Архив:
Служил я три года в нашей победоносной Советской армии и никакой дедовщины не видывал. Ну да, были и старики, были и салаги, естественно. Но чтобы старослужащие издевались над новобранцами – никогда! Знаю, что говорю, я дослужился до старшины дивизиона.
Но вот одну весьма милую шутку я сегодня вспомнил, когда дети спросили: «А какие у вас были раньше первоапрельские шутки?» Тут я строго ответил, что первое апреля – это начало недели перед Благовещением, и это время Великого поста, какие же тут шутки? Но вспомнил одну шутку из прежнего, из армейского времени и с удовольствием о ней рассказал.
В дивизион осенью пришло пополнение – хлопцы с Западной Украины. Ребята на службу рьяные, особой возни с ними у сержантов не было. Даже до сих пор некоторые фамилии помню: Доть, Аргута, Коротун, Титюра, Балюра, Тарануха, Поцепух, Копытько, Падалко. Одним только выделялись – сильно любили поощрения.
Мои сержанты, третьегодники, задумали на первое апреля нижеследующую шутку.
Они пошли тайком от меня в штаб к знакомой машинистке и умолили её напечатать на чистой странице, даже не на служебном бланке, приказ о досрочном присвоении звания ефрейтора всем нашим первогодкам. «В связи с тем, – значилось в приказе, – что нижепоименованные рядовые показали себя образцовыми в деле воинской и политической подготовки, в дисциплине, в несении нарядов по внутренней и караульной службе…», дальше шли фамилии фактически всех новобранцев украинского призыва. Сержанты поклялись машинистке, что никто из офицеров этого листка не увидит, что его вернут ей и при ней уничтожат. Парни были огневые, красавцы: Толя Осадчий из Киева, Лёха Кропотин и Рудик Фоминых из Вятки, уговорили. И листок ей, как обещали, назавтра вернули.
Звание ефрейтор – первичное, одна лычка на погонах. Дальше идут младший сержант – две лычки, просто сержант – три лычки, старший сержант – одна широкая, и так далее.
Обычно после ужина я убегал в библиотеку, оставляя дивизион на дежурного. Если что, меня всегда знали, где искать. Они, сержанты, привели дивизион с ужина и, не распуская строя, объявили, что поступил приказ об очередном присвоении воинских званий, что его торжественное оглашение будет завтра на общем построении, но надо к этому торжеству подготовиться, то есть пришить лычки. Тем, кому звания присвоены.
– Приказ на Доске Почёта в Ленкомнате.
Почему на Доске Почёта, а не у тумбочки дневального, это тоже было продумано: не хотели подставлять ни дежурного, ни дневального.
Строй распустили, все кинулись читать приказ. Радостные крики оглашали казарму. Друзья мои, сержанты, объясняли, что это такая особая честь только нашему дивизиону, а мы и правда только что хорошо провели учебные стрельбы, что, конечно, это редкость редчайшая, чтобы военнослужащие получали звание так быстро, но тут особый случай, дорогие товарищи новобранцы.
Словом, сели салаги за иголки и нитки. Лычки им отмерил каптенармус Пинчук. Погоны новые выдал он же. Он же и собрал вскоре эти погоны, но уже с пришитыми лычками. Сказал, что раздаст утром, на построении.
Никто не заметил, что приказ скоро исчез с доски. И я, прибежавший проводить отбой и читать наряд на завтра, о нём и понятия не имел.
Вообще я потом даже сетовал, что меня не ввели в курс розыгрыша, но парни объяснили, что не хотели меня подводить. Утром, после завтрака, перед построением сержанты ввязали меня во всегда непростое распределение нарядов на будущую неделю по батареям и взводам. Время летело. Я оторвался от бумаг:
– Крикните дежурному: объявить построение.
Вскоре дежурный заскочил в дверь:
– Старшина – комдив!
Выскочив на крыльцо, я привычно и мгновенно посмотрел на выровненные по линии носки начищенных сапог, скользнул взглядом по гимнастёркам, заправленным в ремни, по блестящим бляхам, по головным уборам и скомандовал:
– Див-зьён, р-рясь!.. Ир-но! Равнение напра-о!
И чётко, по-строевому, пропечатал несколько шагов навстречу нашему подполковнику.
– Тарщ подполковник, вверенный вам дивизион на утренний осмотр и развод построен!
И увидел вдруг взгляд подполковника. Он смотрел с каким-то недоумением, но не на меня, а на выстроившихся солдат. Я невольно тоже поглядел и… едва устоял – в первом ряду стояли сплошь ефрейторы. Все в новёхоньких погонах, все очень радостные. Они были готовы гаркнуть; «Служим Советскому Союзу!»
– Это кто у тебя в строю? – ласково спросил комдив.
– Понятия не имею, – искренне ответил я.
– А сам ефрейтором быть не хочешь? – поинтересовался комдив.
А дальше? Дальше пошла разборка. Таскали к комдиву и сержантов, и «ефрейторов». Все честно говорили, что был приказ. Был. «Вот у туточки, у рамочке». И все это подтверждали.
Но уже во всей части шёл такой хохот, так всем понравился наш розыгрыш, что, конечно, было глупо истолковать его как преступление, как чей-то злой умысел или тому подобное. Дежурному сержанту влепили внеочередное дежурство, только и всего. Я сказал комдиву, что буду рад, если с меня снимут хомут старшины и что я вообще готов в рядовые, всё равно мне, в каком звании служить Родине.
– Перекрестись, что не знал про «ефрейторов», – велел комдив.
Я выполнил приказ, перекрестился.
Мы думали, что и «ефрейторы» не будут обижаться. Но вот как раз они-то и обиделись. И то сказать – только что ощущали на погонах лычки, и нет их, сами же и спарывали. Даже сфотографироваться не успели.
– Кляты москали, – возмущались они.
Но мы не обижались. Я вообще искренне думал, что меня это прозвище возвышает. То всё вятский был, а тут уже москаль.
Вот такое было первое апреля.
О, друзья мои, западенцы. Однополчане! Братья-славяне! Что творят ваши внуки?
Владимир Николаевич КРУПИН