такое?
– Ну и почему попустил? – не удерживаюсь от вопроса.
– Как почему, ясно тут всё, не слушали мы Его, – отвечает старушка. – Сначала народ один разделили, а теперь дальше пучочками делят и переламывают, а дальше стебельки останутся, их просто согнут, и будут не Богу кланяться, а тем, кто богами себя считают.
Но это уже позже разговоры разговаривали да дни, грохочущие смертью, вспоминали, а сельское прошедшее лето, которое теперь последующие поколения не иначе как военным, называть будут, ещё одним событием прославилось.
Дело в том, что рядом с кроликами, аккурат пред приходом «освободителей», которых жители только «карателями» и величают, приобрёл местный фермер трёх страусов, которых и поселил рядом с крольчатником. На кой ляд они были нужны, до дня нынешнего непонятно, но, как рассуждают сельчане, купил он их лишь для того, чтобы перед друзьями своими похвастаться. Не перевелись ведь в сёлах наших оригиналы: тот свиней вьетнамских растит, другой петухов заморских коллекционирует, ну и третий решил свою особенность и оригинальность изобразить, страусиную ферму основать.
Страусов отродясь никто в селе не видел, ведь завезли их незадолго до того, как со стороны, откуда жалкие пенсии и зарплаты к нам приходили, пушки на гусеницах приехали да машины с трубами, из которых пакетами смерть грохочет, пожаловали.
Первая артиллерийская пристрелка «освободителей» окончательно уничтожила не только остатки крольчатника и бывшую ферму вкупе с ремонтными мастерскими, но зацепила и несколько подворий. Досталось и страусиному жилью, в щепки сарай и высокую изгородь разнесло. Самый младший страус сложил свою африканскую голову на земле донбасской, а два его собрата остались целы и, очутившись на воле, пошли знакомиться с окружающей действительностью, чем и спасли оставшуюся часть кроличьего поголовья.
С визгом разбегались от этой невидали собаки, тревожно отпрыгивали в стороны козы и свиньи вкупе с телятами. Да и как не испугаться, если на тебя страшилище роста великого, с глазами, как блюдца, с шеей неестественной, лапами костлявыми, да ещё и местами в перьях, стремглав несётся?
Когда «освободителей» несолоно хлебавши ополченцы прогнали, предварительно отобрав у них практически всё, что стреляло и на гусеницах ездило, поделилась со мной старушка рассказом. Тихонько рассказала, чтобы никто не слышал, боялась, наверное, что не поверят ей или скажут, что с глузду бабка съехала.
– Батюшка, а ты знаешь, я ведь беса бачила.
– Когда? – спрашиваю.
– Да когда нас убивать пришли.
– Может, показалось вам?
– Да нет, батюшечка. Точно бачила.
С погреба вылезаю, как стрелять прекратили, а он стоит и на меня смотрит.
– Кто?
– Так бес же, отче! Здоровый, шея длинная, облезлый весь, очи чёрные, а вместо рта клюв с зубами, а вместо ног лапы страшнючие, как у дракона…
Объяснять старушке, что это страус был, мне как-то не с руки стало, а она продолжает:
– Может, грех на мне какой большой? Так я, кажись, уже обо всех рассказала. Теперь страх на мне великий, чем же я так Бога прогневала, что Он ко мне беса попустил…
Бабушку я успокоил, да и, наверное, сельчане ей уже объяснили, что это за бесяка был на дракона похожий.
А страусы куда-то ушли. Видели их ополченцы, как они по балке перемещались, а вот куда делись – неизвестно.
Может быть, в Африку к себе убежали, туда, где войны нет?
Протоиерей Александр АВДЮГИН,
настоятель храма Иоакима и Анны в
г. Ровеньки Луганской епархии
Половина села в огородах да в «колхозе» (сколько ни меняй форму собственности, всё едино название) трудилась, хлеб насущный зарабатывая, другая же половина на недалёкую шахту ездила, уголёк рубать. Наглядный пример смычки крестьянства и рабочего класса.
Мирное село, безобидное, но со всеми полагающимися и привычными деревенскими особенностями, то есть в обязательном порядке есть авторитет, официальной властью не наделённый, но всё по полочкам расставляющий и примиряющий; в наличии местный юродивый, которого все гонят, но почему-то кормят и одевают; в любой год имеется умеющий лечить «травник», а также творящая заговоры и снимающая сглазы «ведьма», которую даже недавно построенная церковь из обихода не вывела. В общем, всё как положено и из века в век расставлено.
Как известно и исторически доказано, все беды к нам с Запада приходят, начиная от коммунизма и заканчивая нравственной грязью, называемой «демократическими ценностями». Вот и война эта, неожиданная и никому не нужная, оттуда же притопала.
Не верили изначально сельчане, что такое вообще возможно. Даже когда грохотать вдали начало и земля под ногами подрагивать, а ночью стало видно зарево горящих полей, гнали они от себя мысль, что и на их подворья придут разорение и смерть. И лишь когда украинский самолёт «по-хозяйски» в клочья разнёс сельскую подстанцию, оставив пять окрестных сёл без света, поняли, что беда близка.
Потянулись вереницы пожилых людей в дальние от дороги хутора, а молодёжь с маленькими детьми, погрузив в легковые машины самый необходимый скарб, в Россию. В селе осталась пара сотен жителей, решивших: «Как Бог даст, так и будет».
Ещё за день до того, как противоположные бугры заняли ополченцы и украинская армия, оставшиеся сельчане проснулись от рёва коров, блеянья коз и гусино-утиного клокотанья. Да и немудрено, кормить и доить их надобно, ведь в безопасный тыл худобу вкупе с пернатыми не забрали. Просто открыли сараи и птичники: гуляй не хочу. Птица приспособилась быстро, июль на дворе. В огородах всё спеет, зеленеет и произрастает. Утки с гусями к местному ставку подались, да там и поселились, а вот коровы с козами…
Бедные сердобольные старушки, село своё покидать отказавшиеся, целый день с «молочной» скамеечкой по подворьям ходили, коз и коров доили, а вечером, когда вместе собриались, не могли решить, куда эту прорву молока девать?
Собаки, дворняги местные, с цепи спущенные, сначала погрызлись между собой немного, а потом лучшее занятие нашли. Дело в том, что украинский «литак», трансформаторную будку уничтоживший и отчитавшийся, что разгромил бронетанковую колонну российско-сепаратистских войск, стрелять, видимо, прицельно не умел, поэтому попутно уничтожил местный крольчатник сельского фермера. Кролики, оглохшие от разрывов, нежданно обрели неизвестную им свободу и, не зная, что с ней делать, жались к дымящимся остаткам собственного жилья, не понимая, что любимое ими сено и капуста растут рядышком и в большом количестве.
Стадный рефлекс, как всегда, везде и для всех, стал для представителей данного отряда грызунов гибельным. Их заметили и учуяли собаки. Кроличье сафари продолжалось даже тогда, когда военные украинцы вступили в боевое соприкосновение с военными ополченцами. На третий день после исхода основного населения над селом загрохотало. Окопавшиеся на противоположных буграх военные нещадно обстреливали друг друга из всего оружия, которое было у них в наличии, а так как «зброя» данная, что у одной, что у другой стороны была образца хрущёвских семилеток, то артиллерийские снаряды летели куда ни попадя, а пулемёты, как у незабвенного Попандопуло, «в своих пуляли».
От непрекращающихся целыми днями обстрелов, разрывов и свиста летящих над селом в обе стороны снарядов и ракет шевелилась под ногами земля, вздрагивали деревья, загорелись уже поспевшие поля с ячменём и пшеницей.
В первый да и второй вечер огненного противостояния, когда залпы немного утихали, пробирались по-над заборами и плетнями оставшиеся в селе старики друг к другу.
– Семён, ты живой там? – кричит старушка в сторону соседского погреба и боится, что не услышит ответа, потому что рядом с подвалом, где был сенник и стояла скамейка, зияет большая земляная дыра от прилетевшего неизвестно откуда снаряда.
– Живой, Фрося, живой, – слышится в ответ.
– Ой, слава тебе, Господи, – крестится старушка.
И так по всему селу. Зовут друг друга, заглядывают по окнам, боясь не услышать и не увидеть. И хоть понимают, что лучше в разных подвалах и погребах лихо это смертельное пережидать, чтобы не всех снарядом или ракетой накрыло, но самому или самой ещё страшней, ещё горестней. Вот и сформировалось в селе несколько «подвальных», как нынче дед Семён говорит, «подпольных группировок». Как только загрохочет с любой стороны, так и семенят старики к ближайшему подвалу, где вместе лихо переживают.
– Страшно было? – спрашиваю у нашей прихожанки, которая ещё немецкую войну помнит.
– Да как же не страшно, батюшка? Как и в ту войну, германскую, боязно. Смертушка и так не радостна, а когда безвременная, да свои в своих стреляют, ох как страшно. Сидим в погребе, друг ко дружке прижмёмся, и все молимся да рассуждаем, как же так Бог попустил нам горе такое?
– Ну и почему попустил? – не удерживаюсь от вопроса.
– Как почему, ясно тут всё, не слушали мы Его, – отвечает старушка. – Сначала народ один разделили, а теперь дальше пучочками делят и переламывают, а дальше стебельки останутся, их просто согнут, и будут не Богу кланяться, а тем, кто богами себя считают.
Но это уже позже разговоры разговаривали да дни, грохочущие смертью, вспоминали, а сельское прошедшее лето, которое теперь последующие поколения не иначе как военным, называть будут, ещё одним событием прославилось.
Дело в том, что рядом с кроликами, аккурат пред приходом «освободителей», которых жители только «карателями» и величают, приобрёл местный фермер трёх страусов, которых и поселил рядом с крольчатником. На кой ляд они были нужны, до дня нынешнего непонятно, но, как рассуждают сельчане, купил он их лишь для того, чтобы перед друзьями своими похвастаться. Не перевелись ведь в сёлах наших оригиналы: тот свиней вьетнамских растит, другой петухов заморских коллекционирует, ну и третий решил свою особенность и оригинальность изобразить, страусиную ферму основать.
Страусов отродясь никто в селе не видел, ведь завезли их незадолго до того, как со стороны, откуда жалкие пенсии и зарплаты к нам приходили, пушки на гусеницах приехали да машины с трубами, из которых пакетами смерть грохочет, пожаловали.
Первая артиллерийская пристрелка «освободителей» окончательно уничтожила не только остатки крольчатника и бывшую ферму вкупе с ремонтными мастерскими, но зацепила и несколько подворий. Досталось и страусиному жилью, в щепки сарай и высокую изгородь разнесло. Самый младший страус сложил свою африканскую голову на земле донбасской, а два его собрата остались целы и, очутившись на воле, пошли знакомиться с окружающей действительностью, чем и спасли оставшуюся часть кроличьего поголовья.
С визгом разбегались от этой невидали собаки, тревожно отпрыгивали в стороны козы и свиньи вкупе с телятами. Да и как не испугаться, если на тебя страшилище роста великого, с глазами, как блюдца, с шеей неестественной, лапами костлявыми, да ещё и местами в перьях, стремглав несётся?
Когда «освободителей» несолоно хлебавши ополченцы прогнали, предварительно отобрав у них практически всё, что стреляло и на гусеницах ездило, поделилась со мной старушка рассказом. Тихонько рассказала, чтобы никто не слышал, боялась, наверное, что не поверят ей или скажут, что с глузду бабка съехала.
– Батюшка, а ты знаешь, я ведь беса бачила.
– Когда? – спрашиваю.
– Да когда нас убивать пришли.
– Может, показалось вам?
– Да нет, батюшечка. Точно бачила.
С погреба вылезаю, как стрелять прекратили, а он стоит и на меня смотрит.
– Кто?
– Так бес же, отче! Здоровый, шея длинная, облезлый весь, очи чёрные, а вместо рта клюв с зубами, а вместо ног лапы страшнючие, как у дракона…
Объяснять старушке, что это страус был, мне как-то не с руки стало, а она продолжает:
– Может, грех на мне какой большой? Так я, кажись, уже обо всех рассказала. Теперь страх на мне великий, чем же я так Бога прогневала, что Он ко мне беса попустил…
Бабушку я успокоил, да и, наверное, сельчане ей уже объяснили, что это за бесяка был на дракона похожий.
А страусы куда-то ушли. Видели их ополченцы, как они по балке перемещались, а вот куда делись – неизвестно.
Может быть, в Африку к себе убежали, туда, где войны нет?
Протоиерей Александр АВДЮГИН,
настоятель храма Иоакима и Анны в
г. Ровеньки Луганской епархии